— Логично. И все-таки, когда берешься сработать? Мне не нужна точная дата — хотя бы порядок чисел?
— Пока не готов сказать. В принципе, вся «аппаратура» для этого имеется. Но…Короче, не знаю. Может, завтра. А может — через месяц.
— А в чем загвоздка?
— Жду, когда Анзори соберется выехать из города. Мой человек обязался просигнализировать. А здесь валить не хочу.
— Плана «Перехват» опасаешься? — понимающе кивнул Харлампиев. — Брось, когда и кого они с этим планом поймали? Менты, они ведь как бегемоты — неповоротливые.
— Не в «Перехвате» дело. Адская машинка получилась, уж больно адская. Боюсь, как бы случайный народец под замес не попал.
— Да ты, я гляжу, гуманист.
— Невинные души на душу брать не собираюсь. Тем более, мне за них не платят.
— Тоже позиция… Зеча, я по поводу Севы вот что хотел тебе сказать. — Харлмпиев задумался, подбирая правильные слова. — У этого кренделя тоже позиция, вот только малость иная. Такая, что «мы работы не боимся, но работать не пойдем!». Поэтому давай-ка ты задействуй Севочку по полной. Не хрен ему в окопах отсиживаться. Он ведь самолично на себе рубаху рвал — никто его при этом за жало не тянул. Вот и посмотрим, какой из него Сухов. Сложил поленницу?
— Может, ты его на чем другом повоспитываешь? — нахмурился Зеча. — Тема за Анзорика — нелучшая поляна для педагогических экспериментов. И вообще, в нашем деле, чем больше эмоций, тем меньше ума.
— Это совет или мнение?
— Хоть груздём назови.
— В таком разе этот «груздь» не обсуждается, — холодно и твердо произнес Харлампиев. — Сева должен участвовать в акции! И не в окопе. А в каком качестве ты его задействуешь — здесь на твое усмотрение.
— Тогда мне понадобится, как минимум, еще один человек. Для подстраховки, на случай форс-мажора.
— Пытаешься накрутить смету?
— Пытаюсь снизить ненужные риски.
После некоторой паузы Сан Саныч согласно кивнул головой:
— Хорошо. Но только один! Мне уже и так эта зачистка косяков Литвы влетела. И далеко не в копеечку.
— Можем вообще отказаться, — наигранно безразлично среагировал Зеча.
— Нет. Хорошего человека надо уважить. А гунявого, соответственно, наказать. Приискать помощничка или сам найдешь?
— Не надо. У меня есть.
— Кто таков?
— Бугай.
— А-а! Это который твой протеже? Он же на полголовы контуженный?
— А я на вторую половину.
— Ладно, хрен с тобой! Главное — держите меня в курсе. Будете примерно знать когда — сразу сигнализируйте.
— Это как получится.
— А ты постарайся. Чтобы получилось.
Не прощаясь, Харлампиев резко свернул на боковую тропку и быстрым шагом направился к воротам, выводившим на Садовую улицу. Его телохранитель, окинув недобрым взглядом Зечу, ретиво припустил следом. Костя «край как недолюбливал» этого угрюмого, неулыбчивого человека, нутром своим чувствуя исходящую от него угрозу. Причем глагол недолюбливал в данном случае чересчур политкорректен. На самом деле Костя банально боялся Зечу и в глубине души сознавал, что если между его шефом и этим наемным убийцей когда-нибудь пробежит черная кошка, вставать на пути последнего он нипочем не рискнет. Богатеньких бизнес-решальщиков в этом городе — как грязи, а он, Костя Шагин, один такой на этом свете…
…На дорожку Михайловского сада, не устояв, слетел первый, самый никчемный и слабенький кленовый листик, трагической гибелью своею напоминая здесь прогуливающимся, что в город на Неве пришла осень. Уже в следующую секунду он жалобно хрустнул под армейским ботинком удаляющегося Зечи, в жизни которого очень давно, теперь и не припомнишь сколько лет как, было не до романтических соплей, традиционно распускаемых бабьим летом и золотой осенью.
* * *
В дверь кабинета главного редактора «Явки с повинной» узнаваемо поскреблись коготки, и Андрей Викторович, недовольно оторвавшись от чтения новой книжки своего любимого Переса-Реверте, гаркнул:
— Дашка! Ты, что ли, скребешься? Заходи!
В дверь просунулась симпатичная головка личной секретарши Обнорского.
— Ну вот! Я тут, понимаешь, всех отваживаю, звонки сбрасываю. Думала, вы действительно заняты, а вы — книжку читаете.
— А по-твоему, чтение книжки — это не занятие?
— По-моему, вам скоро пора ехать в Смольный. А еще тут Трефилов трется, аудиенции требует.
Обнорский поморщился, ибо с некоторых пор Геннадия Антоновича он на дух не переносил, но в силу финансовой его полезности вынужденно переваривал.
— Прям-таки и требует? Ладно, зови. Только засеки время: ровно через десять минут зайдешь и скажешь, что мне пора ехать.
— На самом деле вам выезжать через двадцать.
— А ты зайдешь через десять. Всё, хорош! Зови уже. — Андрей Викторович с досадой убрал книжку в стол и натянул на лицо казенно-деловое выражение.
Реанимируя с новой командой единомышленников «Явку с повинной», кто-то из новых замов присоветовал Обнорскому присмотреться к журналисту Трефилову. На тот момент Геннадий Антонович работал в очень популярном желтом издании «Миры криминала» и был известен не только как автор с более-менее узнаваемым почерком, но и как человек, умеющий привлечь в газету сторонних рекламодателей. После долгих переговоров Трефилов все-таки заглотил наживку, клюнув скорее не на размер предполагаемого гонорарного фонда, а на предложенную громкую должность начальника службы расследований. Оно и дикобразу понятно, что тиражной и влиятельной газету делают журналистские публикации, но и реклама «Явке с повинной» была нужна позарез. И вот на активность именно в этой земной составляющей журналистской профессии с переходом Трефилова в редакции и рассчитывали. Тем более что, ознакомившись с последними публикациями Геннадия Антоновича в «Мирах криминала», Обнорский отрецензировал их кратко и образно: «Говно!»
В должности главрасследователя призванный княжить варяг Трефилов проходил немногим больше года, пока на горизонте «Явки» не воссиял сибирский самородок в лице Маши Цыганковой, публикации которой оказались, не в пример мЭтру, и острее, и злободневнее. Правда, и здесь не обошлось без пресловутого «говна», в первую очередь применительно к вздорному и шебутному характеру приехавшей покорять столицы провинциалки…
…Геннадий Антонович вошел в кабинет Обнорского как всегда вкрадчиво и тщательно прикрыл за собой дверь.
— Андрей Викторович! — без предисловия начал Трефилов. — Есть возможность заработать пять тысяч баксов.
— Начало многообещающее. Нашел рекламодателя?
— Как же, найдешь в вашу газету рекламу!
— В нашу газету, — автоматически поправил главный редактор. — Тогда если не реклама, то что? На чем планируешь заморских денег вымутить?
— С утра на меня… Короче, одни люди вышли. Хотят разместить в «Явке» свой текст. На полосу. Платят пять тысяч. Естественно, долларов. Естественно, наликом.
— Опять «заказуха»? — скривился Обнорский.
Не секрет, что в каждую мало-мальски читаемую газету периодически обращаются с предложениями по размещению «левых» материалов: либо это скрытая текстовая реклама, либо так называемые заказные статьи. С первыми проблема, в принципе, существует только одна — слишком явно торчат «рекламные уши», а посему можно запросто загреметь под нарушение закона «О рекламе», за соблюдением которого рьяно следит Антимонопольная служба. Но вот со вторыми всё гораздо сложнее: сделаны подобные тексты, как правило, ужасно, а все обвинения в адрес «противной стороны» писаны преимущественно сельскохозяйственными орудиями по воде. Соответственно, при размещении сих литературных шедевров немедленно следует вой со стороны редакционных юристов, а упертый заказчик в подобных случаях сдаваться не желает: дескать, кто платит, тот и музыку заказывает. Им ведь не этика с эстетикой — им черный пиар подавай.
Профессиональные журналисты (те, которые с остатками совести и к стану которых Обнорский, более по старинке, упорно себя относил) такого рода тексты не жалуют, поскольку те, мало того что бездарны, так еще и в некотором роде искривляют информационное пространство. Но вот профессиональные редакторы, к сожалению, порой вынуждены закрывать на них глаза и, подавив рвотный рефлекс, соглашаться на публикации, ибо реалии издательского бизнеса нынче таковы, что выпускать газету единственно за счет рекламы (которой мало) и за счет продаж газеты в киосках (которых всегда мало) практически невозможно. И хотя «Явка с повинной» имела небольшой приработок за счет так называемой коммерческой аналитики, то были доходы разовые, прогнозированию не поддающиеся. Так что бюджет газеты практически всегда оставался с дырой.
— …Оно, конечно, бросать деньги на ветер хорошо лишь тогда, когда ветер дует в твою сторону, — принялся вслух размышлять Андрей Викторович. — Вот только… Может, ну их в жопу, с их баксами?
— По-моему, сейчас не самое лучшее время для широких жестов.
— Здесь я с тобой, пожалуй, соглашусь. Время, действительно, не самое лучшее. У «Явки с повинной» по трем летним месяцам и так сезонный отток читателей. Нам бы сейчас самое время цепляться за старых да попытаться новых увлечь. А чем ты мне предлагаешь их увлечь? Мутными текстами про очередные бизнес-разборки?
— Дело ваше, конечно. Но… Я, понимаешь, бьюсь, заказы ищу…
Трефилов попытался сделать вид, что подобные статьи попадают к нему не самотеком, но исключительно в результате его доблестной «оперативно-розыскной» работы. (О том, что за каждую подогнанную рекламу ли, «заказуху» ли Геннадий Антонович получал свой, строго фиксированный, процент, здесь скромно умолчим — не станем уподобляться людям, считающим деньги в чужом кармане).
— Опять же народ, коллектив то бишь, ропщет: давно зарплату не поднимали. При такой-то инфляции! — продолжал гнуть свою линию (или биться за свои проценты?) Трефилов.
— Кто бы мне зарплату повысил? — огрызнулся Обнорский. — Короче, Склифософский! О чем материал?
— Да там на самом деле все очень цивильно. Кстати, про такие темы мы обычно бесплатно пишем. А, между прочим, зря! Журналисты кучу собственных сил, времени, бумаги казенной на расследования тратят. А тут — само прямо с неба готовенькое свалилось. Да еще и денег предлагают.
— Ты так и не сказал о чем материал.
— Рейдерский захват. Стопудово наша тема, — окончательно окрылился Геннадий Антонович. — Место действия — Калининград. Там наехали на фирму «Балтфиш», на балансе которой стоят восемь рыболовецких судов.
— Ну и с чего это вдруг в питерской газете мы станет касаться бизнес-проблем этого анклава? Положим, с заказчиками все ясно — этой статьей они хотят привлечь внимание полпреда по Северо-Западу. А нашим-то читателям вся эта маета зачем? Сразу сделается очевидным, что всё здесь за уши притянуто.
— За уши, да не совсем! Юридически контора зарегистрирована в Питере, и головной офис у них тоже здесь. А в Кёнигсберге — только суда, команда, море и рыба. Вот вам и привязка. Куда уж привязчивее?… Ой, ради бога, извините! У меня входящий.
Трефилов торопливо вытащил из кармана мобильник и, конспиративно прикрывая трубку ладошкой, зашептал интимно. Да так ловко это у него получалось, что Обнорский, как из спортивного интереса ни старался, все равно не смог уловить ни одной произнесенной им фразы.
Переговорив пару минут, Геннадий Антонович убрал трубку и потрясенно уставился на шефа:
— Андрей Викторович, чудны дела твои, Господи!
— Не понял? Мои или Господа?
— Да тут такой, блин, дурдом. Мне сейчас звонили представители другой стороны!
— Какой еще стороны? Выражайся яснее.
— Представители захватчиков «Балтфиша».
— И чего хотят?
— Хотят минимум на месяц поставить блок на все материалы по этой теме. Обещают очень приличные деньги. Гораздо больше, чем предлагали потерпевшие. То есть мы напрочь забываем про «Балтфиш», просто ничего о них не пишем, а нам за это — кругленькая сумма! — Геннадий Антонович чуть ли не руки потирал в предвкушении потенциальных барышей. — Ну так что, Андрей Викторович? Печатаем за небольшие или не печатаем за большие?
Похоже, Трефилов уже успел забыть, что несколько минут назад ему и пять тысяч долларов казались большими деньгами.
Обнорскому сейчас очень не хотелось принимать решения по этой во всех отношениях дурнопахнущей теме. Так что в высшей степени пунктуальное явление Даши стало для него наилучшим выходом из ситуации:
— Андрей Викторович! Вам пора ехать в Смольный.
— Ах ты, черт! — театрально вскинулся Обнорский, театрально посмотрев на часы. — В самом деле, пригораю капитально!.. Всё, Гена, считай, я тебя услышал. Покручу-помозгую и позднее дам тебе знать. А сейчас действительно не могу: опаздываю к мадам.
Трефилов собирался было возмущенно возразить, но его опередила Даша, огорошив жутким сообщением:
— Геннадий Антонович, а вас на вахте какой-то мент дожидается. Из криминальной милиции.
В мозгу Трефилова тут же вспыхнуло апокалиптическое видение стальных наручников, защелкивающихся на его волосатых руках, и ему сделалось дурно. А журналистская подкорка на автопилоте уже выдавала на гора сенсационный заголовок к этой скандальной картинке:
«Путь журналиста-неудачника: от миров криминала до явки с повинной»…
* * *
Еще долго в питерском Главке с содроганием будут вспоминать прощальные посиделки с генерал-майором Ширяевым. Серьги по итогам инспекторской проверки раздавались щедро — ажно ушные хрящи трещали. Ну а главный джекпот предсказуемо сорвали «гоблины». Павлу Андреевичу с Мешком припомнили всё: и убийство «бухгалтера мафии» Айрапетяна, и стрельбу на Фонтанке, и смерть секретарши заместителя главы Курортного района. «Я, конечно, понимаю, что подразделение полковника Жмыха находится в процессе становления, в стадии эксперимента, если угодно, — с жаром вещал с трибуны Ширяев. — Но мы не должны экспериментировать на живых людях! И не просто на людях — на лицах, находящихся под государственной защитой! Не должны. И не будем! Именно вы, — Леонид Сергеевич бесцеремонно ткнул перстом в сторону сидящего в первом ряду, покрытого холодной испариной Жмыха, — именно вы, Павел Андреевич, и ваши подчиненные как никто другой из здесь присутствующих должны соответствовать подзабытому ныне статусу «слуг государевых». Потому что именно в вашем лице свидетели должны видеть своего рода живой щит, выставляемый государством. Щит, о который должен разбивать себе лоб каждый, дерзнувший посягнуть на лиц, подлежащих государственной защите. Вы меня хорошо слышите? Каждый! А пока вместо грозного щита лично я наблюдаю лишь имитацию такового. Имитацию, сумбур и ничем не оправданную самодеятельность! Поэтому я, пожалуй, соглашусь с мнением некоторых ваших коллег, что прижившееся в обиходе жаргонное словечко «гоблины» применительно к вашему, Павел Андреевич, подразделению куда как больше отвечает реалиям дня сегодняшнего. Очень печальным, должен сказать, реалиям. Так что настоятельно советую срочно прекращать эти ваши «луноходы»… Так, кажется?… Спускаться с луны на землю и работать-работать-работать! В противном случае — оргвыводы последуют незамедлительно…» Понятно, что после такой вот нахлобучки ноги сами занесли Мешка и его начальника в близлежащий полуподвальный шалман эконом-класса, что на Кирочной. А учитывая, что сегодня Андрей был без машины — так просто сам Бог велел утопить грусть в вине.
А там, глядишь, и истина сыщется…
* * *
Говорят, что в будние дни человек думает исключительно о будущем и только в отпуске — о настоящем. За всех поручиться не можем, но в случае с отпускницей Северовой дела обстояли именно так. Самое обидное, что по результатам не самых долгих раздумий собственное настоящее представилось Наташе не просто невыносимым — омерзительным. Сей пренеприятный факт сделался столь прозрачно-очевиден, что теперь она искренне недоумевала и даже негодовала: почему такого рода прозрение явилось только теперь? Так поздно?
Вчера, вернувшись из конторы после жутчайшего разноса, учиненного внезапно нагрянувшим генералитетом, Наташа как-то сразу и вдруг поняла, что смертельно устала за месяцы службы в «гоблинах». И сама эта служба ей опостылела, а один из ключевых в этой службе персонажей — так и вовсе осточертел! Самое ужасное, что осточертел, но вместе с тем одновременно оставался любим ею по-прежнему. «Нет, это просто невыносимо! Так не должно, так не может продолжаться! Почему я ежедневно должна прощать и сносить самое натуральное издевательство над собой? Почему позволяю унижать себя? Что и кто мне эти менты-«гоблины»? Сколько можно, как говорит тот же Холин, «мазать спинку повидлом» и прикидываться доброй милицейской феей? Что, на одном только Мешке свет клином сошелся? Да я только мизинчиком поманю, как тут же целая очередь из самцов выстроится. Причем из красивых и богатых самцов».
Вот с таким черными мыслями Северова полночи прострадала да промучилась. А когда ближе к полудню проснулась в своей, не менее осточертевшей, чем служба, снимаемой клетушке на Ленинском, обнаружила, что мысли за ночь светлее не сделались. И, соответственно, мудренее ничуть не стало. Совершенно разбитая, на автопилоте Наташа приготовила себе немудреный завтрак, абсолютно без аппетита поела и, совершив над собой немалое усилие, засела за («Господи, да не прими труды праведные в отпуску выстраданном за извращение!)… за работу.
«Всё! Хватит скулить и сопли на кулак наматывать! Теперь у меня хотя бы есть четкая и конкретная цель!»
Наташа загрузила компьютер, веером разложила по столу загодя притащенные из конторы листы распечаток, о существовании коих ее коллеги даже не догадывались, под своим служебным паролем вошла в информационную систему ГУВД, и — понеслось. С этого момента вопрос «состоится ли по окончании отпуска ее возвращение в «гоблины»?» целиком и полностью зависел от того, каким в конечном итоге окажется результат поисков. И что с того, что даже по самым скромным прикидкам на эти поиски уйдет дней десять, не меньше? Зациклившись на стихийно принятом решении, Северова больше не могла думать ни о чем другом, а необходимость скрывать свои мысли от окружающих создавала в душе благодатную почву для сомнений. Инстинктивно Наташа чувствовала, что эта во многом авантюрная затея — лишь попытка откупиться от нависшего над ней зла, но всё равно с упорством фанатика продолжала цепляться за нее. Потому что так было и проще, и понятнее…