Но жизнь не стояла на месте. Рынок продолжал вариться в собственном соку. До Антона ли, когда каждые полчаса происходят такие события, что впору начинать писать детективный роман. Где-то в конце мая между ваучеристами стала крутиться высокая стройная девушка лет двадцати. Заметив, какими смешками провожают ее ребята, я заинтересовался тоже. Любопытство — ключ к познанию окружающего мира. Как раз в этот момент она подошла и ко мне. Окинув фигуру оценивающим взглядом, бросила как бы мимоходом:
— Скучно.
— Что?
— Скучно, говорю, работы нет, — пояснила девушка.
— Без работы не то, — согласился я.
— Ты не желаешь? Я беру недорого.
— За что берешь?
— За простую постель подешевле, за миньет немного дороже.
Вот в чем дело. Теперь я понял и усмешки ребят, и их прозрачные намеки в отношении девушки во время разговоров между собой. В памяти всплыл образ моей «туземки». После Нового года она приходила еще несколько раз. Каждое посещение, как всегда начиналось со стриптиза. Она словно задавалась целью максимально возбудить меня перед тем, как лечь в кровать. Сбросив верхнюю одежду, кончиками пальцев приподнимала коротенькое платье, под которым оказывались прозрачные белые, розовые, голубые узенькие трусики. Поверх них всегда шикарный французский пояс, пристегнутый подтяжками к телесного цвета капроновым чулкам. Бросив призывно кокетливый взгляд, она опускала край платья, и только после этого прижималась к моей груди. От пышных волос всегда исходил какой-то один и тот же восточный запах. Он волновал, заставлял ловить упругие губы, жадно хвататься руками за круглую попку, вновь задирать собранный оборками кусок материи, чтобы, повернув девушку спиной к трельяжу, любоваться и длинными стройными ногами, и подтяжками, и трусиками, и всем, что находилось под ними. А затем резко развернуть, одним движением спустить кружевные треугольники почти до колен и всадить фаллос между полукружьями ягодиц. Из ее груди вырывался тихий сладострастный стон, она выпячивала попу навстречу члену, едва покачивая ею взад-вперед и одновременно из стороны в сторону. Это была прелюдия, сбивание первого наката волны страсти, дальше любовная игра продолжалась уже в постели. До изнеможения, до вялости во всем теле, до сухости во рту.
Мы расстались. Я не хотел больше встречаться с ней, чтобы окончательно не запутаться в раскинутых ею сетях. Здорово переживал разрыв, но сумел уберечь душу от новых ран. Позже, как мог, избегал даже случайных встреч с ней, хотя она их искала. В этот раз победителем вышел я.
— Спасибо, милая за предложение, но у меня есть жена.
— А при чем здесь жена? — девушка недоуменно выгнула светлую бровь, в то же время настороженно покосившись на плывшую мимо толпу.
— Понимаешь, с некоторых пор я начал ее уважать. Она забеременела.
— А-а, понятно, — разочарованно протянула она и, подмигнув, подарила ничего не значащую улыбку. — Тогда привет, желаю удачи.
— Тебе тоже.
Посмотрев вслед все-таки заинтересованным взглядом, я поправил на груди табличку, облегченно вздохнул. Пусть ребята балуются с этой красоткой, а мне теперь хватит и Людмилы. В сексе она пусть не так изощренна, но свои обязанности старается исполнять добросовестно. Хотя худа, кожа вялая, особенно на животе. А у девушки как у «туземки», попка круглая. Трусики, наверное, тоже узенькие, прозрачные…
Скинув ваучеры по приемлемой цене, я почувствовал себя немного раскованнее. Теперь можно было брать не выборочно, то есть только то, что приносило более-менее ощутимый доход, а расширить ассортимент купли-продажи. На кармане больше трехсот штук — успел поднакопить. Я перестал отсылать клиентов к другим ваучеристам, сам рассматривая предмет продажи, прикидывая, за сколько можно выторговать и за сколько скинуть. А что оставить и себе. Небольшую коллекцию старинных монет я уже собрал, в основном рядовые медные и серебреные деньги. Ребята хвалились петровскими, елизаветинскими, екатерининскими, павловскими рублями добротной сохранности, георгиевскими крестами, орденами Ленина, Октябрьской революции, даже орденами Александра Невского, Суворова, Нахимова. Ничего этого у меня пока не было. Если раньше орден Ленина можно было купить за шестьдесят тысяч, то теперь цена его возросла под двести штук. То есть, тот, кто придержал редкую награду или монету, в течение недолгого времени успел умножить свой капитал в несколько раз. Прямая выгода. Многие ваучеристы давно приезжали на базар на собственных автомобилях, я продолжал отирать бока вспотевшим пассажирам общественного транспорта. Растерянность от постоянного одиночества, влекущая за собой алкогольную зависимость, не давали развернуться в полную силу. Надо было собраться, сконцентрироваться. Я попытался зажать волю в кулак. Наступило первое число благословенного июня. Теперь мы уже искали не места под солнцем, а жались по стенам в тени магазинов и палаток. Я пришел на базар, как всегда в половине девятого утра. Раньше приходить просто бесполезно, потому что алкаши еще не проспались, хохлы не доехали, а горожане начинали активную деятельность с девяти часов. Из ребят на своем посту торчал только Аркаша. Это означало, что на родном производстве он отработал ночную смену.
— Вчера купил серебреный портсигар восемьдесят четвертой пробы, с царскими вензелями, — сообщил он мне. — Надо кому-нибудь приправить.
— Ну да, ты же у нас некурящий, — добродушно усмехнулся я, зная, что у Аркадия серебра дома чуть ли не килограммы. — Предложи Скрипке. На таких вещах он собаку съел.
— Этому вымогателю? Он даст самое большее пятую часть цены. А я заплатил за него триста тонн. Работа великолепная, старинная, с клеймом мастера.
— Покажи.
Портсигар действительно оказался редкой красоты, весил грамм сто пятьдесят. На верхней крышке над вензелями растопырил хищные лапы двуглавый орел с коронами над головами. На нижней дореволюционной вязью было выбито: «За храбрость и безупречную службу на благо Российской империи». Внутри портсигара стояла проба и клеймо мастера, обозначавшая, что вещь сделана в единственном экземпляре. На гладкой, светло — матовой поверхности ни одной вмятины или царапинки.
— Да, портсигар генеральский, — осмотрев изделие, согласился я. — Здесь нужен купец с понятием.
— И я про то же. Хотел припрятать, да мы потратились. Обновки на лето купили, на море собираемся.
— Я бы оставил. Вынес бы на продажу что-нибудь менее ценное, а портсигар отложил.
— Уже думал, но все вещи, вроде, при месте, — Аркаша сложил губы куриной гузкой. — Монеты если, или подстаканники. Они у меня в отличном состоянии. Отдавать за бесценок базарным хапугам…
— Подожди до воскресенья, — попытался подсказать я. — В клубе нумизматов найдутся купцы, которые заплатят дороже.
— Одинаковое с базарным мурло. Если набавят сотню — другую за грамм, — считай за счастье.
— Тогда лови Алика. Он в этих игрушках на голову выше Скрипки.
— Не спорю, но я с ним поругался. Помнишь часы-каретники, которые я купил у старухи? Алик накинул за них всего пятнадцать штук. Лучше бы болгарину продал.
— Ну, решай сам. Больше мне посоветовать нечего.
Нацепив табличку на адидасовскую курточку, я отвалил от погрузившегося в раздумья Аркаши, и занял свое место. Продовольственный магазин распахнул скрипучие железные ворота. Проглотив заставленную ящиками с колбасной продукцией гремящую телегу, забронировался снова. Подъехавшие хохлы тут же выстроились перед дверьми, предлагая народу более дешевые, чем в магазине, колбасу, конфеты, майонез, маргарин, масло и прочее. Они будут стоять на этом месте до тех пор, пока перевесившие и разложившие товар, продавцы не покроют их матом и не прогонят от дверей, угрожая натравить ментов. Тогда хохлы переместятся или внутрь базара, где им тоже будет не сладко от местных спекулянтов, или перейдут через трамвайные пути напротив главного входа в рынок под неусыпное наблюдение алчных инспекторов по налогам, постоянно отбиравших у них кто палку полукопченой колбасы, кто банку майонеза, кто пачку масла или маргарина. Мы редко отвязывались на украинских челночников, понимая их нелегкие проблемы. Говорят, в хохляндии к русским относились куда хуже. Но Россия — не Украина, больше сотни национальностей. На всех собак не натравишь. Мало того, хохлы подлизывались к нам, улыбались на каждый косой взгляд, рассказывали о невзгодах тихими мягкими голосами, ругали и Кравчука, и перестройку, и отделение от богатой, по их меркам, России. Короче, старались заручиться поддержкой от местной шпаны и от донимавших их обнаглевших алкашей.
Наконец ко мне подошел первый клиент. Вынув из бокового кармана модного пиджака сложенную вчетверо стодолларовую купюру, молча сунул ее в руки. Я зорко огляделся вокруг. Клиент подозрений не вызывал, но рядом могли оказаться переодетые менты из уголовки. Мы почти всех знали в лицо. Они здоровались с нами, выпивали, естественно, за наш счет, посылали за дорогими сигаретами или за баночным пивом. Делали мы им и другие услуги, мелкие, типа покупки серебренного перстня, крестика, цепочки. Все действия происходили на уровне дружеских отношений. Никакого давления, тем более, насилия. Это нельзя было назвать поборами. Презенты мы вручали вроде бы как добровольно, прекрасно осведомленные об их маленьких окладах. Они редко тревожили нас, отыгрываясь в основном на клиентах. Особенно если те предлагали баксы или золото. Но все равно с уголовкой надо было быть всегда начеку. Мало ли что…
Наконец ко мне подошел первый клиент. Вынув из бокового кармана модного пиджака сложенную вчетверо стодолларовую купюру, молча сунул ее в руки. Я зорко огляделся вокруг. Клиент подозрений не вызывал, но рядом могли оказаться переодетые менты из уголовки. Мы почти всех знали в лицо. Они здоровались с нами, выпивали, естественно, за наш счет, посылали за дорогими сигаретами или за баночным пивом. Делали мы им и другие услуги, мелкие, типа покупки серебренного перстня, крестика, цепочки. Все действия происходили на уровне дружеских отношений. Никакого давления, тем более, насилия. Это нельзя было назвать поборами. Презенты мы вручали вроде бы как добровольно, прекрасно осведомленные об их маленьких окладах. Они редко тревожили нас, отыгрываясь в основном на клиентах. Особенно если те предлагали баксы или золото. Но все равно с уголовкой надо было быть всегда начеку. Мало ли что…
В текущей мимо толпе и на обычных постах за трамвайными путями знакомых лиц не промелькнуло. Развернув купюру, я внимательно осмотрел ее со всех сторон, прощупал пальцами выбитую поверху надпись. Затем вскинул вверх, за доли секунды просветил на солнце и моментально зажал в кулаке. Все было о, кей. Стодолларовик оказался свеженьким, девяносто первого года выпуска.
— Сто пять штук, — назвал я цену.
— Сто десять, — отпарировал мужчина.
Я не стал спорить. Клиент, видимо, знал, что сдаем мы баксы по тысячу двести рублей за один. Отслюнявив бабки, протянул их ему. Он, не пересчитывая, сунул в карман и раскованной походкой направился к стоящей в стороне красивой женщине с припухшими, скорее всего, от бессонницы, веками. У мужчины вид был немного помятый. Все указывало на то, что они проигрались в казино или потратились в интуристовском ресторане с варьете.
— За сколько ты взял? — подошел ко мне Аркаша.
— За сто десять тысяч.
— Нормально. Я вчера вечером брал по сто пятнадцать.
— Много у тебя?
— Триста баксов и мелочевка. Сейчас должен подвалить мой постоянный клиент. Если ему понадобится большая сумма, дам маяк.
— Благодарю. Я, если что, тоже.
Из-за трамвая показался Скрипка. Шустро пролавировав в людском потоке, он подскочил к нам, на ходу накидывая на шею длинный шнур, на конце которого болтался большой из плексигласа прямоугольник, — его фирменная табличка. С другой стороны прозрачного органического стекла, он наклеил узкие полоски бумаги, на которых было написано то, что он желает купить у народа.
— Скрипку не приносили? — скороговоркой спросил он.
— Пока нет.
— А карманные часы? Я вчера договорился с одним на Павла Буре. И на скрипку. Сказал, что Гварнери.
— Тоже нет, — усмехнулись мы.
— Значит, не опоздал. Может, еще поднесет, если не кинул. А я думал, что проспал. Вчера с женой допоздна смотрели фильм. Детектив про полицейских. Интересный, падла, а наши, как заведут тягомотину, — скулы сводит.
— У нас все тягомотина. Что приватизация, что выплата дивидендов, что эти самые фильмы, — раздраженно махнул рукой Аркаша. — Как болото. Конца — края не видно.
— Нет, почему, дивиденды по Гермесу я уже получил, — поправляя свою афишу, поднял глаза Скрипка. — Еще на них акций купил.
— По какому «Гермесу»? Их же много, — не понял я.
— По «Гермес-Планете». А Папен вложил в «Донинвест». Говорит, вышло тоже неплохо.
— Не знаю. Я сдал ваучеры и в «РОСИФ», и в «Ростсельмаш», и в «МММ». Толку пока никакого.
— Надо брать пример с Папена. Он еще хапнул акции фондов «Ковры» и «Донской табак» и теперь в ус не дует, — Скрипка, как наседка, уместился между нами. — А вы берете, что не нужно. Думать надо. Думать.
— Какой, на хрен, думать. Это все равно, что с завязанными глазами играть в прятки, — надолго вспылил Аркаша. — Видел по телевизору толпы народа возле дверей разрекламированных на всю страну фондов? Завлекательные рекламы через каждые полчаса, солидные стартовые капиталы, в президиумах люди с громкими именами, типа Панфиловой из правительственного окружения. А в итоге невыполненные обещания, пустые помещения, в которых от фондов этих даже запах испарился. Вместе с ваучерами и денежками новоявленных простофиль — акционеров. Попомните мое слово, девяносто процентов новоявленных инвестиционных фондов лопнет мыльными пузырями. Или председатели их вместе с коллективом окажутся сборищем жуликов, или более слабых подомнут под себя более сильные, что равнозначно объявлению себя банкротами.
— Но гермесовский председатель… — запротестовал, было Скрипка.
— «Гермес», «Русский дом селенга», «Первый ваучерный», наш банк «Восток» на Большой Садовой — все это туфта, не стоящая выеденного яйца, — заводясь еще сильнее, перебил его Аркаша. — Точно такая же, как акционерное общество «Ростсельмаш», акциедержателем которой является наш уважаемый писатель, — он ткнул пальцем в мою сторону. — Скажите, кому интересно вкладывать деньги в предприятие, выпускающее абсолютно ненадежные комбайны и потому и задарма ненужные западному фермеру, нераскупаемые даже нашими бывшими, ко всему привыкшими, колхозами из-за баснословной цены? Никому. Если уж вы решили вкладывать капитал, то вложите хотя бы в предприятия, продукция которых будет пользоваться постоянным спросом, при том, никогда не смогущих иметь конкурентов, — в хлебозаводы, в газовую промышленность, в нефтедобывающую, в золотодобывающие сферы. Но и на эти престижные фонды, уверяю вас, нет никакой надежды. То есть, полновесных дивидендов вы не будете получать до тех пор, пока они не заменят старое развалившееся оборудование на новое, пока не пригласят для осуществления глобальных реконструкций западных богатых инвесторов. А самое главное, пока не установится у нас в стране истинно демократический строй, при котором мы сможем продавать истинную ценность — землю, на которой все это стоит. Пока же национальное богатство находится в подвешенном состоянии. Из чего брать дивиденды? Из воздуха? Да еще, не дай Бог, очередной путч или переворот — тогда мы вообще можем полететь в тартарары из-за гражданской войны. Вот вам и политика, и прогнозы. Они зависят друг от друга, как времена года от удаления и приближения Земли к Солнцу. Придет ли на смену зиме лето или нет.
Аркаша перевел дух, нервно подергал плечами. Затем вытащил из кармана носовой платок, громко высморкался и, больше не взглянув в нашу сторону, отошел ближе ко входу в рынок.
— Всю Библию прочитал. Никакой надежды на спасение не оставил, за грехи наши земные, — негромко заговорил Скрипка. — С такими мыслями недолго переклиниться. А потом трясись в ожидании прихода конца света.
— Не все так страшно, — пробурчал я в ответ. — Русский народ превозмогал не такие катаклизмы. Переживем и очередную напасть. Главное, не падать духом.
— Ну да, ты же у нас чистокровный русич, — покосился на меня армянин. — Тебе, конечно, не привыкать.
Я ничего не ответил. Отдалившись от Скрипки на некоторое расстояние, попытался прогнать мрачные мысли, навеянные рассуждением Аркаши. Но как ни старался, перегнуть приведенные им доводы оказалось нелегко. В конце концов, я просто встряхнулся и перевел внимание на торгующих посудой двух молоденьких девчат в коротеньких юбочках. То одна, то другая наклонялись над товаром, чтобы продемонстрировать его покупателям. Юбченки мигом оголяли полные ляжки чуть не до ягодиц. Да-а, было бы свободное время, обязательно заговорил с этими украинками. Но курят одну за другой. Значит, и пьют. А пьянка мне осточертела. Беспредел какой-то. Хлещу уже по поводу и без повода. Чтобы не возбуждать себя понапрасну, я отвернулся. Как раз в это время Аркаша дал мне маяк. Слив сотню баксов его постоянному клиенту за сто двадцать штук, я вновь занял свое место. Армян беспокойно метался из стороны в сторону. Обещанные скрипку Гварнери и карманные часы Павла Буре ему все не несли.
— Слушай, дед, ты иконы берешь? — раздался голос сбоку от меня. Я повернулся к говорящему, невысокому парню лет двадцати трех.
— Беру. Показывай.
— Она в «уазике». Большая. Не донес бы.
— Ты предлагаешь пойти к машине?
— Ну. Мы вон там остановились, — парень махнул рукой в сторону автобусной остановки. — Икона обалденная. Еще до войны церкви начали ломать, мои дед с бабкой приволокли ее домой. Там еще были, поменьше, но те я уже продал в Ейске. Мы оттуда приехали.
— А что же вы не махнули в Краснодар? Туда ближе.
— Да, понимаешь, я учусь в Ростове. С попуткой заодно и прихватил. И Краснодар победнее Ростова.
— Ясно, подработать решил, — понимающе кивнул я головой. — Во сколько ты ее оцениваешь?
— Ну… штук триста. Говорю тебе, икона стоящая. Массивная, больше метра высотой, широкая. Один оклад чего стоит, золотом переливается. Иисус Христос почти во весь рост, пальцы вот так вот держит.