Мысль заработала. Вот что. А устрою-ка я додзе прямо во дворе. Двор огромный, обнесу частоколом повыше, покроем крышу – в смысле, уные обнесут и покроют – и вперед, за знаниями? Пол уложим досками, глядишь, печь поставим или две… Я поискал листок и ручку, сам себе непонятно хмыкнул, не найдя ни того ни другого, нашел в растопке березовое полено и ободрал с него бересту, тонко заострил несколько угольков из очага и сел творить. И что, что мое додзе будет без «пагодной» крыши и без резных фигурок со львами, тиграми и драконами? Обычное, даже типичное, осмелюсь сказать, древнерусское додзе, каких много… Будет… Когда-нибудь. Готово!
Получившийся у меня на бересте сарай приблизительно отвечал потребностям нашего климата, особенно зимой. Продухи сверху (не русскую же печь там ставить!) прикрывались скатами крыши, пазы меж бревнами утеплим пенькой, промажем смолой, воротца приделаем, как в скотиньем хлеву, – примерно так. Горд я был так, словно только что лично, между парой сигарет, придумал и нарисовал подробный план к садам Семирамиды. Так. А что с казной? Вроде из трат намечались собаки и бабы, да и жрать что-то надо, неизвестно, зачислен я на полное довольствие или нет. Ненавижу неопределенность. Вот что! Надо к Ратьше подойти с идеей: дескать, зачем варягам видеть, чему уных учат, глядишь, соорудим ошейник для варяжьей вольницы… Под руководством некого Ферзя, добрейшей души человека с провалами в памяти, когда ему это выгодно.
Я призадумался. Пойдет ли Ратьша на это? А князь? Со всеми прилагающимися деталями? А не было ли это целью некого Ферзя – войти в доверии и создать некий очаг la resistance? Прямо под светлыми княжьими очами? Полсотни преданных и обученных уных под боком – это вам не сотня лапотников в лесу. Это переворотом пахнет. А не взять ли нам добрейшего Ферзя за строжайший караул и не накалить ли ту железину, которая его с первого дня дожидается? Резонно? Вполне. Тогда почему мне был оказан такой почет? Почему я не в темнице с парой крепких ребят с глазами воблы, для вящей разговорчивости оснащенных дыбой и клещами? Ждут, не проявятся ли мои соратники? Сообщники и наниматели? Резонно? Опять резонно. Может, не покупать собак и баб? А то останутся на Деда, кому они нужны? Ну баб-то разберут, наверное, а собаки? Это вам не бабы, это собаки, с ними так нельзя. Хотя, если что, меделянов охотнее баб разберут, это зверье в цене. О чем я думаю, собственно? Сам себе дело шью? Нет, отнюдь. Я прикидываю, стоит ли высовываться и клянчить у Ратьши возможности создать, подальше от княжьих глаз, отрядик la resistance? Причем на княжьи же деньги, что самое интересное. Да, в конце концов, черт с ним, если удумали дыбу, хуже уже не будет. А так – позволят для проверки, проверят, успокоятся, станут доверять наконец. Эдаким ты, Ферзь, политиком стал! Прямо-таки дворцовый интриган, мелко не кроши! Денег я не на обсерваторию Караколь прошу, одни бревна нужны да доски, а труд у нас, так скажем, дармовой – первые признаки будущих субботников, в данном случае, руками учеников. И – добро. Утром же пойду на княжий двор, «взывать у врат дворца».
В это же примерно время в княжьем тереме шла задушевная беседа Ярослава и Ратьши, посвященная детскому утреннику, который неловко организовал Фарлоф, а завершил Ферзь.
– Что варяги наши, Ратьша? Гудят? Требуют? – Ярослав говорил негромко, даже улыбался слегка.
– Нет, поорали на тризне, как положено, теперь кто спит, натризновавшись, кто в город ушел, Фарлофа они еще ополдень сожгли. Не слыхать разговора о неправде твоей, князь, – только о Ферзе и о Фарлофе, само собой. Не пойму я, неужели охолодил их Ферзь-то наш? – отвечал Ратьша.
– Не думаю. Но пену согнал точно. Добро, что он не пойми кто – и наш, и приблудный. Как бы его и дальше так же держать? – Ярослав встал, прошелся. Если бы Ферзь увидел его, то удивился бы – Ярослав и в самом деле слегка прихрамывал. Видимо, это случалось, когда князь не следил за собой.
– А ты, княже, не во гнев будь спрошено, думаешь ли ему вообще уных-то отдать? Под крыло? – напрямик спросил Ратьша.
– Думаю. И после сегодняшнего еще крепче думаю, тысяцкий. И вот как бы нам так совместить, что Ферзь и наш, и обласкан, а все не при дворе да не при мне с тобой, а? – Ярослав встал напротив Ратьши и посмотрел воину в глаза.
– Подумать надо, княже. Я подумаю, – отвечал тот.
– Подумай, тысяцкий, крепко подумай. Ты человек умный, а я молод и недальновиден, мог и не углядеть всего. А уных да под крыло к Ферзю. Хотя крылья-то у него, кажись, широковаты слегка… Не слишком ли?
– Пока, княже, не слишком. Если что, я ему сам крылья под корень обломаю, – заверил Ратьша.
– Только не сам. Мне еще вашей драки не хватало. Если фарлофов я с дани неуплаченной найму, то вот второго Ратьши мне взять неоткуда, – князь говорил резко, приказывал. Ратьша молча поклонился. – Тогда пока все с ним. Готовил бы ты, Ратьша, понемногу дружину к выходу, да строителей подыскивал. Пока тепло, надо начать крепостицу у Волги, пока малую, но настоящую. Засек больше рубить не будем, гиблое дело это, только людей хоронить, – подвел князь итог беседе.
Ратьша снова молча поклонился и вышел из княжьей горницы, придержав дверь и поклонившись косяку на выходе. Князь смотрел ему вслед, потом, когда дверь закрылась, негромко, для себя, сказал, повторяя: «Крепостицу. Небольшую, но настоящую. Свою от начала и до конца» – и пристукнул кулаком по столешнице, как бы закрепляя сказанное.
Я проснулся, не без влияния Деда, вернее сказать, по его вине – склочный старик вылил на меня ковш воды, от чего я подскочил и кинулся во двор – умываться. Раз уж все равно на двор, то я сразу, чтобы не возвращаться, прихватил и свое верное «весло» – позаниматься, как ни крути, а несколько дней я пропустил уже, то переезжал на тысячу лет назад, то спину мне посекли, то еще что… В общем, был бы повод, а лень наша всегда с нами. Так что я задал было себе пару, но потом заболели швы, и я честно прекратил занятия. Умылся, утерся и пошел в избу. Вернувшись в дом, я обнаружил накрытый добрым стариком стол. Даже очаг старичок не поленился разжечь и поставить туда котелок с водой. Так что завтрак поспел вовремя, почти без задержек.
– А вот скажи, Дед, – ну куплю я баб. А как им доверять, если я буду у князя при дворе, к примеру, пропадать целыми днями? Не побегут?
– Уверенности никакой быть не может. Бабы и есть бабы, волос долог, ум короток, крапивное, можно сказать, семя. Хоть и незачем бежать, а порой и от мужа бегут. Так что сам решай, – отвечал мне Дед, степенно уписывая краюху хлеба с мясом.
– Так что есть причина, по которой не наших брать? – спросил я.
– Умно. Бери которые издалека – небось в незнакомой стране от доброго хозяина не побегут. А ты добрый хозяин?
– А самому интересно. Я людей сроду не покупал. Посмотрим, – важно ответил я.
Потом мы встали из-за стола, и вредный старикашка исчез, как не был, предоставив мне мыть посуду. Может, ему положено только то мыть, что ночью оставлено? Тогда и мне положено тебя кормить только к ночи!
Последнюю фразу я произнес вслух, и Дед тут же вернулся, как ни в чем не бывало, вроде как по делам бегал, оттер меня от ушата с посудой и мастерски, не побоюсь этого слова, ее перемыл. Я усмехнулся, Дед тоже, и я пошел со двора, намереваясь вначале сходить к булгарам на торжище, да и посмотреть, не продают ли там собак каких. Хоть приценюсь, мало ли.
Тут меня остановила странная мысль. Коль скоро Русь уже крещена, то поймут ли окружающие мое стремление купить несколько баб, когда для избы и одной хватит, если хозяйственная? Я присел во дворе на колоду и закурил. М-де. Не создать бы прецедент. Я ж не сам по себе, я нынче человек княжий, в грязь лицом ударить не могу. Я даже расстроился, в кои веки такие возможности – и столько препятствий! То Фарлоф, то вот мысли. То политика князя Владимира. Хотя думаю, что это не прецедент. Не могу я быть самым умным. Рассердившись сам на себя, я вышел со двора и отправился на рынок, намереваясь купить двух или трех баб с самыми большими сиськами, какие там только будут. Ибо нельзя себе всю жизнь во всем отказывать. Последняя мысль была странной – я себе и раньше не часто отказывал, хоть в этом, хоть в чем-то другом. Вру. Отказывал. Но на рынок шел твердой поступью, держа на плече свой меч. Не менее твердо намереваясь устроить себе гарем, наплевав на то, что тут вроде как не положено. Меньше трубить про это – и все будет в порядке. Как и везде, что в этом мире, что было в моем. И купить тех, кто по-русски ни бельмеса не говорит. Пока обтешутся, все уже и ко мне попривыкнут. Надеюсь, пару собак я купить право имею? И хватит ли мне денег на баб, если куплю собак, и на собак, если куплю баб? Я остановился и снова закурил на улице, хотя и не собирался со вчерашнего дня это делать. И тут же снова вынесло вчерашнего попа, тот шарахнулся от меня и снова осенил себя крестным знамением. Я уже откровенно засмеялся поповской пугливости, но курить перестал, забычковал сигарету и припрятал ее в карман. Разбрасываться здесь «королевскими» бычками было бы недопустимой роскошью. Все еще криво ухмыляясь, я добрался до торжища, дорогу к которому мне показал намедни государственный муж Поспел.
Не успел я войти на территорию торжища, как меня в прямом смысле слова схватили за полы и чуть было не впарили мне рулон лежалого сукна – первыми в рядах почему-то были именно они. Начало обнадеживает. Вместо собак, надо думать, постараются продать кошек, а вместо баб кого? Бабок?
Глава XIII
Поход мой на рынок оказался долгим и сложным, я шел по рядам, отбиваясь от любых предложений, старательно двигаясь в сторону рядов, где торговали живым товаром, но отбиться удалось не ото всех. И вскоре я уже был счастливым обладателем здоровенного березового веника и малой кадушки с мочеными яблоками. Вроде бы вещи-то нужные, но куплены уж больно внезапно. Выглядел я забавно, надо полагать, – с субурито на плече, с кадушкой яблок и веником под мышкой. Но желающих смеяться почему-то не находилось. Уже все знают, что ли? Знают что? Про Ферзя, который в темном лесу угробил шестерых уных, или про Ферзя, который порешил в княжьем дворе наглого находника Фарлофа?
Ненавижу столпотворения. Я не могу видеть всех, кто крутится рядом, тем более не могу видеть всех, кто чуть дальше. Я не контролирую всю площадь, поэтому мне неуютно, до спрятанной в плечи головы неуютно и беспокойно. Но торжище мне понравилось. Вернее, торговцы. Эти люди уважительно, причем совершенно искренне – у меня нюх на такое – относились и к нам, покупателям, на которых наживались, и к своей работе и к плодам рук своих тоже, прекрасно совмещая и то и другое. Покупка была не безликой покупкой в супермаркете, но целой сделкой, плодом долгих раздумий и отчаянного торга сразу за двоих, потому что я никогда не торгуюсь, для меня названная продавцом цена и есть последняя. Видимо, это шокировало торговцев, и они сами сбивали свою же цену.
Я уже чуть было не купил с десяток кур и солидного порося средних лет, когда, наконец, пошли ряды с другой живностью. Тут были и быки, и коровы, и лошади – боевые и рабочие, тут были овцы и козы, тут же были собаки. Наконец-то!
Первые собаки моего внимания как-то не привлекли. Зато подошел ко мне неожиданно мужичок средних лет, постарше меня. Невысокий, но складный, седеющий сероглазый человек с длинным шрамом на лице. Началось, что ли? Я машинально переместился на удобную позицию, чтобы сразу расколоть мужичку голову, если что.
– Здрав будь, – начал мужичок, – тебя Ферзем кличут?
– И ты будь здрав, – отвечал я. – Да, меня так зовут. Что надобно?
– Ты правда вчера Фарлофа на дворе прилюдно палкой убил? – Он спросил это с такой страстью, что стало ясно: что-то в этой истории для него настолько важно, что ему можно простить даже «палку». Нет, нельзя.
– Ты бы, дядя, следил за тем, что говоришь. Меч мой срамить и позорить не смей, а не то дам я тебе «палку», – сухо поведал я собеседнику, и тот ужасно смутился.
– Прости, Ферзь, право слово, не хотел ни тебя, ни меч твой задеть, за что купил, за то продаю. Так ты Фарлофа деревянным мечом убил, как пса?
– Я. А тебе что за дело, мил-человек? Он друг тебе или родственник? – отвечал я.
– Друг… Он девку приневолил… А она за меня просватана была. Вот и вся наша дружба. Я пробовал вступиться, сам видишь, что сталось, – мужичок показал на свой рубец на лице, – на озере мы были с ней. Меня посек, а ее… Довел на него князю, ан толку не было. Предложил мне князь виру, а что мне в той вире? Чести ей не вернешь. Вот, живем теперь. Я все ждал, что случай будет с варягом ночкой повстречаться, а все не было.
– Так ты зол на меня, что ли, дядя? – Я уже готовился посоветовать ему лучше быть готовым к таким ситуациям, чем потом людям нервы мотать, но тут мужичок наконец улыбнулся.
– Нет, Ферзь, я тебя поблагодарить искал, – сказал он и поклонился мне в пояс.
– Да не за что. Варяг сам напросился, да и, видать, давно напрашивался, – ответил я мужичку, смутившись.
– Ты, Ферзь, где остановился? Люди болтали, что тебя в лесу нашли, – спросил мужичок.
– Ты бы, дядя, хоть сказал, как называть тебя, – ненавязчиво я напомнил мужичку о хорошем тоне.
– Зови меня Ершом, Ферзь, – тут пришла очередь смутиться мужичку, который забыл о правилах приличия.
– Добро, Ерш. Остановился я в «черной», слыхал ли о такой?
– Ох, паря, за что ж тебя туда? За варяга, поди? – охнул Ерш.
– Нет, это мне в награду, – сказал я довольным голосом. Вот так и начинаются легенды и куются первые звенья славы.
– Нешто в ней жить можно? – поразился Ерш.
– Это кому как. Мне – да, а других «черная» не пустит, – ответил я, понизив голос.
– Ты уж не колдун ли, Ферзь? Или даже… Нет, не может такого и быть, – проговорил Ерш.
– Чего не может быть, Ерш? – заинтересовался я, разговор был очень интересным, я даже позабыл, зачем и пришел сюда.
– Ну, в лесу нашли, левша, говорят, расписан весь неведомыми рисунками, некрещеный… Ты уж не волхв ли, Ферзь? – наконец, решился спросить Ерш.
– Нет, Ерш. Ни колдун, ни волхв, не стану лгать. Стал бы волхв князю служить?
– То правда твоя, а я глупости болтаю, – согласился Ерш. – А тут, на торгу, чего ищешь?
– Собак ищу, Ерш. И баб тоже присматриваю, – признался я Ершу.
– Так, может, показать, где и что? Ты ведь, я чай, не знаешь торга пока? – предложил Ерш.
– Хорошо бы. А то я и денег не знаю, – признаваться было неразумно, но я решил проверить свое везение. Если и обманет меня Ерш, то и ладно, за деньгами не гонюсь. Но буду знать, что врать и тут мастера.
– А собак каких хочешь? А то тут много разных, даже заморские есть, есть и наши, что от заморских, всяких хватает. Или тебе так, чтобы на дворе брехала? – уточнил Ерш пока про собак.
– Мне бы таких, знаешь, не очень высоких, но тушистых таких и мордастых, с грудью широкой, что и на медведя хороша, и по человеку не промахнется, – отвечал я.
Ерш призадумался.
– Есть такие, точно. Их тут только один купец продает нынче, но дорого просит, одно слово – княжеские те собаки. У тебя денег-то сколько? – прямо спросил Ерш.
Я показал ему все серебро, доставшееся от уных, Ерш посмотрел, подумал и кивнул головой: «За мной иди, хватит тебе на собак твоих, шесть кун у тебя». Я послушно пошел за Ершом, внимательно осматривая его сзади. Понятно стало, отчего я так насторожился сразу, даже не осознав этого тогда, – несмотря на обычное вроде как телосложение, Ерш мог похвалиться шеей и трапециями профессионального боксера. Я опустил глаза к его кистям – так и есть, костяшки сбиты и приплющены, кожа на них темная, жесткая даже на вид – кулачник мой Ерш, однако. Одновременно с этим я заметил, что люди, попадавшиеся ему на пути, охотно уступают ему дорогу. Значит, еще и известный боец. Везет мне на поединщиков, надо сказать. Я окликнул его:
– Ты кулачник ведь, Ерш? – Я взглядом указал на его кулаки.
– То верно, – усмехнулся Ерш.
– И хороший? – продолжал я допытываться.
– Не знаю, люди говорят, неплохой будто. Ты, Ферзь, не гадай, я тебе правду сказывал, а что кулачник – так что в кулаке против меча? Если думаешь что худое, то скажи, я уйду сразу, чтоб тебе не думалось, – как бы то ни было, он очень хороший кулачник, раз мозги ему еще не отбили.
– Нет, это я так, себя проверял. Угадал или как, – ответил я почти честно.
– Добро. А вот и пришли. Вот тебе твои собаки, – Ерш показал рукой перед собой, и я обмер, забыв обо всех ершах, кулачниках и князьях на белом свете.
Прямо на земле стояла огромная, высокая корзина, возле нее стоял хозяин, рядом с ним, как я понял, сидела мамка щенков – собака с широченной грудью, сравнительно короткими, толстыми лапами-столбиками, блестящей, отливающей на солнце шерстью и свободно висящими складками на шкуре и низкими брылями. Не собака, а мечта. Состроив презрительные морды, мы с Ершом подошли к вместилищу щенков. Ершу мамка сказала: «Гав!» – а мне так и вовсе ничего не сказала. Хозяин смотрел на нас совершенно равнодушно.
В корзине же возились щенки. Боюсь, моя нарочито презрительная личина сползла с лица, и оно перекосилось в моей кривой ухмылке. Ради таких щенков стоило махнуть на тысячу лет назад! Маленькие меделяны уже в раннем детстве по корзине ходили походкой могучих собак, тяжелой, развалистой, правда, нередко спотыкались и падали. Толстые, крупные, крепкие щенки являлись точной копией своей мамки, и очевидно, и папаши в уменьшенном виде. Я постучал пальцем о верх корзины, и щенки все до единого тут же бросились к моей стороне. Один даже пытался лаять. Так, этот не годится – нервный. Этот тоже – побежал позже всех. Сук я не хочу. Так, а вот это интересный кобелек.
– Здрав будь, уважаемый, – обратился я к продавцу. – На руки позволишь взять кутенка?
– Ферзь, да брось ты, обманывает торгаш: присмотрись, не те это щенки, а собака тут для виду сидит, дураков обманывает, – вмешался Ерш.
Я сначала чуть было не возмутился, но быстро понял, к чему это он.
– И то… Что скажешь на это, уважаемый? – вновь обратился я к продавцу.
Тот побагровел еще во время краткой речи Ерша, а сейчас от него можно было смело прикуривать.