Морозов дремал в уютном кресле, а Вилечка проявила неожиданный интерес и, склонившись над кроваткой, сказала:
– А может, это зубы лезут?
Носов хмыкнул.
– Похоже. – Он поднес настольную лампу к лицу ребенка и стал внимательно разглядывать красные набухшие десны. Наконец внизу он увидел две беленькие точечки. Пробивалась первая пара.
Родители обрадованно вздохнули. Лишних слов не требовалось.
– Вы потерпите или надо обезболить? – спросил Носов.
Родители пожали плечами.
– Мы уже напраздновались, – сказал молодой папа, – хотели спать, а тут Олег начал плакать. И температура поднялась.
Носов попросил чайную ложку, открыл ящик, достал ампулу анальгина и вытряхнул три капельки в ложечку, развел кипяченой водой. Младенец от горького анальгина стал плеваться и орать еще громче. Однако, пока Носов описывал карточку, утих, некоторое время молча грыз большие пальцы на обеих руках, пытаясь туда же воткнуть и одну ногу, а потом в позе хенде-хох уснул, причмокивая пухлыми губками.
– Ну вот, – сказал Виктор, когда они вернулись в прогретую машину. – Слава богу, что в больницу везти не пришлось. А я уж поначалу расстроился. Хорош бы я был, если бы их отправили из приемного отделения с прорезающимися зубами?
– А ты говоришь, врачи на скорой не нужны! – подцепил Морозов.
– И сейчас скажу. Не нужны! Это блажь чья-то, гнать врача к больному. Понимаешь? Вот тебе простое объяснение – здесь через три улицы детская больница, где минимум два педиатра дежурят. Родители взяли бы свое чадо да прогулялись туда. И был бы профессиональный осмотр, и не то что я, врач скорой помощи, фельдшер с высшим образованием, а специалист. Понимаешь?! И в деньгах это практически ничего бы не стоило. А так мы вчетвером только что полсотни деревянных выкинули псу под хвост! Согласен?
Морозов вынужден был согласиться.
– И еще, если здраво подумать, в идеале все неясные случаи надо везти в больницу, где малая кучка специалистов с аппаратурой и лабораторией за полчаса поставит диагноз, а если и не сможет, то оставит больного под наблюдение на несколько часов. Но, к сожалению, это пока все в будущем.
До утра они сделали еще пару вызовов, все, как говаривал Носов, – рутина. И в полдесятого разъехались по домам, поздравлять родных и отсыпаться.
Наступил восемьдесят пятый год.
Первое воскресенье после Нового года. Носов любил дежурить по выходным. Как правило, с утра все тихо, вызовов мало, что летом, что зимой. Народ просыпается и начинает болеть с полудня. Вот и в этот раз, приняв бригаду, Носов огорчился только из-за того, что по случаю эпидемии гриппа на подстанции открыли еще две дополнительные дневные бригады, для чего пришли машины с неотложки —
«Волги» санитарные, или, как их называли водители, – сараи. Во время эпидемии все трудятся по одному, особенно мужчины. Поэтому Вилечка ездила с Мариной Захаровой, а Носов, Морозов и многие другие особи мужского пола трудились в одиночестве, за исключением спецбригад.
Виктору достался сарай с незнакомым шофером. Они встретились в водительской, пожали руки друг другу, представились: Виктор – Владимир Михайлович – и, довольные друг другом, разошлись по своим делам в ожидании вызова. Номер их бригады был тридцать три – резерв.
Но, несмотря на тихое воскресное утро, народ с подстанции утекал на вызовы. Наконец очередь дошла и до Носова, который неизменно сидел на кухне, прижавшись к батарее, и цедил сквозь зубы крепкий чай, заваренный прямо в пол-литровой фарфоровой кружке, которую ему подарила Вилечка.
Диспетчер Катя Новикова, кругленькая, рыжая до неяркого свечения, вся в конопушках, называемая нежно и ласково Солнышком, приняла носовский вызов и сочувственно позвала его по селектору. Дверь в диспетчерскую была открыта, и Носов, не кланяясь окошку, зашел внутрь. Катечка протянула карточку и сказала, извиняясь:
– Поедешь в деревню Рогожино, это по Иваньковскому шоссе, и там будет поворот с указателем. В общем, их с этого года присоединили к Москве, мы их обслуживаем! Мужчина семидесяти двух лет – умирает! Вызывала дочь.
Носов присвистнул: ни фига себе?! Туда минут тридцать добираться, а то и час! О чем они думают?
Тут спеши, не спеши, как судьба распорядится. Носов ничего не стал предполагать. Повод к вызову – это только слова. Сколько раз он убеждался, что повод не совпадает с реальными событиями. Поэтому, приняв к сведению, что все вполне может быть и на самом деле, Витя нашел своего Владимира Михайловича сидящим в водительской у телевизора и спокойно пригласил его на вызов, не забыв, однако, уточнить, что пациент собрался умереть. Водитель выслушал адрес, почесал блестящую лысину и сказал:
– А я не знаю, как туда ехать. Придется искать.
– Значит, придется искать, – согласился Носов, и они пошли к машине.
На съезде с кольца Носов узрел затаившийся в засаде гаишный жигуль, они припарковались рядом, и водитель пошел уточнять, как найти деревню Рогожино, которая теперь вошла в состав Москвы. Он вернулся минуты через три и, довольный, сообщил:
– Порядок, третий поворот направо, на бетонку, а там еще километр – и деревня, но там грунтовка! Лейтенант сказал, что, пока морозы – дорога твердая, а в оттепель только на тракторе или грузовике можно пройти.
– Ну что ж, ежели что – толкну, – пообещал Виктор. Он хотел, еще когда выезжали с подстанции, закурить, но увидел огромную табличку на торпеде «Просьба не курить!», свинченную с такси, и, уточнив на всякий случай у Владимира Михайловича, действительно ли курить не надо, маялся от дикого желания затянуться.
С бетонки они съехали в две огромные колеи с окаменевшим бугром посередине, проложенные в чистом поле, и после третьего удара дном по этому горбу Михалыч попытался вырулить на него, а левым колесом съехать в целину или хотя бы на краешек дороги. «Волга» вдруг резко вильнула, слетая со скользкого бугра, и, погрузившись боком в рыхлый промороженный снег, стала. Левое заднее колесо лихо выкидывало снег, поднимая метель позади машины.
– Хана, – сказал водитель и, открыв дверцу, утонул в снегу по колено. Он, конечно, произнес другое слово, но «хана» соответствует ему почти полностью.
Носов вышел в колею и, козырьком приложив руку ко лбу, чтобы не слепило солнце, попытался разглядеть на горизонте деревню Рогожино. Вдали среди деревьев белели крыши деревенских домиков. Виктор сел в машину, немного согрелся, затем, выйдя, запахнул суконную шинельку, нахлобучил черную ушанку с кокардой СМП и красным крестом, извлек из салона ящик и сказал унылому водителю:
– Я пошел, если там хоть какая-нибудь машина есть, пришлю, но вы и сами ловите. Пока.
Водитель махнул рукой. День начинался плохо.
Носов похвалил себя за теплые шерстяные носки, надетые под любимые туристические ботинки с мощной рифленой подошвой, или, как он их называл, дерьмодавы. Все-таки ноги не замерзнут, надо только идти, а вот рукам хуже. Не было ни варежек, ни перчаток. Поэтому он правую руку засунул за обшлаг шинельки почти под мышку, а когда замерзала левая, то, перехватив ящик в теплую правую руку, он левую прятал в глубокий карман с дыркой, поэтому там тоже было тепло. Так, перекидывая ящик из одной руки в другую, он постепенно приближался к деревне. У первого же двора Виктор увидел невероятную картину: седой старик в одних портках и валенках с седой развевающейся бородой колол на морозе дрова. От красной спины шел пар. Топор со звоном раскалывал прокаленные морозом березовые поленья. Чурки от невероятных ударов разлетались в снег, и две приличные горки уже возвышались по бокам огромной колоды.
Носов подошел к остаткам забора и окликнул:
– Дедушка!
Старик остановился и обернулся.
– Это Рогожино?
– Рогожино, – подтвердил старик и крепко вогнал топор в колоду.
– А где мне найти Веселкина Петра Ивановича?
– А это я, – сказал старик и тут же пригласил: – Пойдемте в дом, что мерзнуть?
Носов послушно протопал сначала в сени, там отряхнул от снега ботинки и вошел в просторное натопленное помещение. Старик сразу натянул на голое тело серый свитер крупной вязки, выпростал бороду из воротника и, повернувшись к Носову, спросил:
– А в чем дело?
Витя, протягивая ему карточку, сказал:
– У меня вызов, что вы умираете. Вот, мужчина семидесяти двух лет – умирает. Это к вам?
Старик отвел протянутую карточку, забрал у Носова из закостеневшей руки ящик и подвел к столу с самоваром.
– Вы не сердитесь, – сказал он, – это дочка. Ей некогда, а обо мне заботится. Вот опять скорую прислала. Ну а я, как видите, жив-здоров и пока умирать не собираюсь.
У Носова потемнело от ярости в глазах, дыхание перехватило. Это ж какой стервой надо быть!
– А сама она к вам приехать не может?
Старик развел руками:
– Выходит, не может. Вот прислала мне грузовик березовых дров, теперь колю. А сама никак не приедет – дела… – Он вздохнул, хотя по виду деда ясно было, что он уже и не надеется на приезд.
У Носова потемнело от ярости в глазах, дыхание перехватило. Это ж какой стервой надо быть!
– А сама она к вам приехать не может?
Старик развел руками:
– Выходит, не может. Вот прислала мне грузовик березовых дров, теперь колю. А сама никак не приедет – дела… – Он вздохнул, хотя по виду деда ясно было, что он уже и не надеется на приезд.
Носов не решался спросить, что ж мешает ей из Москвы, которую в ясную погоду, наверное, с крыши видно, приехать хоть в воскресенье? Да и какой же наглости и беспардонности надо набраться, что к здоровому, крепкому человеку прислать скорую на всякий случай? Он принял алюминиевую кружку с душистым чаем, забыв, что только полчаса назад как пил его, и стал отогревать руки.
– А вы как себя чувствуете? – на всякий случай спросил Носов, просто для очистки совести.
– Нормально я себя чувствую, по-стариковски.
– Может, давление померить?
– Ну, померьте. – Веселкин закатал рукав свитера. Как же эта рука была не похожа на привычные дряблые старческие конечности, покрытые пергаментной до хруста сухой кожей. Крепкая жилистая рука пожилого человека. Давление нормальное, пульс, несмотря на колку дров, как после сна. Носов сложил тонометр и спрятал в ящик.
– У меня машина застряла на дороге в снегу, – сказал он старику, который пошевеливал кочергой дрова в голландской печке, что стояла посреди горницы. – Здесь есть телефон или машина у кого-нибудь?
Старик закрыл дверцу, поставил кочергу на прибитый к полу лист железа и сказал:
– Нет здесь ни телефона, ни машины, сейчас попьете чаю, согреетесь, и пойдем доставать.
Носов удивился:
– Это как?
– Так, – старик поплевал на ладони, – руками.
Носов выхлебнул чай, ощущая, как тепло разливается по продрогшему организму, как отогревается кончик носа, и встал из-за стола. Старик протянул ему вязанные из той же серой, что и свитер, шерсти варежки.
– Это вам, берите, берите, сам вязал.
Носов взял варежки, поняв, что и свитер тоже сделан руками деда. Это что ж за натуральное хозяйство? Но задавать этот вопрос он не стал, а пошел следом, прихватив вспотевший в тепле ящик.
Старик Веселкин взял из сарая совковую лопату, лом и две широченных двухметровых доски. Доски он погрузил себе на плечо, а лопату вручил Носову.
После жаркой печки и чая, а особенно ощущая невероятный жар в вязаных рукавицах, Носов бодро шагал за летящим над дорогой стариком. Веселкин шел, как и был, в свитере, портках и валенках, облепленные снегом доски лежали на его плече, он их только придерживал, а лом качался в левой руке, перехваченный точно посередине. На руки старик Веселкин все-таки надел точно такие же варежки, только размера на два побольше.
В машине никого не было. Носов подергал ручки – заперто, понял, что Владимир Михайлович пошел к шоссе ловить машину. Старик Веселкин положил доски рядом с «Волгой» и начал лопатой выгребать снег из-под машины. Носов хотел ему помочь, но лопата была одна, а старик в этот момент сравним был с небольшим экскаватором. Поэтому Виктор поставил ящик рядом с колесом в колее и зашагал в сторону шоссе на поиски водителя.
Владимир Михайлович, до костей продрогший в своей куртке-аляске, безбожно материвший и этот вызов, и эту деревню, и этот мороз, и всех проезжавших мимо водителей, обнаружился на перекрестке. Он увидел Носова и крикнул еще издали:
– Ну что? Нашел машину? – О вызове он уже не думал, видел он этот вызов на одном месте…
Носов покачал головой и улыбнулся:
– Нет. Там нет машин. Всего три дома. А что тут? Нет никого?
– Почему нет?! До хрена! Только никто не хочет помочь! Кто спешит, кто без троса. Черт! Воскресенье гребаное, хоть бы один грузовик! – Водитель перешел на крик: – А один гад червонец заломил! Сволочь. Я их что – кую? Эти червонцы?
– Ну, пойдем, – позвал Михалыча Виктор, – погреетесь в машине, а мы пока обкопаем и доски подложим. Я помощника привел! Вытолкаем мы ваш сарай! Во! – И он, стянув с рук варежки, протянул водителю. – Дед дал, погрейтесь!
Михалыч всунул побелевшие руки в теплые рукавицы, и блаженство разлилось на физиономии.
– Класс! Ну, пошли. Будешь вместо трактора!
Когда они вернулись к машине, старик Веселкин уже обкопал снег вокруг левых колес, основательно утоптал его валенками, подложил под переднее и заднее колеса по доске и вырубал ломом канавку в срединном горбу колеи. Снежно-ледяное крошево брызгало от мощных ударов во все стороны. Работа спорилась. Старик, краем глаза увидев водителя, на секунду разогнулся и кивнул ему.
– Еще немного осталось, – сказал он, проведя варежкой по распаренному красному лицу. – Вот прокопаю путь для колеса – и порядок.
Носов протянул руку, чтобы взять лом у старика Веселкина.
– Давайте, Петр Иванович, я подолблю!
Старик не дал.
– Руки пристынут, а где варежки? – спросил он, увидев, что Носов опять с голыми руками.
– Водителю отдал, погреться, – объяснил Виктор.
Старик кивнул и продолжил молотить ломом, откалывая куски льда.
– Ты, доктор, лучше лопатой расчищай, там она у машины лежит.
Водитель уже заперся в сарае, завел мотор и отогревался. Минут через десять широкая ровная канава была пробита в горбу против правого колеса. Старик отошел в сторону и махнул водителю: давай!
Владимир Михайлович мягко поддал газку и, как будто не сидел в сугробе левым боком, выкатился на дорогу. Он вылез из машины и принялся собирать доски, что остались вдавленными в снег позади.
– Оставь! – крикнул старик. – Я заберу.
Но водитель все же вытащил доски и, сложив, подал старику, тот положил их, как и раньше, на плечо, Михалыч снял варежки и протянул, возвращая. Старик взял их, подержал и отдал Носову.
– Держи, доктор, на память. И не помни зла. – Он повернулся к водителю: – А ты сейчас лучше задом, прямо по колее, а там, на бетонке, развернешься.
Водитель кивнул, мол, ясный перец, так лучше всего!
Виктор закинул ящик в салон, поближе к печке, чтобы ампулы оттаяли. И перед тем как сесть в машину, сказал отошедшему старику:
– До свидания! Спасибо.
Старик качнул рукой с ломом и, повернувшись, пошел домой все той же стремительной, летящей походкой. Седая борода его и волосы развевались на ветру, а Носов только сейчас заметил, что старик не надел шапку. Ему очень не хотелось уезжать. Он чувствовал невероятное восхищение этим необычным характером, старым, но не сдающимся человеком. Да и каким старым? Вот уж правда, нам года – не беда!
Михалыч, уже на шоссе, спросил:
– А что тот-то? Умер?
– Кто? – не сразу понял Носов.
– Ну, к которому вызывали?
– Да вот это он нас и вытягивал! – сказал Носов. – Здоров, как видишь.
– А что ж вызывал? Пошутил, что ли? – не понял водитель.
– Да нет, не пошутил, – сказал Виктор, – это его дочь так проявляет заботу о папаше. Сама приехать не хочет, так вот на всякий случай скорую посылает. – Отошедшая было ярость вдруг накатила с прежней силой. Обидно было даже не за себя, не за застрявшую машину и не за мороз, обидно было за старика, к которому проявляется какая-то формальная, не человеческая, а канцелярская забота. Вроде как галочку поставили. Этот пункт выполнен. Ведь родной отец! Носов достал из кармана варежки, крупная серая нить переплеталась в незамысловатый узор, шерсть грубая и кололась, наверное, оттого и было так тепло рукам. А может, и оттого еще, что теплыми руками они связаны и вплелась в них частичка огромной души старика Веселкина.
Водитель молча помотал головой и, только уже въезжая на подстанцию, проговорил:
– Невероятный старик, не от мира сего, и такая дочь!
– Ладно, – сказал Носов, – не будем судить, что мы знаем о ней?
– И то верно, – согласился Михалыч.
В диспетчерскую Виктор отдал карточку с надписью «Ложный вызов» и рассказал всю эпопею, не упомянув о варежках. Ему почти сразу дали следующий рутинный вызов, и он уехал. Потом еще и еще… Где-то около пяти он приехал на подстанцию и увидел в списках отдыхающих Вилечкину бригаду, а саму Вилечку обнаружил на кухне. Она собиралась после чаепития обновить губки и уже приготовила карандашик с помадой, однако, увидев вошедшего Носова, все это убрала. Носов не любил вкус губной помады. Он вообще не очень терпимо относился к парфюмерным запахам. Ему нравились нежные духи с запахом сирени и ландыша, и он не любил мужских одеколонов, хотя и пользовался сам, но очень ограниченно. Особенно после случая, когда с одной молоденькой стажеркой, еще до знакомства с Вилечкой, он приехал к больной с бронхиальной астмой. Приступ на духи стажерки развился столь мощный, что Носову пришлось выставить ее за дверь и работать одному. Поэтому он старался никогда не курить перед вызовом, а только после и мало пользовался лосьонами и одеколонами.
В кухне, кроме них, никого не было. Носов наклонился к Вилене и поцеловал нежную щечку, а та пощекотала его ресницами и спросила: