Само собой, мне даже в голову не пришло, что его мог прислать Ингольв.
- Не беспокойтесь, я могу себе это позволить, - улыбнулся Петтер, все так же протягивая мне заветный мешочек. - Уннер сказала, какой сорт вы любите.
- Вам не следовало! – покачав головой, повторила я.
Ему и вправду не стоило преступать границу между молчаливым обожанием и ухаживаниями. К тому же просить совета у Уннер?! Впрочем, она ни о чем не подозревала.
Но как же отчаянно хотелось кофе!
Видимо, Петтер понял причины моих сомнений и, приняв самый независимый вид, объяснил:
- Вы же меня вылечили! Считайте это гонораром.
Я невольно усмехнулась: Локи, что за маленький хитрец!
- Это слишком большая плата за лекарство от простуды. – И, видя, как он упрямо нахмурил темные брови, добавила, протягивая руку: - Но я принимаю ее с благодарностью.
Петтер просиял улыбкой, удивительно его красящей, и осторожно вложил в мою ладонь свой дар.
Надо думать, мальчишка охотно присовокупил бы к нему и собственное сердце (он вовсе не казался излечившимся от привязанности ко мне), но уж его-то принимать я точно не собиралась. Наверное, мне не стоило уступать ему даже в малости, однако устоять перед кофе я не смогла.
-Выпьете со мной? – предложила я, разжигая огонь на спиртовке, и судорожно пытаясь сообразить, осталось ли у меня печенье с арахисом или хоть что-то, что можно было предложить гостю.
- Нет,- с явственным сожалением отказался он, надевая фуражку. – Мне пора.
И откланялся, оставив меня в обществе кофе, уже поднимающегося шапкой над медной джезвой. Петтер не поскупился, так что от каждой капли превосходного напитка я получила истинное наслаждение.
Настроение мое от этой, казалось бы, мелочи, стремительно пошло вверх. Напевая, я принялась за мазь от обморожения, смешивая масла ши, жожоба, какао, кокоса, авокадо и облепиху. Потом по капле добавила настойку календулы и эфир лаванды. Оставалось каллиграфическим почерком (что всегда требовало от меня немалых усилий) заполнить этикетки и расфасовать мазь по баночкам. Скоро она пригодится – разумеется, если еще не все разуверились в аромагии.
- Можно войти? – отвлекая меня от этого священнодействия, прозвучал звонкий голосок.
Девушка, которая стояла у входа, была бы хороша, как картинка, если бы не россыпь прыщиков на щеках и приторно-ванильный, до отвращения сладкий запах.
- Конечно, проходите, присаживайтесь, - гостеприимно предложила я, снимая фартук. – Выпьете чего-нибудь?
Она втянула носом витающий в комнате аромат кофе, поморщилась и отказалась:
- Нет, я ненадолго. У меня к вам очень... личное дело.
- Слушаю вас, - усаживаясь в кресло напротив, я постаралась принять заинтересованный вид.
Судя по платью, шляпке и драгоценным серьгам, слишком дорогих для этого времени суток, девушка происходила из хорошей семьи, но едва ли постоянно проживала в Ингойе. К тому же в лицо я ее не узнала, а со всеми дамами из местного высшего света я была знакома хотя бы шапочно.
Не решаясь заговорить, девица щелкала замочком ридикюля и кусала алые губки.
- Не беспокойтесь, - видя сомнения клиентки, я поспешила уверить: - Все, что вы мне расскажете, останется между нами.
- Ну ладно! – с видом, будто делая величайшее одолжение, неохотно согласилась она. – В общем, есть один господин, который... Ну вы понимаете, он за мной ухаживает. Сопровождает на балы, дарит шоколад, и...
Она замялась и опустила взгляд на свои руки, нервно комкающие платок.
- И? – подняв бровь, уточнила я, не понимая, при чем тут я.
- И ничего! – она словно взорвалась яростью – ароматом перца чили. – Ухаживает! Уже третий год!
Несчастному платку грозила участь в ближайшие минуты превратиться в ворох ленточек.
- А вы не пробовали... немного подтолкнуть его к объяснению? – тщательно подбирая слова, предположила я.
- Пробовала! – энергично подтвердила она, разрумянившись. – Чего я только не пробовала...
Щеки ее алели, видимо, от воспоминаний о многочисленных уловках, коих барышни, стремящиеся замуж, придумали великое множество.
- Так что же вы хотите от меня? – подбодрила я. - Быть может, духи или...
- Нет, - она энергично встряхнула головой, заставив перья на шляпке заколыхаться. – Я хочу, чтобы он... ну, набросился на меня! При всех!
Мои брови невольно поползли вверх. Весьма смелая задумка, ничего не скажешь.
- Боюсь, столь... радикального средства у меня нет, - справившись с удивлением, призналась я. – А вы твердо уверены, что ваши чувства к этому молодому человеку стоят таких жертв?
Ведь если робкий юноша откажется жениться даже после скандала, его ожидает максимум суд и штраф, а вот девушке придется несладко. Роль старой девы вряд ли придется ей по вкусу, а ничего иного не останется.
Барышня одарила меня снисходительно-презрительным взглядом, как бы говорившим: «Вы же старая! Что вы понимаете в любви?!» и коротко бросила:
- Да! Или вы дадите мне снадобье, или... – она замолчала, видимо, подбирая угрозу посущественнее. Ничего не придумала и раздраженно хлопнула по подлокотнику. – Я хочу его получить и получу! Понятно вам?
Я криво улыбнулась. Надо думать, в любви и безумствах я понимала куда больше этого юного создания. Будучи чуть старше нее, я без памяти влюбилась в случайного знакомого. Тогдашний лейтенант ответил мне взаимностью и сходу предложил выйти за него замуж, а я, юная дурочка, тут же согласилась и сбежала с ним на край света.
Разумеется, вскоре выяснилось, что в жизни все это не так романтично, как поется в балладах и пишется в книгах. Что жить при температуре минус сорок сложно, а нянчить ребенка в едва отапливаемом доме чревато. Что шуба до пят – не роскошь, а средство выживания. А муж в Хельхейме – царь и бог, который вполне может запретить даже писать родным, обосновывая это, конечно же, моим собственным благом.
- Боюсь, - повторила я, разведя руками, - ничем не могу вам помочь.
Пусть юная глупышка ломает себе жизнь без моей помощи. Любовь ценится дорого, но обходится еще дороже.
Конечно, понемногу мы с мужем «притерлись» друг к другу. Однако в любовь с тех пор я не верю. Это просто что-то вроде ветряной оспы, которой надо переболеть.
- Значит, вы и правда шарлатанка! – фыркнув, заявила девушка, яростно затягивая ленты на шляпке.
Оставалось лишь пожать плечами. Я могла предложить ей сменить духи и приготовить лосьон от прыщей. К сожалению, ума снадобьями не добавишь. Впрочем, можно попробовать средства для улучшения мозгового кровообращения, вроде розмарина или аниса, но вымоченные в соленой воде розги представлялись более эффективными...
Тем временем девушка, оскорблено фыркнув, удалилась, хлопнув дверью.
Проводив ее взглядом, я принялась разыскивать печенье. Так или иначе, закуска мне сегодня пригодится...
До самого вечера я не покидала «Уртехюс», переделав великое множество дел. И только когда за окном стемнело, а дела окончательно иссякли, я скинула передник и косынку, откупорила принесенную накануне бутылку вина и уселась с бокалом прямо на ковре у камина.
Разумеется, идти на прием к мэру я не собиралась. Ингольв будет негодовать, и йотун с ним...
Мне не хотелось пить, но я заставляла себя глотать пьянящий напиток - иначе вспоминать было слишком больно. Мускатное вино на пустой желудок быстро ударило в голову, наполнив ее приятным туманом.
Когда в дверь забарабанили, я только устало прикрыла веки. Разумеется, этого следовало ожидать.
- Госпожа Мирра! – раздался приглушенный деревом звонкий мальчишеский голос. – С вами все в порядке? Отзовитесь, госпожа Мирра!
- Петтер, оставьте меня в покое! – крикнула я, когда непрерывный стук стал действовать на нервы.
- Откройте дверь! – потребовал он. – Я буду стучать, пока вы не откроете!
Выругавшись сквозь зубы, я отставила бокал и рывком отворила дверь.
- Я открыла! И что дальше?
Петтер посмотрел растерянно, стянул фуражку и пригладил темные волосы.
- Господин полковник уехал на прием к мэру и приказал вам явиться туда в течение часа!
- Вот как? Приказал? – склонив голову набок, иронически поинтересовалась я.
- Да, - опустил взгляд мальчишка, так и не решившись переступить через порог.
Пахло от него пряным тимьяном – непониманием.
В любом ином случае Ингольв мог приказывать – и я подчинилась бы, потому что он мой муж и у меня попросту нет выхода.
Однако его попытка сделать вид, что сегодня самый обычный день, привела меня в бешенство. От мысли надеть нарядное платье и веселиться в кругу чужих и безразличных людей к горлу подкатывал ком.
- Будьте добры, передайте полковнику, - я выделила голосом звание, - что я никуда не пойду. Я не здорова.
И, опустившись на ковер, я снова взяла бокал и глотнула вина.
- Не здоровы? – переспросил Петтер, переводя взгляд с меня на бутылку.
- Именно! – подтвердила я. – И закройте дверь, сквозит.
Он мгновение подумал и действительно ее закрыл. Изнутри.
- Что с вами случилось? – спросил он, неловко опускаясь на корточки передо мной. – Вас... вас кто-то обидел?
И встревожено заглянул мне в лицо, как преданный пес.
О чем он говорит? Кто мог меня обидеть? Ах, да, та статья...
- Нет, никто меня не обижал. – Бездумно поболтав в бокале вино, я уточнила: - По крайней мере, не сегодня.
- Тогда что с вами такое? – не выдержал Петтер. В неярком свете лицо его казалось вырезанным из дерева. – Вы сами на себя не похожи!
- Не похожа? – переспросила я. Хотелось закричать, бросить бокал в камин, завыть. А за окном, как ребенок, горько и безутешно плакал ветер. И закончила яростно: – Да что вы вообще обо мне знаете?!
- Мало, - признал он, осторожно тронув меня за плечо. И чуть заметно, будто нечаянно, погладил мягкий вельвет рукава. – А вы расскажите!
Мне вдруг нестерпимо потянуло разделить это хоть с кем-нибудь, перестать, наконец, носить все в себе, как свинцовый осколок под сердцем.
- Рассказать? Хорошо, я расскажу. Вы знаете, что такое терять близких, Петтер? – спросила я и глотнула тягучего золотистого вина. Обычно сладкое до приторности, теперь оно неприятно кислило во рту, как будто сквозь медовый вкус пробивался уксус.
Петтер отвел глаза и кивнул, до белизны сжав кулаки.
Я горько усмехнулась и залпом допила вино. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота – и слова, которых больше не было сил сдерживать.
- Вы вспоминаете о матери, которой лишились в детстве, да?
Он поджал губы и снова кивнул, не поднимая взгляд.
- Это совсем не то, мальчик! - я покачала пальцем у него перед носом, едва не угодив в глаз. - Вы знаете, что такое, когда на ваших руках умирает ребенок, потому что простуда перешла в воспаление легких? А я ведь могла ей помочь, вылечить... Если бы только у меня были лекарства! – я судорожно вздохнула, захлебываясь воздухом, полынно-горьким от воспоминаний.
Редкость даже в Мидгарде, в Хельхейме талант аромага имел еще большую ценность. Однако стоило мне, тогда еще юной новобрачной, заикнуться о практике, Ингольв взвился на дыбы. Женам в приличном обществе работать невместно, и точка! Лучше бы училась печь пироги, рожала детей и вела хозяйство. Разумеется, свекор целиком и полностью был на стороне своего драгоценного сыночка.
Петтер молчал, но я продолжила – глупо прерывать исповедь на полуслове:
- Но трав у меня не было. Потому что муж запретил мне их покупать. И врачей тоже не было, ведь мы жили в маленьком гарнизоне, затерянном в снегах... Знаете, что мне тогда сказал Ингольв?
Мальчишка мотнул головой, глядя куда-то в пол.
Пахло от него столь причудливой смесью ароматов, что у меня закружилась голова. Календула и горькая ивовая кора, резкий до слез хрен и туманно-мягкое дуновение соленого ветерка лаванды – и горе, и гнев, и желание помочь, утишить боль.
- Спасибо, - с чувством поблагодарила я, совсем рассиропившись – то ли от вина, то ли от этого молчаливого сочувствия. – Вы умеете слушать, мальчик.
Вскинулся, сжал бледные искусанные губы, полыхнули огнем темные глаза.
- Не называйте меня так! – попросил он негромко, но яростно.
Боль будто проскакала плоским камушком по поверхности воды и исчезла в глубине.
- Хорошо, не буду, - согласилась я, устало вздыхая. Запустила пальцы в волосы, и без того наверняка напоминающие воронье гнездо. Прошептала: - Простите меня.
- Прощаю, - улыбка солнечным лучом скользнула по его лицу, разгладила не по возрасту глубокую морщинку между бровей. – А что было дальше?
Спросил серьезно, со странной жадностью.
Зря я, конечно, затеяла этот разговор. Как будто пьяница, готовый до утра жаловаться на судьбу – благодатный повод напиваться снова и снова...
- Я начала пить, - призналась я тихо.
- Вы?! – недоверчиво вскинулся Петтер.
- Я, - надо думать, усмешка вышла горькой, как полынная настойка. – Вы думали, я бесчувственная? Идеальная леди с каменным сердцем?
Мальчишка подумал и мотнул головой.
- Нет. Но я думал... – он осекся и закусил губу.
Я вопросительно взглянула на него, впрочем, легко догадавшись о несказанных словах. Людям кажется, что пить начинают только слабые натуры. Нет, просто у каждого свой запас прочности...
Какое дело юности до препятствий? Когда грядущее манит и обещает счастье. Когда кажется, что полюбишь – и весь мир взорвется фейерверками. Когда в рывке к цели та вдруг оказывается в шаге от тебя – протяни руку и мечта упадет в ладонь, как спелый абрикос. А сладкий сок уже почти разливается на языке...
Разве я – та, восемнадцатилетняя – думала, каково мне будет жить в затерянном среди льдов гарнизоне? Нет, молодым кажется, что можно гореть – и не сгорать...
И в темных глазах Петтера сейчас читалась все та же юная беззаветная вера.
Боги, да я пьяна – вдрызг, как первое время после смерти Фиалки. Первые сутки тогда я провела будто в прострации, судорожно вцепившись в холодную ладошку дочери. Потом, пытаясь растормошить, свекор почти силком напоил меня горячим вином. Средство неожиданно пришлось мне по вкусу, даже дало силы пережить похороны...
И я стала пить. Столько, чтобы хватало забыться – с каждым разом все больше и больше.
В чувство меня тогда привел Валериан, который больно расшиб нос, но не плакал, а только с ужасом и непониманием глядел на такую чужую - пьяную – мать.
Я лечила его, лепеча что-то утешительное, а потом рыдала взахлеб, кусая руку, чтобы не завыть в голос. Но сердце мое умерло вместе с дочерью, сгорело в горячечном бреду...
Мир плавно кружился вокруг, а привычная боль ощущалась как сквозь вату.
- У могилы Фиалки Ингольв сказал, что так распорядились норны. Судьба. – Собственный голос казался мне бесцветным, водянистым и будто пахнущим хлором. - В тот момент я поняла, что больше не люблю мужа.
Я замолчала, бездумно качая пустой бокал и наблюдая за игрой света в гранях хрусталя.
- И я решила, что дети больше не будут умирать только потому, что муж запретил мне их лечить.
Через месяц после смерти Фиалки я попросила знакомую хель передать записку Матери ее поселка. Став для вида смирной и тихой, я напряженно ждала ответа...
Хель отреагировали быстро: Ингольва повысили в звании от капитана до полковника и перевели в Ингойю, сопроводив приказ дарственной на дом и распоряжением о моей практике аромага. Для Ингольва такое назначение было давней и почти несбыточной мечтой, но обстоятельства ее осуществления его крайне уязвили. Он получил все только благодаря мне - и моему неподчинению его прямому приказу. Этого муж мне так и не простил. Тогда между нами будто что-то сломалось. А через несколько месяцев по приезду в Ингойю я впервые узнала о его измене...
Вокруг все плыло, подергиваясь дымкой, и только серьезное лицо Петтера виделось отчетливо.
Странно, я ведь совсем немного выпила, не больше двух бокалов, отчего же так опьянела?
- И еще я решила, что больше детей у нас не будет... Сегодня ровно два года с того дня, как... – и попросила, протягивая ему бокал: - Налейте мне еще вина, пожалуйста.
Язык не заплетался, только голова кружилась, и отчаянно хотелось спать.
- Хватит, - в тоне мальчишки сквозила такая непреклонность, что я поневоле усмехнулась.
Он решительно отобрал у меня бокал и от греха подальше спрятал бутылку. Теперь от него воняло дегтем – отчаянием и бессильной злостью – горько, неприятно, пронзительно.
С трудом удерживаясь на ногах, я добрела до окна, распахнула его и подставила лицо ледяному ветру.
Откуда-то раздавался веселый смех, в темном небе взрывались фейерверки, пахло жареным мясом и пирожками...
Боги, милосердные мои боги, как же мне было больно!
А снег падал и падал на Ингойю, как белый пепел моих надежд и моей любви...
Добраться до дома мне помог Петтер, который с рук на руки сдал меня Уннер.
Уже шагнув к лестнице, я обернулась, вспомнив, что так его и не поблагодарила.
- Петтер! – позвала я.
- Да, госпожа Мирра? – отозвался он, и его улыбка вдруг засветилась пронзительной нежностью.
- Спасибо! – вымолвила я, преодолевая попытки Уннер увлечь меня наверх, к спальням.
- Пожалуйста, - только и ответил он.
Пахло от него так восхитительно, смолисто-ладанно, что у меня вдруг посветлело на душе.
Ладан - это прохладная ладонь на горячем лбу, стакан чистой воды в угаре тяжелых мыслей. Когда обидно до слез, когда мучают сомнения - он протянет руку, вытрет слезы со щек, утешит...
Голос Уннер заставил меня отвлечься от смакования замечательного аромата.
- Я отведу госпожу наверх и спущусь к тебе! – резко проговорила она, обернувшись к Петтеру.
От нее повеяло неприятным, до слез резким запахом горчицы.
Я сделала вид, что ничего не заметила. Надо признать, у Уннер были причины ревновать.
- Хорошо, я жду, - тихо пообещал мальчишка.
В ярком электрическом свете лицо его казалось усталым и как будто потухшим...