- Да, Петтер? - рассеянно отозвалась я, глядя на хмурое море за окном автомобиля. Оно походило на медведя, который все никак не уснет в своей берлоге, ворочается и недовольно порыкивает.
- Приехали, - подтвердил очевидное мальчишка, не торопясь убирать руку. А губы у него пухлые, совсем детские, и улыбка такая открытая...
По тесному салону автомобиля поплыло такое благоухание, что я замерла, разрываясь между желанием отшлепать глупого мальчишку и обнять его.
Так красиво, милосердные мои боги, как же красиво! Мягкая замша, играющая всеми оттенками фиолетового – ладан, кремово-желтый атлас сандала, нежная шероховато-древесная текстура мирры, как брошь, скрепляющая все это великолепие.
Ладан, сандал и мирра – благоговение.
Кажется, еще немного, и Петтер совсем потеряет голову.
- Петтер, - быстро и намеренно громко заговорила я, стараясь развеять наваждение, томным жасмином колышущееся вокруг. – Зачем вы меня туда привезли?
- Что? – непонимающе спросил он, с трудом выныривая из своих грез.
Прекрасный аромат будто поблек, но не исчез. Словно кто-то набросил на роскошное вечернее платье плотный кожаный плащ.
- Зачем вы меня туда привезли? – терпеливо повторила я. – Не думаю, что вы намеренно хотели меня унизить.
А вот это его проняло: дернулся, из глаз мгновенно исчезла мечтательная дымка – будто фата, сорванная нетерпеливым женихом.
- Нет! – Петтер протестующе мотнул головой. – Я просто...
- Просто – что? – подбодрила я нетерпеливо.
- Я хотел, чтобы вы знали, - признался он тихо, глядя на свои сцепленные руки.
- Знала о чем? – раздражение прорвало плотину моего самообладания. Ведь он ничего мне не объяснил! Выдернул из «Уртехюс» и повез неведомо куда, как безвольную куклу. А теперь из него слова не вытянешь! – Что Ингольв настолько... – я замолчала на мгновение, подбирая слово, - потеряет голову, чтобы драться на дуэли из-за любовницы?
- Нет! – так яростно запротестовал Петтер, что я вздрогнула. Теперь он смотрел прямо мне в глаза – требовательно и настойчиво. – Все совсем не так! Вы...
Он оборвал пламенную речь на полуслове и отвернулся, прикусив губу. Пахло от него противоречиво – кислой обидой и жаркой имбирно-лавровой гордостью.
- А как? – мягко спросила я. – Все выглядит вполне очевидным.
- Я не могу вам сказать, - неожиданно хрипло произнес он, не глядя на меня.
- Не можете или не хотите? – уточнила я резко. – Петтер, что за глупости?
Какие-то непонятные намеки, обмолвки, как будто это великая тайна!
- Не могу! – выкрикнул он, ударив по рулю.
Низкий рев клаксона заставил меня вздрогнуть и отшатнуться.
- Я дал слово господину полковнику, что никому не скажу! – уже тише закончил Петтер, сжимая руки в кулаки.
Оставалось только вздохнуть: благородство похвально, однако порой очень утомительно.
- Эта история с дуэлью как-то связана со мной, верно? – предположила я, вспомнив слова инспектора Сольбранда.
Петтер нахмурился и еле заметно кивнул.
- Почему вы не хотите мне помочь? Хотя бы немного! – попросила я, взяв его за руку. Запрещенный прием: мальчишка дернулся и жарко покраснел.
- Я не могу! – выдавил он.
Петтер не знал, куда девать глаза, но пахло от него так дымно-ладанно, что не оставалось сомнений в его непреклонности.
- Хорошо, - признавая поражение, вздохнула я. – Подумаю об этом позже. Да, вот еще о чем я хотела спросить...
Петтер, который уже облегченно перевел дыхание, снова напрягся:
- Да?
- Что имел в виду Ингольв, когда сказал, что такие, как вы, всегда в цене?
Надо думать, он подразумевал не только преданность своего ординарца – вряд ли командование сочтет ее достаточной причиной для столь стремительного повышения.
Петтер молчал, явно колеблясь, потом вдруг принялся неловко закатывать правый рукав. Резкий решительный аромат лимонной травы жалил нюх.
- Что... – начала я и замолчала, когда он резко протянул мне руку запястьем вверх.
Вены перечеркивал темный знак, словно клеймо. Тейваз.
«Руны победы, коль ты к ней стремишься, - вырежи их на меча рукояти и дважды пометь
именем Тюра!»[30] - всплыли в голове выученные в детстве строки.
- Вы?! – от удивления я задохнулась. – Вы – посвященный Тюра?!
Петтер тщательно одернул рукав и аккуратно застегнул пуговицы:
- Да!
В этом коротком слове было так много: и твердая уверенность, и гордость, и непреклонность.
Тюр – бог войны, но мало кто из военных осмеливался на посвящение ему, ведь Тюр еще и бог справедливости. В давние времена он поплатился правой рукой за ложь[31], и его верным последователям грозит то же самое.
- Так вот почему вы не можете нарушить клятву! – прошептала я, вдруг осознав, чем он рисковал. И, поняв, искренне извинилась: - Простите меня!
- Ничего, - пожал плечами он. – Вы же не знали.
И такая детская гордость (сумел поразить даму сердца!) читалась на его лице, что я поневоле усмехнулась. Боги, какой же он еще мальчишка!
- А разве вы не нарушили слово, когда привезли меня к Халле?
- Нет, - мотнул головой Петтер и улыбнулся неожиданно лукаво: - Я же ничего вам не сказал!
- Хм, - я, подняв брови, посмотрела на него, потом не выдержала и рассмеялась.
Любопытный подход! Не сказать, зато показать.
Он засмеялся вместе со мной, и я не успела отреагировать, когда Петтер вдруг оказался совсем близко. Только поморщился чуть заметно – должно быть, тянуться ко мне через какие-то рычаги было не слишком удобно.
- Не надо! – попросила я тихо, даже не пытаясь отодвинуться.
Петтер глухо проговорил:
- Почему?
- Потому что Ингольв сотрет вас в порошок! – стараясь, чтобы голос звучал мягко, но уверенно, произнесла я.
Обожание Петтера грело душу и, что скрывать, льстило мне. Однако цена слишком велика, чтобы я могла ее заплатить – а уж тем более, позволить платить ему. Стоит Ингольву что-то заподозрить, и Петтер тут же со скандалом вылетит из армии, а меня ждет раздельное проживание с мужем, а значит, и невозможность видеть сына.
Мальчишка на несколько мгновений опустил взгляд, потом прямо посмотрел на меня. Его темные глаза лихорадочно пылали.
- Ну и пусть! – выдохнул он, осторожно, будто боясь обжечься, касаясь пальцами моей щеки.
К его лбу прилипла прядь темно-каштановых волос, и мне невыносимо хотелось протянуть руку и ее убрать.
- Не надо, Петтер, - повторила я, отстраняясь. – Я этого не стою.
- Стоите! – только и ответил он. А в его голосе и, главное, в запахе, чувствовалась такая убежденность, что спорить было бесполезно. И начал решительно: - Госпожа Мирра, я...
- Пожалуйста, не продолжайте! – попросила я, в протестующем жесте выставив вперед открытые ладони. Он ведь всего лет на семь-восемь старше моего сына! – Не нужно, я не хочу этого слышать!
Он потупился, до белизны сжал губы. Потом через силу проронил:
- Почему?
Я заговорила быстро:
- Послушайте, вы заслуживаете большего. Заслуживаете любви, семьи, детей, в конце концов!
Я сбилась и умолкла. На глаза отчего-то наворачивались слезы.
- Большего? - переспросил он глухо.
- Я не могу вам этого дать, - борясь с желанием закрыть глаза, произнесла я. – Никогда.
- Понятно, - слепо нащупав ручку, Петтер дернул за нее и почти вывалился наружу.
Только в воздухе остался запах горького миндаля – сладкий и ядовитый[32]...
Оглушительно хлопнула дверца, и я наконец крепко зажмурилась. Хотелось бежать следом, окликнуть, извиниться... Но за что? Я поступила правильно, отчего же так горько?
Посидев так несколько минут, я решительно выбралась из машины. Глупо прятаться от последствий своих поступков.
Узкая песчаная полоска берега едва-едва высовывалась из кружевной пены волн. Угрюмое небо опустилось брюхом на гладь моря, и теперь лениво покачивалось на воде. Все вокруг было серым, даже песок потемнел от грязи. Только зеленый мундир Петтера выделялся на этом фоне.
Пронзительные, надрывные крики чаек, кружащих над водой, резали слух. Моряки верят, что чайки – это души утонувших матросов, хотя сомневаюсь, что души могут так вонять и столько гадить.
Мои сапожки при каждом шаге увязали в песке, от которого тянуло холодом. Я поежилась и плотнее запахнула воротник. Хотя в Ингойе значительно теплее, чем в окружающих широтах (благодаря теплому морскому течению и вулкану, подогревающему землю снизу), однако и здешний климат нельзя назвать благодатным. А чуть дальше к северу море и берег усеяны ледяными глыбами, которые в солнечную погоду похожи на сверкающие бриллианты.
Преодолевая сопротивление ветра и песка, я подошла к мальчишке, который стоял у самой кромки воды, скрестив руки на груди. Он неотрывно смотрел на небо и даже не обернулся, когда я коснулась его плеча.
- Петтер? – позвала я и сглотнула слюну, пытаясь избавиться от желчного привкуса на языке.
- Да, госпожа Мирра, - голос мальчишки звучал безжизненно.
- Да, госпожа Мирра, - голос мальчишки звучал безжизненно.
Пахло от него травянисто и остро – осокой – «не тронь меня!».
Подумалось, а что, если однажды моему сыну любимая скажет то же самое? Утешит ли его то, что она поступает, как лучше?
Захотелось обнять мальчишку, пригладить его каштановые вихры, прошептать на ухо что-нибудь ласковое... Однако я сдержалась: надо думать, Петтеру будет легче перенести жалящее «нет», чем мою почти материнскую нежность.
- Пойдемте в автомобиль, - предложила я неловко.
Он будто не слышал, все так же напряженно глядя на что-то белое в густом киселе туч. Любопытно, чем его заинтересовала обычная чайка?
- Почему люди не летают, как драконы? – вдруг спросил Петтер с неожиданной горячностью.
От него пронзительно потянуло кедром, как будто из холодного просоленного песка вдруг выросли хвойные исполины, протянули к угрюмому небу разлапистые колючие ветви. Так пахнет решимость.
- Такова наша природа, - пожала плечами я. – Если бы боги хотели, чтобы мы летали, они дали бы нам крылья.
Мальчишка наконец обернулся. Глаза его сверкали то ли яростью, то ли непролитыми слезами.
- Неправда! – возразил он запальчиво. – Нам дан ум, а остальное мы сами построим!
Я глядела на него во все глаза, удивляясь, насколько разительно он преобразился. Темные глаза горели уверенностью, горделиво распрямленные плечи оказались неожиданно широкими, грубоватые черты лица будто высечены из камня, а надо лбом сосновыми иголками топорщилась челка. Он вырастет в очень привлекательного мужчину – пусть не красавца, но притягательного своей яркой личностью.
- Вы о самолетах? – уточнила я, стараясь отбросить видение взрослого Петтера. – Опыты братьев Рауд любопытны, однако они не могут тягаться с теми же драконами
- Пока не могут! – жару в голосе мальчишки позавидовал бы и вулкан. – Но над этим работают лучшие конструкторы! Рыжие братья[33] сделали только первый шаг, с тех пор мы уже многому научились. А однажды научимся летать даже лучше, чем эти...
Он махнул рукой в сторону облаков, и я, приглядевшись, едва не вскрикнула от удивления. То, что я приняла за чайку, оказалось парящим в вышине драконом.
- Исмир? – вырвалось у меня.
Я тут же прикусила губу, но поздно. Мальчишка потемнел лицом и сжал кулаки, источая гремучую смесь ароматов горчицы, дегтя и гниющих водорослей.
- Вы влюблены в него, правда? Скажите честно, поэтому вы оттолкнули меня?
- Петтер, что за нелепые выдумки? – поморщилась я, стараясь поровну отмерить насмешки и удивления. – Не забывайте, я замужем.
- Лучше вы не забывайте об этом! - пожалуй, голосом Петтера можно было травить тараканов. - Вы так много ему позволяете, что об этом скоро будет шептаться вся Ингойя!
У меня перехватило дыхание, и захотелось отвесить пощечину наглому мальчишке.
- Надо думать, недавно, в автомобиле, вы защищали интересы моего мужа! – не удержалась от ответной шпильки я.
Лицо его вспыхнуло, и он шагнул вперед, заставив меня малодушно отступить.
«Пожалуй, не стоило его дразнить!» - мелькнула здравая (увы, запоздалая) мысль. Доведенная до предела мышь может броситься на кошку, что уж говорить о влюбленном мальчишке, распаленном ревностью и близостью предмета обожания!
В шаге от меня Петтер будто споткнулся. Резко остановился, глубоко вздохнул и схватил меня за руку.
- Я не буду извиняться! – выпалил он, глядя открыто и упрямо. И добавил вполголоса: - Я должен был попробовать.
Осторожно отодвинув перчатку и рукав, он коснулся губами бьющейся на моем запястье жилки.
- Петтер, прекратите! – потребовала я, силясь унять невольную дрожь.
Он медленно поднял голову. А глаза у него шальные и щеки пылают румянцем.
- Как прикажете, госпожа Мирра! – и не понять, чего больше в его голосе – горечи, гнева или смирения.
Хм, а не такой уж он и мальчишка: выше меня на голову, да и детская пухлость губ странно сочетается с морщинкой меж бровей и упрямым взглядом.
- Петтер, – вздохнув, проговорила я устало, - поймите, каковы бы ни были мои чувства, я не могу дать Ингольву повода для раздельного проживания. Потому что тогда он не позволит мне видеть сына!
Мальчишка мотнул головой, как лошадь, отгоняющая овода.
- Но я... – начал он. Возражения его потонули в раздавшемся с неба реве.
От неожиданности я вздрогнула и, отпрянув от Петтера, зажала уши руками. Над нами, то снижаясь, то снова взмывая вверх, кружил белоснежный дракон. Его чешуя слепила глаза, как снег в погожий день, а грация движений завораживала настолько, что я опустила руки, любуясь его танцем в небе...
Петтер, запрокинув голову, крикнул что-то яростное, но внезапно разбушевавшийся ветер подхватил и унес его слова, как осенние листья.
Еще немного покружив над нами, дракон нырнул в облака.
Как-то резко повалил снег, стремительно укрывая землю, а холодный воздух ревущим водопадом устремился вниз. Густые пушистые хлопья, похожие на клочки ваты, при каждом вздохе норовили забиться в нос, налипали на ресницы.
Вьюга, начавшаяся за считанные мгновения, бесновалась вокруг. Ни за что не поверила, что такое возможно!
Петтер что-то сказал, но за ревом бури слов было не разобрать.
«Не слышу!» - попыталась крикнуть я, но губы не подчинялись.
Он и сам, должно быть, сообразил. Дернул меня за руку и, пригибаясь, бросился к автомобилю. Идти было тяжело: порывы ветра сбивали с ног, хлестали по щекам, выбивали слезы из глаз...
Петтер волок меня за собой, как ребенок санки. Мне оставалось лишь, прищурившись, передвигать ноги, молясь, чтобы они не сбиться с пути. И цепляться на руку мальчишки, как утопающий за соломинку.
Когда хлопнула дверца, и Петтер бесцеремонно подпихнул меня вперед, я не сразу сообразила, что мы добрались. Автоматически повиновавшись, я почти упала на сиденье и попыталась сморгнуть налипший на ресницы снег. Петтер, вцепившись в руль, яростно щелкал какими-то тумблерами, передвигал рычажки...
- Давай же, давай! – бормотал он, кусая губы.
Наконец мотор мерно заурчал.
- Да! – подпрыгнув на сиденье, мальчишка до упора вдавил в пол педаль, и автомобиль рванулся вперед, тараня густую пелену снега. – Давай, Кьярваль[34], не подведи меня!
Я, несмотря на серьезность ситуации, тихонько фыркнула. Автомобиль действительно немного походил на кита, оказавшегося на берегу. И он рвался вперед, как кит – к спасительной воде...
Не знаю, сколько прошло времени. Напружинившись, я отчаянно цеплялась за дверную ручку.
«Один, мудрый отец богов, на тебя уповаю, - шептала я немеющими губами. – Спрями нашу дорогу[35], выведи на свет!» А снаружи, за тонкими металлическими стенами, ярилась вьюга, и мороз жадно пил драгоценное тепло...
Снег закончился внезапно: автомобиль вырвался на волю, к неожиданно голубому небу и яркому солнцу, а всего в нескольких метрах позади по-прежнему бушевала метель. Как будто кто-то начертил границу, за которую вьюге не было хода (вероятно, так оно и было).
Петтер резко затормозил, и только рефлекторно сжавшиеся пальцы уберегли меня от падения вперед.
- Почему вы остановились? – собственный голос показался мне хриплым и неожиданно громким.
Мальчишка, не отвечая, уткнулся лбом в руль. А я вдруг обнаружила, что меня бьет крупная дрожь. Я потерла руки, которые будто кололи сотни иголок. Обычная зима после оставшегося позади ледяного безумия казалась почти летом.
- Теперь я понимаю, почему Ингольв так ненавидит драконов! – с чувством произнесла я.
Плечи Петтера затряслись, но не успела я испугаться, как он поднял голову и расхохотался, уже не скрываясь.
- Значит, оно того стоило! – выдавил он сквозь смех.
- Петтер! – укоризненно сказала я, но, не удержавшись, тоже рассмеялась.
Нервное напряжение последних минут требовало выхода.
- Хотите кофе? – отсмеявшись, предложил Петтер.
- Вы еще спрашиваете! Конечно! – для убедительности я кивнула.
И в благоговейном молчании смотрела, как Петтер непослушными от холода пальцами отвинтил крышку на хельской фляге. По салону поплыл запах кофе с корицей и мускатным орехом – соблазнительно теплый и уютный.
Надо думать, из этих серебряных стаканчиков Ингольв обычно пил коньяк, но для кофе они тоже сгодились.
- Петтер, вы – сокровище! – признала я с чувством. Глотнула обжигающе горячий напиток и блаженно прищурилась.
Мне было легко-легко, и неприятное объяснение с Петтером будто подернулось снежной дымкой. Неловкость, смущение и обида остались там, на берегу, а на их место пришло ласковое тепло. Хотелось смеяться, обнять весь мир, спеть что-нибудь или сварить мыло...
Мальчишка только хмыкнул в ответ, но щеки его порозовели.
- Правда-правда, - уже серьезнее сказала я. – Знаете, я всегда боялась замерзнуть насмерть. Мне в детстве это даже снилось.
- Наверно, вы очень любили господина Ингольва, раз поехали с ним даже в Хельхейм? – со странной жадностью спросил Петтер.