Воспользовавшись этим, Додик полностью завладел вниманием Синякова. Таким образом, встречу с Дашкой наедине пришлось отложить до лучших времен.
Новости у Додика были печальные. И Мишка, и Игорь погибли. Первый — от взрыва перегревшегося огнемета, а второй — от клыков маленького бесенка, каким-то чудом проникшего ему в штаны и присосавшегося к бедренной артерии, самому уязвимому (после сердца) элементу системы кровообращения. Пострадал даже изворотливый и удачливый Мансур. Один из крылатых бесов, ни с того ни с сего позарившийся на его пиратскую косынку, унес вместе с ней и скальп разжалованного прапорщика.
— Нам тоже похвалиться нечем, — сказал Синяков, выслушав рассказ Додика. — С комбатом плохо.
— Полагаешь, не протянет он долго?
— Похоже на то… — ответил Синяков, внимательно наблюдая за Дашкой, которая в каком-то странном танце порхала между кучами шлака и аглопорита.
— А кто вместо него планируется?
— Свято место пусто не бывает.
— Так то свято место. А у комбата место чертово. Охотников на него мало найдется… Ты сына-то хоть встретил?
— Встретил…
— А почему так невесело отвечаешь?
— Не хочет он из дисбата уходить. Решил держаться до победного конца.
— Игнорирует, значит, отцовскую волю?
— Если здраво рассуждать, то он прав. Взрослый уже. Пора своим умом жить. Не скажу, что ему здесь нравится, но, по крайней мере, труса он не празднует.
— Ну и слава богу. Можешь с чистой совестью возвращаться назад. Все, что мог, ты сделал.
— Пожалуй… Похоже, что тут вполне и без меня обойдутся.
— Я вот что от тебя хочу… — Додик вытащил из-под себя внушительных размеров пакет. — Когда будешь возвращаться, захвати с собой мое донесение. На три предыдущих я не получил ни ответа, ни привета. Что-то здесь, чую, нечисто.
— Кому передать?
— Лично Воеводе. Тут адрес написан.
— Ты бы еще написал: «Лично господу богу», — возмутился Синяков. — Совсем с ума спятил! Как я к этому Воеводе пробьюсь?
— Уж постарайся. На прием запишись. Связи старые восстанови. Мартынова помнишь? Он, говорят, большой шишкой в органах стал.
— Шишом он там стал, а не шишкой! — Для убедительности Синяков продемонстрировал Додику комбинацию из трех пальцев. — Мартынов меня не с Воеводой сведет, а с психиатром. Есть у них в конторе такие, которые диагноз «вялотекущая шизофрения» всем подряд ставят. А это, считай, лет пять в дурдоме гарантировано.
— Ты просто обязан выполнить мою просьбу! — Додик никогда не умел просить, и сейчас это опять получалось у него плохо. — Существует какой-то опасный заговор. Я в этом уверен. Все, что здесь происходит, явно инспирировано из нашего мира. Причем весьма влиятельными людьми. Они скрывают от Воеводы правду!
— Ну это уж как водится! — Синяков даже руками развел. — От царя-батюшки правду министры скрывали. От доброго барина — управляющий. От Сталина — Берия. И так далее.
— Пойми, иной силы, способной предотвратить надвигающуюся беду, просто нет. Я привел здесь, — он постучал пальцем по пакету, — весьма убедительные доводы. Сейчас я изложу их тебе в двух словах…
— Ну если только в двух…
Дашка, продолжавшая выделывать свои замысловатые па, вдруг прыгнула так высоко и грациозно, что, казалось, зависла на несколько секунд в воздухе. Ее поведение сначала показалось Синякову странным, и, лишь приглядевшись повнимательней, он понял, что это вовсе не ужимки расшалившейся девчонки, а скорбный танец, в древности, наверное, являвшийся частью погребального ритуала.
Додик тем временем пытался довести до сознания Синякова смысл своих умозаключений, изложенных в послании к Воеводе. Они, как всегда, были темны и запутаны.
Начал он с уже знакомого Синякову тезиса о том, что явления, имеющие место в Пандемонии, не укладываются в рамки существующих научных представлений. Однако замалчивать их на этом основании было бы некорректно и даже опасно. Тем более что вышеуказанные явления существуют объективно.
При этом Додик поднял с земли оторванный волчий хвост, понюхал его и с отвращением отбросил прочь.
Далее он перешел к разъяснению своей позиции относительно того, с кем же именно столкнулось в Пандемонии человечество. Предположение о том, что «так называемые бесы» имеют мистическую, то есть необъяснимую с научной точки зрения природу, Додик решительно отметал.
По его версии, в Пандемонии обитала некая особая жизненная субстанция, наделенная способностью к весьма убедительной мимикрии. По отношению к людям она является паразитом, что в общем-то не ново, поскольку за счет человеческого организма существует несколько сотен биологических форм, начиная от крошечных микробов и кончая громадными гельминтами.
Ранее эти загадочные паразиты пребывали в латентном состоянии, а к активной жизнедеятельности вернулись под влиянием некоторых, пока еще не до конца ясных факторов.
Здесь его перебил Синяков:
— А проще нельзя сказать? Дескать, о происхождении этих тварей нам ни хрена не известно.
— Я и так упрощаю, — возразил Додик. — Но в каждой профессии существует своя терминология. Даже у сапожников.
Немало внимания было уделено вопросам топологии и физики Пандемония. По мнению Додика, это была пространственная структура, чьи мировые координаты до поры до времени отличались от аналогичных координатов реального мира, что не противоречило общепризнанной теории дискретности пространства-времени.
В настоящий момент, утверждал Додик, происходит медленное, но неуклонное сближение обоих миров, причем результаты измерений неоспоримо свидетельствуют о том, что источник силы, способствующий этому, находится в реальном мире.
Природа вышеуказанной силы пока остается невыясненной, хотя какая-то ее часть, возможно, самая ничтожная, проявляет себя, взаимодействуя с электромагнитным полем. Этим, кстати, объясняются активные помехи, так мешающие в последнее время радиосвязи.
О последствиях такого явления, как полное совмещение обоих миров, говорить преждевременно, поскольку оно может затронуть качественное состояние известной нам вселенной. Но даже в самом благоприятном для человечества случае паразиты Пандемония, безусловно, получат неограниченный доступ в реальный мир.
На этом предварительная часть донесения заканчивалась, и Додик перешел к выводам и рекомендациям.
— Ты их тоже в двух словах изложишь? — поинтересовался Синяков.
— Не утрируй, а внимательно слушай, — ответил его чересчур умный друг. — Не исключено, что тебе придется докладывать все это лично Воеводе.
—Упаси боже!
Выводы, а тем более рекомендации были самыми радикальными. Додик предлагал применить против Пандемония всю мощь современного научно-технического потенциала, включая радиологическое, инфразвуковое, лучевое и ядерное оружие.
— Даже ядерное? — присвистнул Синяков.. — Где же его Воевода возьмет?
— Пусть обратится к мировой общественности. Ведь речь идет о судьбе всего человечества.
— Как же, доверит ему мировая общественность атомную бомбу! Дураков даже среди мировой общественности мало… А что будет с городом? Я имею в виду не тот, где бесы засели, а настоящий. Неужели тебе его не жалко?
— Я ведь уже говорил, что до окончательного слияния пространств еще далеко. Ядерный взрыв в Пандемонии скорее всего не затронет реального мира. Хотя население города на всякий случай можно эвакуировать… В конце концов, даже если и случится что-то непредвиденное, невелика потеря. Это ведь не Венеция и не Тадж-Махал.
— В Венеции я не был, не знаю. А тем более в Тадж-Махале. Зато здесь немало лет провел. Жалко как-то… Слушай, ты про писателя Бертольда Брехта слыхал?
— Слыхал. А что такое?
— Он как считается — прогрессивным?
— Еще каким! Член Всемирного совета мира и лауреат Международной Ленинской премии. Хотя жить предпочитал на Западе.
— Бывал он в наших краях?
— Бывал пару раз. Но в основном проездом.
— Правда, что он назвал наш город самым скучным в мире?
— Не в курсе… Но с него станется. Язвительный был человек. Помню, есть у него одна такая строчка: «Без министров хлеб рос бы внутрь земли, а не вверх».
— Выходит, не верил он начальникам.
— Не верил, — кивнул Додик.
— А ты, остолоп, веришь! Ладно, давай сюда твое донесение…
В этот момент их позвали внутрь лесопилки.
Дарий лежал на боку, подтянув колени к груди и припав щекой к взмокшему от крови рюкзачку с семечками. Димка с отчужденным лицом стоял рядом. Кожанка была небрежно наброшена ему на плечи.
Когда все приглашенные собрались возле умирающего, левый глаз Дария приоткрылся и отыскал ротного. Губы его шевельнулись, но звуки речи были едва слышны. Ясно их понимал только один из присутствующих — Димка, новоявленный колдун.
— Сами понимаете, что я только повторяю чужие слова, — обратился он к ротному. — А теперь слушайте… Примешь командование батальоном… Все остальное у меня уже принял рядовой переменного состава Синяков. Не смей обижать его… Впрочем, это и небезопасно.
Глаз закрылся, давая понять, что с первым пунктом завещания покончено, но тут же открылся снова и уставился на Дашку.
— Тебе, сестренка, мне особо сказать нечего. — Димка, передавая волю Дария, старался избегать любых эмоций. — Ты достигнешь многого… Но еще больше потеряешь. А сейчас бери мой мотоцикл и уезжай.
Веко умирающего мелко-мелко задрожало и бессильно замерло, однако губы продолжали беззвучно шевелиться.
— Он обращается к тебе, отец, — сказал Димка. — Отправляйся в срединный мир и сделай то, на что я не решился… Маг не должен восседать на царском троне… Нельзя вернуть прошлое… Вместе с ним вернутся и все его химеры…
— Не понимаю, — растерялся Синяков. — Какой маг, какие химеры? Нельзя ли объяснить подробнее?
— Нельзя. — Димка провел рукой по лицу Дария, окончательно закрыв его глаза. — Он умер.
На минуту установилась глубокая тишина, а затем Дашка голосом таким отрешенным, словно речь шла не о ее родном брате, а о ком-то совсем постороннем, спросила:
— Когда состоятся похороны?
— Мы не хороним своих мертвецов, а сжигаем их, — ответил Димка. — Иначе бесы не дадут им покоя даже в могиле… Вам я советую поторопиться. Будет лучше, если вы покинете Пандемоний засветло.
Ни с кем не попрощавшись и даже не одарив покойника последним поцелуем, Дашка направилась к выходу. Затем Димка обратился к вновь назначенному батальонному командиру. Обратился не как солдат к офицеру, а как равный к равному. Изношенная кожаная куртка значила в этом мире гораздо больше, чем погоны со звездами.
— Немедленно соберите весь личный состав, — сказал он. — Пока заклятие не потеряло силу и ребята не разбежались, мне нужно еще раз подтвердить его.
Батальонный без лишних слов кивнул и отправился выполнять распоряжение мальчишки-штрафника. За ним покатил на своей коляске Додик. Отец и сын остались вдвоем.
— Будем прощаться, — Синяков протянул Димке руку. — Надеюсь, еще свидимся… Когда будешь носить эту куртку, не забывай, что она хранит в себе не только тайную силу колдунов, но и память о содеянном зле. Постарайся не запятнать ее невинной кровью.
— У бесов нет своей крови, ты же знаешь. А пролить человеческую кровь я не смогу… Это одно из условий комбата, которое я поклялся выполнить… Прощай, тебя ждут… Передавай привет матери, хотя я и понимаю, как это будет муторно для тебя.
— Прощай…
За стеной на холостых оборотах затрещал мотор мотоцикла.
Глава 18
Едва только Синяков устроился на сиденье за спиной у Дашки и та очертя голову рванула с места, все его опасения относительно умения девушки обращаться с мотоциклом разом рассеялись. Стилем вождения, одновременно агрессивным и расчетливым, Дашка была явно обязана ныне покойному брату. Единственное неудобство состояло в том, что, как ни пытался Синяков половчее ухватиться за свою подругу, под руки ему попадались то нежная грудь, то поджарый животик, то стройное бедро. На каждую такую невинную ласку Дашка отвечала ударом локтя.
Очень скоро тусклый свет Пандемония померк, и она включила фару. Потянулись уже знакомые Синякову норы-туннели, неизвестно кем и как проложенные в пространстве, незримо перетекающем из Пандемония в срединный мир. На этот раз им не встретились ни люди, ни бесы — очевидно, время было неподходящим как для тех, так и для других.
Закончилось их путешествие не в окрестностях заброшенной электростанции, как предполагал Синяков, а в одном из мрачных могильных склепов все того же солдатского кладбища, о чем ему сообщила Дашка, хорошо знакомая с обиталищами подобного рода.
Здесь она с отвращением отшвырнула мотоцикл, к которому, похоже, не собиралась больше притрагиваться, и забилась в самый дальний угол. Смерть брата подействовала на Дашку столь удручающим образом, что Синяков уже начал опасаться за состояние ее психики.
— Может, тебе надо что-нибудь? — Он попытался погладить ее по волосам, растрепавшимся от встречного ветра. — Ты голодна? Хочешь пить? Чем я могу помочь?
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — она отстранила его руки. — Хотя бы на время. Мне нужно побыть одной. Сама не знаю, что со мной происходит…
Раньше я боялась темноты и подземелий, а сейчас боюсь света и неба.
— Разве можно бояться неба? — удивился Синяков.
— Выходит, можно… Оно затягивает меня… Как в пучину, как в бездну… Поверь, это так же страшно, как скитаться по таким вот норам и каждую секунду ожидать, что тебя придавит рухнувший свод… Я даже боюсь выходить на поверхность.
— Это у тебя от переживаний… — попытался успокоить ее Синяков. — Хорошо, а куда же мне тогда деваться?
— У тебя, кажется, были здесь какие-то дела. Вот и займись ими. Не забудь про просьбу Дария… хотя, честно сказать, я и сама ничего не поняла… А потом возвращайся сюда. Думаю, через день или два я приду в норму.
— Как же я оставлю тебя здесь одну? — Синяков прижался лицом к ее ладоням, холодным, как мрамор. — Вокруг столько шпаны болтается. Тебя могут обидеть.
— Вряд ли. Если я перед бесами не спасовала, то уж с людьми как-нибудь разберусь… Можешь за меня не волноваться… Ох, как странно я себя ощущаю. Как змея, меняющая кожу. Я становлюсь другой. Лучше или Хуже — не знаю, но другой. Мне не хочется ни есть, ни пить, ни спать, ни даже любить тебя… Ну все, иди. Выход вон там, дальше.
По мере того, как слабосильный аккумулятор мотоцикла разряжался, свет вывернутой на сторону фары тускнел, но, похоже, что Дашка ожидала темноты, как спасения…
Сменить угрюмый и сумрачный мешок Пандемония на просторный и светлый мир людей было примерно то же самое, как после тяжелой болезни покинуть больничную палату, пропахшую лекарствами, хлоркой и не вовремя опорожняемыми утками, и вдохнуть свежий воздух, наполненный ароматами трав, листвы и недавно прошедшего дождя.
На соседних улицах перекликались гудки машин, звенели трамваи, шаркала подошвами толпа, и все эти в общем-то обыденные звуки являли собой разительный констраст с гробовой тишиной Пандемония, лишь время от времени нарушаемой визгом расшалившихся бесов.
Постаравшись получше запомнить вход в склеп, а для верности еще и украсив его замшелую стену своими инициалами, Синяков поспешил к кладбищенским воротам. Здесь, вдали от почти непроходимых древесных зарослей и древних, всеми забытых могил, было сравнительно многолюдно. Старушки торговали цветами, алкаши соображали на троих, праздные зеваки выискивали надгробия знаменитых людей, а влюбленные парочки искали уединения в благодатной тени плакучих ив. Синяков, наученный горьким опытом Пандемония, всех встречных старался обходить стороной, словно опасаясь, что какая-нибудь богомольная старушка или голенастая девчонка вдруг обернутся бесом и вопьются клыками ему в горло.
В нескольких шагах от сторожки, внутри которой располагался милицейский пост, Синяков почувствовал болезненный укол в бедро. Это давала о себе знать волшебная иголка, к которой в срединном мире вернулись все ее прежние качества. Судя по всему, где-то рядом таилась опасность, и игнорировать это предупреждение не стоило.
Синяков присел на ближайшую скамейку, извлек из кармана иголку и попытался определить как местонахождение этой самой опасности, так и ее степень. Со стороны его действия напоминали незамысловатые развлечения не совсем трезвого бродяги.
Спустя минуту у Синякова создалось впечатление, что после пребывания в Пандемонии иголка взбесилась. Если верить ей, опасность угрожала буквально отовсюду, да еще такая, что ему, по примеру Дашки, лучше было бы отсидеться в каком-нибудь заброшенном склепе.
Все это наводило на весьма невеселые размышления. Мрачный ореол беды, окружавший Пандемонии, уже вполне мог затронуть срединный мир.
Прислушавшись и приглядевшись повнимательней к тому, что творилось вокруг. Синяков убедился в обоснованности своих самых дурных предчувствий. Не вызывало сомнений, что за время его отсутствия в городе случилось что-то экстраординарное. Уличная толпа выглядела куда более сосредоточенной и мрачной, чем обычно. Создавалось впечатление, что пешеходы стремятся поскорее укрыться под крышами своих жилищ. Несмотря на сравнительно ранний час, большинство торговых точек было уже закрыто, а за те несколько минут, которые Синяков посвятил созерцанию улицы, по ней промчалось пять или шесть милицейских машин, причем не только патрульных, «газиков», но и грузовиков, набитых полностью экипированными солдатами внутренних войск.
Испитой мужчина в черной монашеской рясе, торговавший церковной утварью кустарного производства, что-то вполголоса растолковывал кучке встревоженных старушек. До Синякова доносились обрывки его фраз: