Что я мог ответить этой чудесной девушке, засыпающей на моей груди? Что я должен был ей ответить? Конечно же, что никогда не буду ее обманывать. Но она заснула или сделала вид, что заснула, потому что не ждала от меня никакого ответа. Нечего мне было ей ответить. Через несколько часов мне нужно ехать на работу на обсуждение первой версии бюджета на следующий год, а еще через несколько часов Настя поедет в аэропорт, и мы заранее договорились, что не будет никаких прощаний, потому что совсем скоро мы должны встретиться снова. Я найду повод, чтобы приехать в Лондон, и нам не надо прощаться. Она просила, чтобы я разбудил ее, когда буду уходить, и я разбудил, когда был уже одет, за минуту до того, как выйти, прикоснулся губами к одному глазу, другому. Настя протянула ко мне руки спросонья: «Ты уже?» – «Все, я ушел, любимая, я уже ушел, позвони, когда приземлишься, скоро увидимся».
– Правда?
– Конечно, правда.
Какое имеет значение, верил я в то, что говорил, или нет. Интересно, кто-нибудь проводил исследование, какой процент из общего числа запутанных ситуаций, в которых мы оказываемся в жизни, приходится на супружеские и прочие неверности? Иначе говоря, какой процент приходится на личную жизнь по отношению к профессиональной, социальной, общественной? Есть ощущение, что процент этот будет очень велик. От собственной слабости, от нежелания обидеть близкого человека, от сознания вседозволенности, от того, что эта часть жизни никакими законами, кроме религиозных и моральных, вообще не регламентирована, и по тысяче прочих причин мы обманываем, больше запутываемся, еще больше обманываем и еще больше запутываемся, пока кто-то нас не остановит. Редко этим кем-то бываем мы сами. И это точно был не мой случай.
Я приехал на работу счастливый проведенными с Настей днями и счастливый от того, что она уезжает. С самого начала настроенный на трехдневное счастье, я не был готов к продолжению этих трех дней. И не мог поверить, что Настя была к этому готова. Конечно же, нет. Совершенно замечательная, исключительная девушка, но и совершенно избалованная тем, что понравившиеся игрушки покупаются по первому желанию. В ее модели мира, в той, которую она выстраивала в свободное от съемок время в своей красивой голове, какое было место для меня? «У меня выдается свободный денек или два, и вот мы уже вместе – в Лондоне, Париже, Флоренции, – и все так здорово, и проходит два дня, и каждый возвращается к своим делам, переполненный любовью, которой должно хватить до следующей встречи. Только вот жена там эта немножко мешает, есть такая проблема, так надо ее решить как-то, эту проблему, а то полного счастья не получается. Ну и решай, ведь это твоя проблема. На то ты и мужчина, чтобы решать свои проблемы. А я сама по себе представляюсь достаточным бонусом, чтобы ради него заниматься решением проблем».
Может, так она думала, может, и не совсем так, это ничего не меняло по существу. Вот если бы я сказал ей: «Бросай, на хрен, этот модельный бизнес, режиссуре можно и в Москве учиться, приезжай сюда, поступай в институт, будем жить вместе – квартира у тебя есть»... И так далее, как в анекдоте про дядюшку-миллионера, который, как известно, оглох, а не... Откуда следовал вывод: ради своих чувств мы, может, и готовы жертвовать, но только чувствами же, не допуская их в рациональную область, где по другим совершенно законам развивается наша профессиональная карьера. И, рожденные в эпоху глобального маркетинга, мы следуем в первую очередь его законам, важнейший из которых: предложение рождает спрос. Да, именно так, а не наоборот, как считали до начала этой эпохи. Если у тебя есть продукт и достаточный бюджет для его продвижения – ты всех убедишь, что это тот самый продукт, который им необходим. Представьте, сколько денег мы тратим, покупая то, без чего легко могли бы обойтись, и делаем это только для того, чтобы на одну ступеньку подняться по бесконечной потребительской лестнице, и, освоившись на этой новой ступеньке, уже строим планы на следующую. И недовольную делаем гримасу, когда нам напоминают про времена, когда мы топтались на предыдущей: как можно жить в этих гостиницах, летать этими чартерами (просьба не путать с другими чартерами, которые с нашей ступеньки и не видны еще пока), покупать эту одежду? Да лучше и не напоминайте. Это все в прошлом, а в будущем новая ступенька и, бог даст, совсем уже скоро. Нельзя жить в эпоху глобального маркетинга и не следовать его законам, потому что тогда перестанешь подниматься по ступенькам, что и составляет в конечном счете смысл жизни. Для Насти с ее красотой есть, наверное, другие способы подъема, а для меня нет. А значит, нет и для нас двоих. И поэтому чувства – сердцу, а рациональное – разуму, который вполне себе отдохнул за три дня и готов к обычной повседневной работе. Мне не нужно было посылать своему разуму специальный запрос, потому что разум это и был я настоящий и больше, чем на три дня, ни я его, ни он меня далеко друг друга отпускать не хотели.
Конец июля и август, как известно, в бизнесе время мертвое – так уж повелось, что все отдыхают в августе. Поэтому хитрецы вроде Андрея берут отпуск в июне или в июле, потому что в августе можно ходить на работу не чаще двух раз в неделю, устраивать себе длинные week-end’ы с короткими или дальними поездками, то есть иметь еще один почти отпускной месяц. Но это позволительно только в том случае, если ты начальник, а так в обстановке всеобщей расслабленности градус активности, конечно, снижается, но дела-то недоделанные остаются и немножко отравляют безмятежное существование последнего летнего месяца. Целый год вынашивает природа это лето, а вот уже и нет его, вот уже день не такой долгий, и дожди, и покупать теплую одежду... Но пока еще за окном лето, и я первый раз надолго остался за Андрея хоть и в поредевшем офисе, хоть и с трехдневным выпадением из нормальной жизни, так что теперь самое время наверстывать упущенное и собираться с мыслями к приезду Ирины.
Окружающие встретили мое временное исполнение обязанностей генерального директора с пониманием или, скажем, без видимого удивления, хотя по-другому и быть не могло: и Мария, и финансовый директор с перерывом в неделю тоже уехали, так что реальных начальников, кроме меня, вроде и не оставалось. Что в некоторой степени умаляло само это исполнение обязанностей, ну да ладно.
Перед отъездом Марии мы обедали с ней в офисной столовой после двух. На улице, как обычно, стояла жара, и все девушки были максимально допустимо раздеты, потому что когда же еще показывать свое молодое тело, как не в такую жару. Но это входило в противоречие с офисной жизнью и в плане dress-cod’а, и в плане разницы температур из-за активно работающих кондиционеров, что всегда являлось причиной большого количества реальных или мнимых ОРЗ. Маша была исключением из этого правила лишь отчасти – по должности она не могла позволить себе очень короткую юбку или майку с большим вырезом, зато на ней было красивое и, по-видимому, недешевое полупрозрачное платье с короткими рукавами, прямо-таки призывающее разглядывать все, что платьем открыто, равно как и то, что как будто закрыто.
Маша пила апельсиновый сок и ела овощной салат. Мы редко оказывались с ней вдвоем за столом, и я сказал просто, чтобы что-нибудь сказать:
– Ты молодец...
– Чего это я молодец? – без особого интереса спросила она в ответ, и я подумал, что вполне мог пообедать минут на двадцать раньше или позже и избежать нескладывающегося разговора.
– Салат, овощи – супер. Больше ничего не будешь?
– Нет, – вяло сказала она, – лишних два килограмма уже, пора за ум браться.
– Да ладно, – не очень, по-видимому, умело решил я изобразить разговор двух подружек, – а так и не скажешь.
– Как не скажешь? – почти что с сожалением посмотрела она на меня.
– Ну, когда смотришь, ничего не видно...
– Костя, ты не сердись, я без обид, но вот Андрей, например, такой глупости никогда бы не сказал, потому что эти два килограмма там, где тебе не видно, и ты, как человек женатый, да еще на такой красавице, должен был бы такие вещи понимать. Не сердись только. Ирка-то как?
– В смысле?
– Ну, в смысле всего. Как ее килограммы, как ваши отношения – это я практически как кума интересуюсь. Как ее замечательная учеба во Франции? Вообще, как все?
Что-то в ее тоне мне не понравилось. Был в этих вопросах какой-то непонятный вызов.
– Все в порядке, – ответил я, не вдаваясь в подробности. – А вы разве не общаетесь? Вы же, кажется, регулярно встречаетесь. Так что ты и про килограммы знаешь, и про все остальное.
– Ну да, – коротко согласилась она. – Просто хотела спросить, как это выглядит с твоей стороны.
– Надеюсь, что так же, как и с ее.
– Дай-то бог.
Я переборол нежелание задавать вопрос и все-таки спросил:
– Ты мне хочешь что-то сказать или это просто для поддержания разговора?
– Да нет, – она допила свой сок, – ничего не хочу сказать. Считай, что для поддержания разговора.
– Дай-то бог.
Я переборол нежелание задавать вопрос и все-таки спросил:
– Ты мне хочешь что-то сказать или это просто для поддержания разговора?
– Да нет, – она допила свой сок, – ничего не хочу сказать. Считай, что для поддержания разговора.
– А на самом деле?
– Костя, ну все, не нуди. Вот какие вы мужики занудные, слова не скажи, сразу цепляетесь, что, откуда, с кем. Я тебе ничего не говорила, ничего не намекала, и у меня нет никакой hidden agenda[45], ок?
Ок, хотя осталось ощущение недосказанности, и потому захотелось разговор продолжить, зато Мария, по-видимому, собралась его закончить. Или не собиралась.
– Ну что, хочешь еще поговорить? Тогда скажи, кто у нас будет генеральный директор, когда Андрей уйдет. Не ты ли, случаем? Вот расскажи, а я пока кофе выпью. Эспрессо мне сделайте, пожалуйста, и сок еще один, – махнула она рукой кому-то за моей спиной.
Мягко говоря, первая часть разговора была мне не совсем приятна. Вот вроде ничего она не сказала, а уже зашевелились внутри скользкие щупальца сомнений. Что она имела в виду: «что, где и с кем» – ведь не просто же так сказала, но и спросить стыдно, да и не ответит правду никогда. Но точно не просто так сказала «с кем»? Может, только просто позлить хотела? Тогда плюнуть и забыть, да вот забудется ли. А переход ко второй части постановки оказался и вовсе неожиданным.
– Ну, чего замолчал? Думал, ты единственный знаешь великую тайну? Об этом уже весь офис говорит, хотя, по правде сказать, это уже третий год обсуждают. Типа Андрей пойдет на повышение и кто вместо него будет.
– И каковы результаты социологических опросов? – выдавил я из себя подобие шутки.
– Ты попал в список кандидатов. Это плохая новость. Для тебя.
– Почему?
– Потому что те, кто на этой стадии появляются в списке, вряд ли дойдут до финала.
– Андрей сам сказал тебе, что уходит?
– Нет, но я же не слепая, я знаю его много лет, и он никогда не вел себя так...
– Может, ему просто все надоело?
– Ну да, я об этом и говорю. Все надоело, а он не тот человек, который останется, когда все надоело.
– А повышение?
– Прекрати. Не делай из меня дуру, а то я обижусь и уйду.
– Хорошо, – решился я, – тогда задам тебе еще один вопрос. В твоем списке я тоже фигурирую как кандидат?
– В моем – нет.
– Почему?
– Костя, ты просто еще не дозрел до этого. Я знаю, ты, как и все, считаешь, что люди в тридцать лет президентами банков могут стать, но это неправильно. Это пока не долбануло ничего, а ведь долбанет когда-нибудь. Ты умный, образованный, много всего по бизнесу знаешь, но по-человечески не дозрел. Я думаю, ты в людях не разбираешься или разбираешься, но по-книжному. У тебя так все шло по накатанной, такой ты хороший московский мальчик, поэтому все, что ты знаешь за пределами офиса и за пределами Садового кольца, – это из книг. Я думаю, ты не справишься.
– А Андрей был не таким же московским мальчиком десять лет назад?
– Ты не обиделся? – участливо спросила Мария.
– Огорчился, но не обиделся. И благодарен тебе, что сказала, что думаешь. – Это было правдой.
– Хорошо, потому что я не хотела тебя обижать. Андрей, наверное, был таким, но и не таким.
– В чем не таким?
– Не знаю. Например, он служил в армии, в стройотрядах каких-то работал, не знаю, что еще... Хотя он тоже по-своему был московским мальчиком.
– Что дает мне шанс подняться в твоем рейтинге?
– Closing[46] всегда был твоей сильной стороной, – одобрительно засмеялась Маша. – Считай, что уже поднялся.
Думаю, что мы оба почувствовали облегчение от того, что этот разговор закончился.
Глава четырнадцатая
«Никто не ждал испанской инквизиции» – не помню, где и когда услышанная фраза то ли из песни, то ли из фильма как нельзя лучше характеризует наше отношение к внезапным катастрофам. И даже если мы вполне осведомлены о деятельности этой самой инквизиции, ведь не в подполье же она свирепствует, то до последнего момента не верим, что деятельность эта распространится и на нас. По всей видимости, это просто защитная реакция организма: ну нельзя же все время жить в страхе – придет, не придет, так и удовольствия от жизни никакого не получишь. И потом, почему именно к нам должна зайти инквизиция, ведь мы же ничего такого не делали? К соседу зашли уже? Значит, он что-то делал, раз зашли, а мы ничего не делали. Так и получается, что приходит беда всегда неожиданно. Потом, задним числом понимаешь – это надо было сделать по-другому, а то, может быть, и вообще не делать, но это уж потом, после первого знакомства с инквизицией.
Если спросите меня, то в нашем конкретном случае инквизиция пришла в августе, но тогда ее мало кто заметил. Те же, кто заметил в августе, заметили и раньше, когда лопнула вся эта афера с Фани и Фредди. Уже тогда надо было понять, что все признаки болезни налицо, но наступило лето, нефть стоила под сто пятьдесят, все это где-то далеко и нас не касалось, потому что опять же нефть стоила под сто пятьдесят, да плюс стабилизационный фонд, да плюс золотовалютные резервы.
В начале августа мало что изменилось. Фондовый рынок еще не перешел в режим свободного падения, все еще было лето, и мало кто мог представить, что нефть опустится ниже ста, плюс опять же стабилизационный фонд, золотовалютные резервы, «Зенит» выиграл Суперкубок, да не у кого-нибудь, а у МЮ[47], плюс, конечно, у каждого свои заботы, независимо от их объективной значимости всегда более важные, чем события, происходящие в окружающем мире.
Лично у меня таких событий было сразу несколько. Ирина вернулась после изнурительной учебы во Франции отдохнувшей, загорелой, очень красивой и почти что чужой. Это я как раз не задним числом так говорю, это я в первый же момент почувствовал, когда открыл дверь, увидел ее, протянул букет цветов, попытался обнять, но все вместе получилось нескладно...
– Такие чудесные цветы, спасибо.
– Я так рад тебя видеть, ты такая красивая...
– Я тоже рада, наконец-то дома, давай я цветы поставлю, жалко будет, если завянут...
– Да бог с ними...
– Нет, нет, я быстро...
И вот она уже на кухне шуршит целлофаном, а я стою в прихожей, как пришел – в костюме, в туфлях, – и не понимаю, то ли мне за ней идти, то ли переодеваться и руки мыть. За все эти годы не было такого, чтобы мы не виделись почти две недели, но за все эти годы и не было такого, чтобы я испытывал перед ней такую вину. Но даже и на этом не мог я сосредоточиться, потому что за час лишь до выезда из офиса разговаривал с Настей, которая просила меня придумать что-нибудь и приехать в Лондон, и я обещал постараться, хотя уже сделал выбор и решил для себя твердо, что не буду с ней больше встречаться. Я гордился твердым решением и хотел, чтобы Ирина хоть как-то разделила со мной эту гордость, чтобы, не зная ничего, почувствовала, что я опять с ней и только с ней, но две недели, по-видимому, большой срок, и нарушается что-то в тщательно отрепетированных мизансценах семейной жизни, и нужно много восстанавливать – настроение, интонации, жесты...
Так же непривычно прошел и остаток вечера.
– Так болтало над Москвой – до сих пор голова кружится. Ну, как ты? Что на работе? Нравится быть начальником? Воздух в Москве ужасный, каждый раз, когда выходишь в «Шереметьево», чувствуешь... Ты не сердись, я что-то сама не своя, месячные, что ли, скоро... да вроде не должно... может, из-за перелета? Дай мне таблетку, пожалуйста, живот болит – не могу больше терпеть.... Ну расскажи, расскажи мне, как ты здесь холостяком жил? Понравилось? Телок через Интернет выписывал? Налей мне чаю еще, пожалуйста, смотри, какие конфеты я вкусные привезла, попробуй, тебе понравится...
– Странно, ты такой красавицей приехала и как будто на глазах у тебя силы уходят... Может, тебе лечь лучше? Выпей таблетку, чего терпеть. Я-то думал, ты мне порасскажешь всего, сходим куда-нибудь, вина выпьем... Да нет, что ты, как я сердиться могу, перестань, не думай даже об этом... Холостяцкая жизнь мне, конечно, понравилась, но с тобой все равно лучше. Как-то ты безрадостно на меня посмотрела. Ну ладно, не так же болит, что прямо уж и пошутить нельзя. Все равно еще раз скажу – с тобой лучше. Даже если ты не улыбаешься, все равно лучше. А на работе что – на работе летнее затишье, даже покомандовать особенно некем. Вот, так что на работе все спокойно – ну, это тебе не интересно. Андрей позвонил сегодня и сказал, что еще на несколько дней задержится, если ничего срочного. Так что все как обычно... Может, фильм какой-нибудь посмотрим? Я тут диски купил, сейчас принесу – выбери что-нибудь...
Потом я убрал со стола, и мы смотрели кино, я нежно гладил ее гладкие загорелые ноги, чувствуя при этом обычное возбуждение. Потом я понял, что Ирина тихо заснула под мое поглаживание. Все это было странно и непривычно, и, конечно же, я понимал, что дело ни в какой не усталости и ни в каком перелете и никак не в загрязнении московского воздуха. Что-то изменилось в наших отношениях, и изменилось не сегодня и не тогда, когда она была во Франции, а еще до отъезда. Фигуры на экране телевизора продолжали разматывать уже утерянную мной нить сюжета, а я пытался разобраться в происходящем. И зная за собой одну большую вину, никак не мог понять, как Ирина могла это почувствовать: по голосу, по интонации или просто увидела sms на оставленном по рассеянности телефоне. Но что удивительно: все эти размышления текли как-то неторопливо, со спокойным сердцем. Я смотрел на спящую любимую мою женщину – беззащитную, привлекательную, желанную, – и, конечно, я хотел, чтобы все было как раньше, и при этом больше всего хотел, чтобы она ничего не узнала и чтобы у нее не болел живот. Как хорошо, что никто не знает, какими мыслями иногда занята наша голова.