— Дети должна работать на каникулах, — во время разговора леденец похрустывал у Толстухи Бев на зубах, — мои все начали лет в двенадцать, кажется.
Эми кивнула неопределенно. Ей хотелось, чтобы Бев продолжала, ей нравилось звучание ее голоса, но она не хотела отвечать ни на какие вопросы. Особенно на вопросы о Карен Кин. Воспоминание о Карен усиливало тоску. Они дружили давно, когда были маленькими. Вместе играли в классики на детской площадке, вместе удирали от ос, роившихся над мусорным баком. Однажды ей довелось ночевать у Карен, в большом белом доме под кленами в переулке Валентина. Это был красивый, солнечный, шумный дом: с криком носились мальчишки, сестра Карен сушила полотенцем волосы и болтала по телефону. А Эми было неуютно и тоскливо. Она проплакала в ванной весь ужин, потому что представила себе, что ее мамочка в это время одиноко сидит за столом в пустой кухне. Но бывали и хорошие времена. Как-то раз Карен пришла к ним в гости, и Исабель разрешила им самим напечь булочек. Эми до сих пор вспоминала, как они лакомились булочками, сидя на заднем крыльце, а Исабель что-то пропалывала в саду.
— Все меняется, когда переходишь в старшие классы, — вдруг сказала Эми, а Толстуха Бев не услышала, потому что полезла под стол собирать раскатившиеся из разорванного пакета леденцы.
— Что, детка? — переспросила она, но тут зазвонил телефон, и Бев, вытянув палец в сторону Эми, сказала в трубку: — И что твоя свекруха учудила на этот раз?
Но что бы Эми ей сказала? На самом деле Эми не собиралась посвящать Бев во все изменения, которые случились с ней после перехода в старшую школу. Что у нее намного раньше, чем у других девчонок, начала округляться грудь и она даже спала на животе, безуспешно пытаясь остановить ее неумолимый рост. Как мама, будто просто так, обмерила сантиметром у Эми под грудью, а потом заказала ей лифчик из каталога «Сирс». А когда пришла посылка, оказалось, что лифчик делает грудь еще заметнее и она выглядит по-дурацки взрослой. А в школе у мальчишек была такая игра: проходя мимо нее, кто-то из них чихал и спрашивал громко: «Ни у кого нет салфетки?»
«Не обращай на них внимания, — советовала мама, — это никого не касается».
Но ее это касалось.
Как она испугалась однажды утром, обнаружив на трусиках темно-красное пятно размером с четвертак. Она принесла трусики матери на кухню, и та ахнула:
— Эми, ах, Эми, доченька, ну вот.
— Что?
— Эми, сегодня необыкновенный, особенный день.
Она шла в школу, испытывая омерзение и страх: низ живота отяжелел, странная, тянущая боль в бедрах и запасная гигиеническая прокладка в коричневом бумажном пакете для ланча (тогда еще не принято было носить в школу сумочки). А в школе ее вызвали к доске составить схему предложения. У нее ноги подкашивались от стыда, когда она стояла перед всем классом и думала, что сквозь вельветовую юбку всем видно чудовищно неуклюжую штуку, зажатую у нее между ног. Мама посоветовала Эми записать это событие и вести календарь в записной книжке, чтобы месячные не заставали врасплох (однако Эмины месячные были себе на уме и даже теперь частенько наступали неожиданно). А в субботу пришла Карен Кин, Эми только вышла из ванной и увидела, заходя к себе в комнату, что Карен, сидя на ее кровати, быстро захлопнула записную книжку. «Извини, — пробормотала она, накручивая прядь волос на палец, — я никому не проболтаюсь, честное слово!»
Но слова она не сдержала. И проболталась. И девчонки шептались у нее за спиной, а Элси Бакстер вслух спросила: «Эми, а что у тебя сегодня в пакете для ланча?» Она чувствовала себя каким-то уродцем. Даже потом, когда остальные девчонки одна за другой отрастили груди и у них тоже начались месячные, Эми не могла избавиться от чувства, что она ненормальная, не такая, как все, что-то вроде упыря.
— Моя невестка говорит, — буднично сказала в трубку Бев, — что она целых полтора месяца кровила. Нет, не потоп, ничего подобного, чуть-чуть подтекало.
Она поймала взгляд Эми и протянула ей упаковку леденцов. Эми улыбнулась и тряхнула головой. Никого она, кажется, никогда не любила так, как любила в эту минуту Толстуху Бев. Старая добрая Толстуха Бев, которая может и глазом не моргнув говорить о кишечнике, о менструации, словно это самые обыденные вещи на свете. А Бев, слушая в телефоне голос Дотти Браун, с удивлением заметила мимолетную перемену выражения нежного девичьего лица, какой-то еле уловимый страстный излом.
Тем временем мистер Робертсон преподал Эми урок, урок собственного достоинства, гордости, учтивости. Настоящий урок. Он сказал однажды (а тем временем уже наступил февраль, что-то изменилось в дневном свете — он стал более золотистым, в проблесках надежды), проходя между рядами парт:
— До чего же красивое платье.
Эми склонила голову над тетрадью, прикрыв лицо волосами, даже и не подозревая, что он обращается к ней.
— Эми, — он повторил, — у вас красивое платье.
Она подняла глаза.
— Очень красивое, — повторил он, идя между рядами, кивнул и одобрительно шевельнул густыми бровями.
— Это она сама, — тут же влезла Элси Бакстер, — Эми сшила его своими руками.
Сущая правда. Это было задание по домоводству. Они с Исабель вместе выбрали в магазине подходящую ткань и вдвоем перерыли два каталога «Шьем легко и просто», прежде чем нашли выкройку расклешенного платья. Исабель советовала вшивать молнию вручную, мол, так будет аккуратнее. Но учительница домоводства — та самая, с выпирающими коленками, потребовала пришить молнию на машинке, и Эми пришлось здорово помучиться, сидя за швейной машинкой у окна. Другие девчонки сидели за машинками, тихонько хихикая и шепотом отпуская крепкие словечки в адрес собственных ошибок, а Эми шила молча, лицо ее разрумянилось от усилий, ладони потели всякий раз, когда строчка виляла в сторону и приходилось распарывать снова и снова. Но в конце концов молнию она одолела. И такое платье вполне можно было надеть. А вот у некоторых девчонок так ничего и не получилось.
— Вы его сшили? — спросил мистер Робертсон, остановившись у ее парты, уголком глаза она видела коричневые рубчики на его брюках.
Глубокий и мягкий голос повторил:
— В самом деле — очень красиво.
Эми так и сидела, потупившись, пряча лицо за прядями волос. Она не знала, вправду он так считает или нет. А может быть, он каким-то непостижимым образом с высоты своего возраста решил подшутить над ней. Откуда ей было знать? Потому-то она и не поднимала головы.
Наконец мистер Робертсон сказал, обращаясь ко всему классу:
— Итак, займемся второй задачей, а потом кто-нибудь сможет записать решение на доске.
Но он не отходил. Она слышала, как он сел за свободную парту рядом с ней, и осторожно отвела пряди волос от лица. Он сидел на стуле, скрестив руки, и смотрел на нее. Лицо его было серьезно, она не заметила и намека на насмешку. Он произнес мягко, слегка склонив голову к ней:
— Женщина должна учиться изящно принимать комплименты.
В конторе прогремел звонок. Восемь раз на дню он звенел по всей фабрике, теперь был утренний перерыв. Через пятнадцать минут звонок загремит снова, призывая работниц вернуться за свои столы, но сейчас женский рой гудел в коридорах: одни направились в дамскую комнату, другие спешили в буфет к автоматам с крекерами, банками с газировкой и холодным чаем. Роззи Тангвей подкреплялась морковкой, Арлин Такер принесла из дому половину пирога в шоколадной глазури, стекшей от жары по бокам и приклеившейся к запотевшей ребристой поверхности пластиковой упаковки. Арлин пальцем выковыривала из коробки глазурь, пока Толстуха Бев сообщала ей подробности о продолжающемся кровотечении Дотти Браун.
Эми осталась, где была, за своим столом, уставившись пустыми глазами на кружащиеся лопасти оконных вентиляторов, и думала о мистере Робертсоне. А Исабель, подурневшая от бессонницы, стояла у зеркала в туалете и, промокая лицо бумажным полотенцем, не могла думать ни о чем, кроме слов дочери в ответ на вопрос, что Стейси собирается делать с ребенком: «Я думаю, она избавится от него».
Глава 4
Но в этом году случилось и еще кое-что. Еще в феврале двенадцатилетняя девочка была похищена прямо из дому. Похищение было совершено в Хенкоке — соседнем городишке и так взволновало Исабель, что они с Эми три вечера подряд ужинали у телевизора. «Тсс», — предупреждали они друг друга, когда появлялась заставка последних новостей.
«Поиски Деби Кей Дорн продолжаются, — у диктора было скорбное лицо, наверное, у него самого дети, — полиция не располагает никакими новыми сведениями о двенадцатилетней девочке, которая исчезла из своего дома в минувший вторник между четырнадцатью и семнадцатью часами». Эми и Исабель застывали на диване, подавшись вперед.
— Хорошенькая какая, — бормотала Исабель, когда фото девочки появлялось на экране.
Такая же фотография появилась вчера и по телевизору, и в газетах: круглое личико, кудряшки за ушами, а глаза забавно скошены, словно камера поймала лицо в тот миг, когда девочка вот-вот прыснет со смеху.
— Очень хорошенькая, — сказала Исабель и повторила медленно: — Очень-очень хорошенькая.
Эми придвинулась к ней поближе.
— Чшш, — сказала Исабель, — я хочу послушать, что он скажет.
Только то, что они уже слышали прежде. Утром во вторник, десятого февраля Деби Кей Дорн отправилась в школу. Она поскользнулась на ледяной дорожке и упала. Падение было не слишком серьезным, но ей все равно пришлось остаться дома, а поскольку родители ее работают, она осталась дома одна. В два часа дня мать звонила домой и разговаривала с ней, но когда она вернулась с работы в пять часов, девочка исчезла, а дом был заперт. Ничего не пропало, собака была спокойна. Это обстоятельство дало полиции основания считать, что Деби Дорн из дому увел человек, которого она знала.
— О боже, — вздохнула Исабель, выключив телевизор, — если это так, ничто не поможет.
Но все же она несколько ночей подряд подпирала дверь стулом.
Эми тоже все время думала об этом. Лежа в кровати перед сном и глядя, как лунный свет играет в морозных узорах на стекле, она снова и снова рисовала в воображении картину: девочка в зеленой куртке падает на ледяной дорожке, тетрадка и пакет с завтраком разлетаются в разные стороны, скользят по льду. Мама выбегает из дому: «Доченька, что с тобой?» Мама, слегка усталая, но симпатичная, помогает девочке дойти до дому, дома она снимает с дочки куртку, вешает куртку на крючок. Эми представляла, как Деби лежит на диване, как мама приносит ей плед из спальни и целует дочкин высокий лоб, ладонью пригладив ее кудрявую челку назад: «Никому не открывай двери!»
Эми воображала маленького песика, который, когда кто-то чужой подходит к дому, громко лает и мечется, сдвигая с места коврики и, может быть, даже опрокидывая цветочные горшки, но когда все в порядке, песик спокойно лежит на месте. Может быть, в тот день он лежал рядом с Деби на диване, пока та смотрела по телевизору детскую передачу и чесала песика за ухом. Но Деби должна была проголодаться, подумала Эми, ведь она не больная осталась дома, и вот Деби слезает с дивана, идет на кухню, тщательно изучает содержимое буфета, обнаруживает там какие-то крекеры и картофельные чипсы и жует их, лежа на диване, а зимнее утреннее солнце мешает смотреть телевизор, осветляя экран.
Но теперь ее, наверное, уже нет в живых.
Зять Арлин Такер раньше работал в полиции штата, и, по словам Арлин, большинство похитителей убивают свои жертвы в первые двадцать четыре часа. Исабель сразу рассказала об этом Эми, вернувшись с фабрики.
Значит, скорее всего, Деби Кей Дорн уже нет в живых. Для Эми это было непостижимо. Она не знала эту девочку, не была знаком ни с кем, кто бы знал эту девочку, но она не могла смириться с мыслью, что эта девочка умерла. Что она оделась, собралась в школу, вышла на улицу, прижимая к груди тетрадку, скорее всего изрисованную ручкой (чего только не воображала Эми, ворочаясь в постели: цветочки, сердечки, телефонные номера). Что она шла и думала по дороге: вот он — скучнейший вторник, еще один зимний день, — не подозревая, что в этот самый день ее похитят. Обыкновенных кудрявых девочек из маленьких городков, с картофельными чипсами в пакете для ланча, не похищают из запертых домов, когда эти девочки смотрят телевизор, лежа с песиками на диване. Еще как похищают, ведь это случилось совсем недавно, по соседству, в городишке под названием Хенкок.
— Организована поисковая группа, — рассказала Эми Стейси на следующий день в рощице.
Стоял такой ужасный холод, что дыхание клубилось и застывало на губах, и они скукожились в своих пальтишках, засунув руки поглубже в карманы.
— Поисковая команда добровольцев. Мама говорит, что сам похититель может оказаться в этой команде. Жуть, правда?
Но Стейси не интересовала судьба Деби Дорн. Ее пухлые губы дрожали от холода, когда она сказала, задумчиво разглядывая сосновые иголки, покрытые инеем:
— Хоть бы меня кто-то похитил.
— Но ведь она, наверное, мертва, — ответила Эми.
— А может, ей остобрыдло все, и она сбежала. — Стейси легонько пнула ствол дерева.
— Они так не считают, — серьезно сказала Эми, — девочки двенадцати лет обычно не убегают из дому.
— Еще как убегают. Небось поехала автостопом до Бостона.
— Но что ей делать в Бостоне?
В седьмом классе Эми ездила в Бостон на экскурсию. Из окна автобуса она видела людей, скорчившихся на ступенях домов, грязных, нечесаных бродяг, которые спали на парковых скамейках, укутав ступни в газеты. Вечером, когда Эми вернулась домой, Исабель сказала: «Наконец-то, как я рада тебя видеть. Наверное, поездка тебя потрясла?»
— Она могла бы в проститутки податься. Спала бы на автобусной остановке. Не знаю, что еще делают беглецы.
Стейси осторожно присела на краешек заснеженного бревна, отбросив с лица непослушную рыжую прядь.
— Лично я бы просто бежала куда глаза глядят, и все. — Она хмуро посмотрела на Эми. — Вот не знаю, хочу я есть или нет.
Эми вытащила из кармана пачку крекеров. Таков был их ланч: соленые крекеры с арахисовым маслом и малиновым джемом. Окоченевшими пальцами Эми развернула бумагу.
Стейси бросила и затоптала окурок, потом съела крекер маленькими кусочками, как обычно, ее полные губы едва соприкасались.
— И все-таки, — Эми никак не могла перестать думать о Деби Дорн, — полиция проверила всех ее родственников, все ее связи, или что-то в этом роде, и с уверенностью можно утверждать, что это не побег. Полиция так и сказала. Они подозревают, что это преступление. Ее похитили. У нее не было неприятностей в школе или еще чего-нибудь, она вообще была счастливым ребенком.
— Бред собачий. — Стейси подняла воротник синей форменной куртки и плотнее запахнула его на шее, держа крекер свободной рукой. — Двенадцатилетние не бывают счастливыми.
Эми размышляла об этом, жуя свой крекер с приторным вкусом варенья. После первого крекера у нее обычно разгуливался аппетит. Потом она выкуривала еще одну сигарету, и голод как рукой снимало.
— Я так точно не была, а ты?
Стейси задрала голову, следя взглядом за вороной, которая взлетела с отяжелевшей от смерзшегося снега еловой ветки.
— Я тоже.
Внезапно Стейси дернула Эми за руку:
— Машина! Ложись!
Обе рухнули в снег. Звук мотора приближался, машина грузно двигалась по мерзлой дороге. Эми разглядывала расплющенные в снегу окурки и ждала. Теперь, когда прикрытием могли служить только ветки сосны и ели, девочки не были так хорошо спрятаны от дороги, как раньше. Если бы водитель случайно повернул голову, то увидел бы их. То ли дело осенью, когда они впервые обнаружили это место в густой осенней листве, которую шевелил ветер, — уединенное поваленное дерево, толстое и сухое, на нем так удобно было сидеть.
Машина была синего цвета.
— Блин, это, наверное, Кекс, — выглянув, сказала Стейси, она имела в виду школьного директора, — не бойся, он нас не заметил.
Они снова встали, прислонившись к поваленному стволу.
— Это Кекс был? — переспросила Эми.
А тем временем февраль продолжался. Чередой унылых, белых, стылых дней. Небо частенько было в тон слежавшемуся снегу в окрестных полях, отчего весь мир вытягивался безразмерно. Его блеклое течение прерывалось лишь чернотой мерзлых стволов, очерчивающих линию горизонта, да просевшей крышей старого краснокирпичного амбара. А потом внезапно наступала оттепель, и день являлся во всем блеске лазурных небес, в сверкании солнечных зайчиков, скачущих по взмокшим деревьям, и мир искрился под стук каблучков по тротуару на Главной улице, где вдоль дороги струились ручейки талой воды.
— И вот в такой день какой-нибудь несчастный покончит с собой, — тихо сказала Исабель, позвякивая ложечкой о блюдце.
Они сидели субботним днем за столиком кофейни «У Лео», прямо у входа на мост. Лучи струились в окно, растекались по голубой клеенчатой поверхности стола, отскакивали от металлической креманки в руке у Исабель. Выпив глоток молока, она продолжила:
— По статистике, наибольшее число самоубийств совершается сразу после резкого похолодания. В первый же ясный, солнечный день.
Эми медленно смаковала пончик. Ей очень хотелось еще один, но она боялась, что мать не разрешит, и растягивала удовольствие.
— Когда я была такая, как ты, я знала одного человека — его жена преподавала у нас в школе. Такой тихий, незаметный человек… И вот однажды жена пришла с работы, а бедняга покончил собой — застрелился. Она нашла в коридоре его тело.