– Ну, говорите уж! – не выдержал он, почти простонав эти слова.
– Артем, мы с отцом хотим купить Анжелике машину… иномарку… хорошую… премиум-класса… Ты поможешь нам ее выбрать?
– Вы приехали ночью и вызвали меня втайне от дочери, чтобы сказать об… этом?! Ха! – Его изумлению не было предела, но он понимал, что покупка машины – всего лишь предлог. – Мое мнение такое: вашей дочери за руль садиться нельзя. У нее реакции неадекватные – стукнет ей в голову какая-нибудь глупость, и она поедет по пешеходному тротуару, давя детей и стариков!
– Ну, не Анжелика, так ты будешь ездить, у тебя уже машина старая…
– Понятно: купи-продай, – закивал Артем, прислонился спиной к стене дома, затянулся сигареткой. – Не хочется мне вас расстраивать, но придется. Мне не нужна машина – ни премиум, ни люкс, ни яхта, ни вертолет! И квартира не нужна, и ваша Лика тоже не нужна, и вы это знаете!
– Артем! – всхлипнула она. – Я тебя понимаю, но она… наша дочь! Единственная! Нам жаль ее! Что тебя не устраивает в ней?
– Все! – честно признался он. – Даже то, что ваша дочь – красивая, меня тоже не устраивает и даже раздражает. Я, извините за откровенность, не хочу ее, понимаете? Не хочу!
– Когда вы начали жить вместе…
– Валерия Михайловна, не надо упреков! Тогда было одно время, сейчас – другое. Я не знал ее, а когда узнал – разлюбил. Так случается, и люди не умирают от этого. Чем сильнее ваша Лика пытается удержать меня, тем больше она… отдаляет меня от себя.
– Ты же не хотел сказать, что… ненавидишь ее?! Ты жесток!
– Да считайте, как хотите, мне все равно! Если вы любите свою дочь, так помогите мне, Валерия Михайловна! – Он даже взял ее за плечи. – Избавьте ее от меня! Я никогда не женюсь на ней, и долго этой пытки – видеть Лику каждый день, спать с ней на одной кровати – я не вынесу: сбегу. Лучше уж я как-то перекантуюсь на стульях в своем кабинете!
– Ты ведь знаешь… – Валерия Михайловна расплакалась. – Ты уже уходил, и Анжелика тогда попала в больницу…
– Потому что без меня она не может! – всплеснул он руками. – Слышал! Лечить ее надо, лечить! У врача! Который промоет ей мозги! Вот и лечите! А вы вместо этого тратите время на уговоры, заставляете меня жить с ней. Чтобы я, как и ваша дочь, тоже чокнулся и в «дурку» попал? Довольно, у меня завтра трудный день.
– Артем, но, может, как-нибудь…
– Не-не! – поднял он руку, останавливая ее. – Не давите на мою порядочность, я не пущу свою жизнь под откос, чтобы вашей Лике от этого было хорошо. Мне вот – плохо! Вы – мать, женщина, вы же понимаете, что и ей со мной плохо?
– Она говорит, что ей хорошо…
Артем безнадежно махнул рукой и пошел к подъезду. Он знал, что Валерия Михайловна не побежит его догонять, чтобы продолжить свои уговоры, ей известно на опыте: если Лика издали увидит, но не узнает свою мать, истерика ей (и ему!) обеспечена на полночи.
Свежо было в однокомнатной квартире, очень свежо. Вешая куртку в шкаф-купе, Артем взглянул на Лику с упреком. Она удивительно чувствовала его, будто смотрела ему в душу, поэтому попыталась оправдаться:
– Я проветрила квартиру.
– Знаю, вижу.
Артем сел на диван, взял пульт, начал переключать каналы – хоп, попал на Софию, и на душе у него сразу потеплело.
– Ты на нее так смотришь… – нервно произнесла Лика. – Вспомнила! Эта девушка, кажется, работает с тобой?
– Да. И мне она нравится – ты это хотела услышать? Ну, получила повод? Теперь иди в ванную реветь, но чтобы я твоих слез не видел!
Ничего: она стерпела, только ресницы опустила, они у нее длинные-длинные, все в восторге от ее ресниц и от самой Лики, кроме Артема. Он ушел в кухню, закурил и… позвонил Софии:
– Привет, это я.
– Артем? Ну как, ты смотрел?
– Угу. Неплохо получилось. Чем занимаешься?
– Пишу, конечно! Романтический детектив, красивую историю… Не знаю, как читателям, а мне очень нравится.
– Там, где есть чья-то смерть и кровь, не бывает ни красоты, ни романтики.
– Смотря как все это преподнести. Наш век – грубый, жесткий, бесчеловечный, а во времена моей бабушки Марго хотя бы люди были другими, более человечными и великодушными, красивыми душевно, о них я и пишу.
Появилась Лика, будто ей срочно что-то понадобилось в кухне, открыла шкаф. Стиснув зубы, с усилием, словно вдавливая пальцами свою злость в пепельницу, Артем загасил сигарету, сказав в трубку:
– Ладно, пиши, не буду тебе мешать. До завтра.
СОФИЯ ПРОДОЛЖАЛА…«Один из фонарей отдали Федору Ильичу, тот держал его высоко. Марго стояла рядом и невольно жалась к нему, словно ища защиты. А ведь страшно – пусть там и не лежит труп, но сама обстановка, действо, погода – все это отнюдь не способствовало душевному комфорту. И этот жуткий скрип, когда гвозди выходят из дерева… как неприятно – фу, фу, фу!
Крышку подняли, убрали в сторону…
– Всем стоять на местах! – процедил Зыбин довольно громко и замер, уставившись в гроб, словно там лежала вожделенная мечта всей его многотрудной жизни.
А никто и не рвался к гробу. Полицейские тайком от начальника крестились, сглатывая ком ужаса, вставший в горле, Марго совсем вжалась в плечо анатома, который и возвестил:
– Господа, что я вижу?! Свежайший труп! Нет-нет – он не пролежал здесь и недели, не говоря уж о четырех месяцах.
– Вы уверены? – недоверчиво спросил его Зыбин. – Здесь темновато, а вы стоите дальше, нежели я.
– Трупы, Виссарион Фомич, – мой хлеб, – горделиво сказал анатом. – В них я разбираюсь даже издалека и при столь слабом освещении. Впрочем, что значит – издалека? Мы с ее сиятельством стоим всего лишь в пяти шагах. Разрешите подойти ближе?
– Извольте.
Зыбин отошел к Марго, скрестив на груди руки и подняв плечи. Так он и простоял с поднятыми плечами все то время, что анатом осматривал труп, а тот потребовал:
– Посветите! Оба фонаря поднимите, выше, еще! Так-так… – Федор Ильич согнулся, опершись одной рукой о край гроба, второй рукой он осторожно потрогал труп мужчины. – У-у, господа, первый сорт, честное мое вам слово!
– Что это значит? – бросил Зыбин.
– То, что этому трупу нет и трех дней, – ответил анатом. – Я не вижу следов разложения, а они проступают явственно уже в первые часы, затем они исчезают, после чего проступают вторичные признаки.
– Вы хотите сказать…
– Его зарыли здесь позавчера, вчера ночью или сегодня ранним утром, – перебил его Чиркун, – но уж никак не после Рождества!
– У меня такое ощущение, – пролепетала Марго, – что он сейчас встанет и посмеется над нами…
– Полноте, сударыня, – раздраженно пропыхтел Зыбин. Тут и так суеверных полицейских хоть отбавляй, а она подливала масла в огонь этих страхов. – Он – труп! Однако кто мне скажет, почему он – такой свежий труп?
– Я скажу, – встрепенулся анатом. Тон его прозвучал диссонансом мерзкой погоде и общей атмосфере, царившей вокруг разрытой могилы, он был каким-то излишне радостным. – Подите сюда, Виссарион Фомич!
Марго буквально по шажку продвигалась за Зыбиным – любопытство оказалось сильнее всех этих первобытных страхов. Но из-за широкой фигуры начальника следственных дел ничего не разглядишь – он собою весь гроб загородил! Она набрала полную грудь воздуха, а вместе с ним – и храбрости и встала рядом.
Еще не старый мужчина, достаточно привлекательный, чтобы нравиться женщинам, вовсе не представлял собою того безобразного зрелища, которое ожидала увидеть Марго. Несмотря на скудный свет, она заметила темное пятно на его рубашке.
– Он был убит, – сказал Чиркун, расстегивая рубашку на груди трупа. Через короткую паузу он пояснил: – Пулей, господа! Убит, разумеется, недавно.
– Стало быть, – заскрипел Зыбин, – этого господина застрелили, выкопали гроб, положили в него убитого…
– И вновь закопали могилу, – закончил за него анатом. – Все в точности так и было! Его надобно отвезти к нам, в мертвецкую, я погляжу, что это за пуля, и скажу, когда примерно он был убит.
– Дело за малым: кто засвидетельствует, что это – Загурский, а не какой-то другой господин? – задумчиво произнес Зыбин.
– Ваше высокблагородь, – подал голос один из полицейских, – коль сего господина следует доставить в участок, то без подводы не обойтись. Не в карете ж его везти! Давайте мы сходим в деревню, найдем мужика с подводой, а уж он точно скажет, Загурский это или кто другой.
– Так он же все разболтает, – досадливо сказал Зыбин.
– Да мы его так застращаем, что он забудет, как и его самого-то кличут, – пробасил другой полицейский.
– Ступайте, – махнул рукой Зыбин.
– Скажите крестьянину, что он будет щедро вознагражден! – крикнула вдогонку двум полицейским, отправившимся в деревню, Марго.
Сославшись на ветер, из-за которого случаются простуды, Чиркун заботливо предложил ей подождать в карете, куда забрался и Зыбин. Он сидел и думал, Марго ему не мешала, а вопросов у нее на языке вертелась тьма! Очевидно, Виссарион Фомич и пытался мысленно ответить себе на те же вопросы. Прошло какое-то время, он выглянул в окошко, высматривая телегу и полицейских, и для Марго это явилось сигналом, что можно завязать диалог:
Сославшись на ветер, из-за которого случаются простуды, Чиркун заботливо предложил ей подождать в карете, куда забрался и Зыбин. Он сидел и думал, Марго ему не мешала, а вопросов у нее на языке вертелась тьма! Очевидно, Виссарион Фомич и пытался мысленно ответить себе на те же вопросы. Прошло какое-то время, он выглянул в окошко, высматривая телегу и полицейских, и для Марго это явилось сигналом, что можно завязать диалог:
– Виссарион Фомич, выходит, Загурский…
– Был жив, когда его похоронили, – забрюзжал он. – Потом его кто-то достал из могилы, по прошествии нескольких месяцев этот человек или группа людей убили Загурского и вернули его тело в гроб.
– Но это невозможно, доктора засвидетельствовали его смерть…
– Стало быть, ошиблись эти эскулапы.
– Постойте! – замахала руками Марго, в голове ее царила полная каша. – Смерть всегда очевидна, даже рядовой фельдшер, да что там – деревенская знахарка, осмотрев человека, скажет, мертв тот или жив.
– Хм, случаются и ошибки в случаях летаргического сна.
– Но и при летаргии человеку требуется воздух! Из-за его недостатка спящий наверняка проснулся бы и умер в мучениях, если бы его не успели раскопать. Нет-нет, не думаю, что несколько докторов не распознали бы летаргию. Здесь что-то другое… Колдовство какое-то, не меньше.
– Увольте, ваше сиятельство, колдовство вы лучше оставьте невежественным бабкам.
– Да и я не особенно в это верю… Но, Виссарион Фомич, как же это все получилось? И зачем?!
– Мадам, я покуда не в силах вам ответить. Одно я знаю наверняка: ваша родственница Элиза жива. Не исключаю, что и ей уготована участь Загурского.
– Полагаете, что и Элизу… убьют?!
– А ведь ловко придумано, – сам с собой рассуждал Зыбин, – обоих уже погребли, и их настоящую, более позднюю смерть никто не должен был заметить…
– Придумано?! То есть кто-то готовил некое преступление, заранее все это обдумав? Боже мой! Как же нам быть? Надобно отыскать девушку и… и спасти ее! Коли Элиза жива, нельзя допустить убийства. А у нас ни мотива нет, ни малейшего представления о том, каким образом сымитирована смерть, кому и зачем это понадобилось!
– Мотива, говорите, нет? – крякнул Зыбин. – Мотив-то имеется…
Дверца кареты приоткрылась, и Чиркун сообщил:
– Господа, подвода прибыла.
Могила выглядела так, будто ее не трогали, на холме стоял закрытый гроб, к которому подвели крестьянина.
– Погляди, любезный, – сказал Зыбин ласково, – знаком ли тебе господин во гробе? Эй, посветите.
Крышку отодвинули, подняли фонари, крестьянин шарахнулся назад, как от чумы, закрестился:
– Свят-свят-свят… Это ж наш барин, Загурский Вацлав Ильич! Мы его опосля Рождества… Как же он?.. Словно живой… как же это?! – Но крестьянский ум не мог долго находиться в состоянии неопределенности и в отличие от полиции быстро выдал резюме: – А! Барин в упыря переродился!
– Но-но-но! – прикрикнул на него Зыбин. – Ты мне это брось – про упырей легенды складывать! Запомни, поганая твоя рожа, коль тут у вас пойдут слухи про барина-упыря или, того хуже, про то, как с кладбища вывезли гроб с телом господина Загурского…
– Не пойдут! – мигом сообразил мужик.
– Я тебя в каторгу определю, – все грозился Зыбин, которому мало было обещаний. – Сгниешь на подземных работах, в кандалах!
– Христом Богом клянусь…
– Никогда оттуда не выберешься!
– Ни в жисть, никому…
– Заживо похороню!
– Вот те крест, вашество!..
– Семью выселю во чисто поле!
– Нешто я враг себе, вашество?! Клятвенно клянусь: под пыткой ничего у меня не выведают!
Бедняга ходил за Зыбиным, крестился и божился до тех пор, пока не погрузили гроб на подводу. Казалось, прикажи ему Виссарион Фомич – и он тут же откусил бы свой собственный язык. В чувство его привели лишь деньги, которые дала ему Марго: мужик, повеселев, отбил несколько поклонов и взялся за вожжи.
Действовать следовало незамедлительно, ибо малейшее промедление грозило скорой смертью Элизе. Марго, обсудив с Виссарионом Фомичом по дороге в город, что теперь надобно предпринять перво-наперво, и распределив обязанности, с утра поехала к Дубровиным. Да, как на грех, ее встретил сам князь, Гаврила Платонович, более похожий на здоровенного мужика-крестьянина, который запросто лошадь поднимет голыми руками, нежели на аристократа. Да, был он огромным, шумным и неуемным во всем человеком, несмотря на его возраст, переваливший за шестьдесят пять лет. Князь широко раскрыл руки, принимая крестницу в объятия:
– Маргоша, красавица ты моя зеленоглазая…
– Крестный, вы меня раздавите, – задохнулась она в его крепких ручищах.
– Прости, от радости забылся. Дай-ка на тебя погляжу… – отстранил он ее от себя. – Все хорошеешь? И в этом почти монашеском одеянии ты прекрасна!
– Вы преувеличиваете.
– Нисколько! Садись, садись… Эй, кто-нибудь! – закричал Гаврила Платонович, голос у него был громкий и резкий. – Чаю нам и закусить! Живо!
Слуги у князя были – что твои метеоры: не успела Марго и глазом моргнуть, как перед ними появился круглый столик, заставленный всяческими яствами. Гаврила Платонович большой был гурман, толк в еде знал. Он налил себе водки (как же без нее чай пить?), крестнице – вина, весело подмигнул:
– За тебя!
Марго решила использовать князя в своих целях:
– Что слышно в свете? Я ведь никуда не выезжаю из-за траура.
– К черту твой траур, на кой он тебе? Жизнь, Марго, коротка, чтобы ее убивать на пустяки.
– Смерть – пустяки?!
– А мы все помрем, это есть та неизбежность, которую никому не миновать. Вот и радуйся мгновениям, отпущенным нам Богом.
– Так что там, в свете? – вернула она его к прежнему вопросу.
– По обычаю: светит, да не греет. У нас ведь провинция, она похожа на вокзал, где надолго не задерживаются. Одни сюда стремятся, ища покоя и отдохновения, другие бегут отсюда, ибо скука – корень тоски зеленой – гонит их прочь. И те и другие создают вокруг себя суету.
– Да, у нас каждое новое лицо вызывает к себе интерес. Кто-нибудь приехал?
– Некий венгр с мамашей и сестрой, но они покуда визитов не делали, обустраиваются. Это из крупных птиц, а по мелочи – не счесть новоявленных этих.
– Негусто… Вы позволите мне ненадолго отлучиться и повидать Викто́ра? Где он, кстати?
– На что тебе сей неудачник? Уж не увлечена ли ты им?
– Помилуйте, крестный, нехорошо так думать! Викто́р мне нужен по делу.
– Да у себя он, на кровати валяется, можешь навестить сего бездельника. Только, чур, ко мне вернешься, мы с тобой еще потолкуем и чаю выпьем.
Дом крестного был огромен и населен не одними только родственниками без числа, но и челядью. К комнате Викто́ра Марго проводил старый лакей, он самолично постучал в дверь и громко оповестил барина:
– К вам ее сиятельство, графиня Ростовцева, пожаловали-с!
Дверь отворилась, Викто́р с перевязанной головой и нимало изумленный, чего он и не скрывал, растерянно переспросил:
– Вы? Ко мне?
– К вам, – сказала Марго. – Разрешите войти, или будем говорить на пороге?
Викто́р нерешительно отступил, она прошла в комнату и обернулась, ожидая, что он, несмотря на свою растерянность, все же предложит ей присесть. Он указал на кресло, сам же вспомнил, что принимает графиню в ненадлежащем виде, торопливо надел пиджак, небрежно висевший на спинке стула, и после этого осведомился, садясь напротив нее:
– Чем обязан? Признаюсь, я удивлен и смущен… Вы не боитесь за свою репутацию?
– Не думаю, что вы станете рассказывать всякому встречному, как графиня Ростовцева навестила вас в вашей комнате!
– В этом доме, помимо меня, найдется, кому рассказать об этом. Коль у вас действительно ко мне дело, не соблаговолите ли перейти в одну из гостиных? Мне бы не хотелось, чтобы вы безвинно пострадали.
Безрассудность была не лучшей чертой ее натуры, главное – вовремя опомниться, что и сделала Марго:
– Пожалуй, вы правы. – Идя по коридору, она не могла не проявить интереса к его перевязанной голове: – Почему вы с повязкой?
– Напали разбойники, когда я гулял поздно вечером. Не беспокойтесь, сударыня, я не очень сильно пострадал. Мне крайне любопытно, что заставило графиню Ростовцеву приехать ко мне?
– Должна предупредить вас, князь, что речь пойдет о весьма необычном явлении. Могу ли я рассчитывать на молчание с вашей стороны?
– Разумеется, сударыня. Прошу вас, – открыл он перед нею дверь.
Очутившись в гостиной, в которой преобладали белый и салатный цвета, отчего она всегда казалась светлой и праздничной, Викто́р заметил:
– Вы взволнованны?
– Совершенно верно, – не стала лукавить она. – Мне трудно будет говорить с вами… именно с вами… как и вам со мной. Не принимайте мой визит за чрезмерное любопытство.
– Да что же случилось, мадам?
Встретив его взгляд, слегка насмешливый и даже надменный (Викто́р быстро справился с собой в отличие от нее), она пожалела, что вызвалась лично поговорить с ним. Зыбину это удалось бы куда лучше, если бы не одно обстоятельство. Виссарион Фомич не желал огласки до поры до времени, а когда сам начальник следственных дел интересуется частной жизнью аристократов, то это неспроста: уж его-то визит точно дал бы повод к разного рода толкам и вызвал бы нездоровый ажиотаж. Нет-нет, Марго не должна подвести Зыбина, не должна разочаровать его, и в то же время она просто припугнет его персоной Викто́ра, ежели сие понадобится. Обнадеживало ее несколько лишь то, что репутация князя в общем-то была почти безупречной, как и его внешность. Про себя Марго недоумевала: почему Элиза отказалась от него?