Эми с трудом оторвалась от пончика и посмотрела на мать:
— Правда?
— Да, как ни печально.
— Как же он это сделал?
— Ну, доченька, я не знаю, — Исабель взболтала в чашке остатки кофе, — говорят, в коридоре пришлось после этого перекрашивать стены.
— Никогда не видела мертвецов, — сказала Эми, слизнув с пальцев сахарную пудру.
На тарелке Исабель красовался румяный пончик. Она отрезала маленький кусочек и осторожно взяла его двумя пальцами.
— А правда, мертвый человек выглядит так, будто он просто спит?
Исабель отрицательно покачала головой, жуя. Она промокнула салфеткой губы и сказала:
— Нет. Мертвые выглядят так, будто они умерли.
— А какая разница? Дедушка Стейси Браун умер в постели ночью, и бабушка все утро думала, что он спит, и не хотела его будить.
— Я бы сказала, что ее бабушке нужны новые очки, — ответила Исабель, — мертвые кажутся ушедшими, а не просто спящими. Вытащи палец изо рта, пожалуйста. Нельзя прилюдно ковыряться в зубах.
Эми так радовалась тому, что выглянуло зимнее солнце, что пончики такие вкусные, что стекла запотели и в воздухе приятно пахнет кофе. Она решила, что мама тоже рада, мамина всегдашняя морщинка меж бровей теперь разгладилась. Эми попросила второй пончик, и мама согласилась.
— Только запей молоком, — предупредила она, — пончики очень жирные.
Они молча ели и глазели сквозь большую витрину на гуляющих по Главной улице. За что Эми любила кофейню «У Лео», так это за то, что здесь она чувствовала себя нормальной, такой, как все. Обе они были нормальными: мама с дочкой на прогулке субботним вечером. Точь-в-точь как девочки с картинок в каталогах «Сирс». И в воздухе действительно уже пахло весной. На крыле припаркованного возле кофейни автомобиля прыгали солнечные зайчики, а снег стал мокрым и ноздреватым. Исабель откинулась на спинку стула, перебирая пальцами салфетку.
— Почему она открыла дверь? — спросила Эми, покончив со вторым пончиком и отодвинув тарелку. — Ведь мама ей запретила.
Исабель покачала головой:
— В том-то и дело. Я все время говорю, чтобы ты никому не открывала, но, допустим, звонит тебе Эйвери Кларк и сообщает, что я попала в аварию и он сейчас приедет и отвезет тебя ко мне в больницу, ты ведь откроешь и поедешь с ним, правда?
— Конечно.
— Эйвери никогда тебя не обидит, он и мухи не обидел бы. Я просто привела пример.
Исабель спрятала мелочь под блюдце — она не любила оставлять чаевые на виду.
— Ну что?
Они не спеша шли рядышком по тротуару (такие обыкновенные, нормальные!) — мама с дочкой, голова к голове, разглядывали витрины, показывали пальцем то на пару туфель, то на сумочку, то на платье, которое ни та ни другая ни за что не надели бы. Для Эми это были мгновения блаженства.
И они были так редки.
А когда они въезжали на парковку супермаркета «A&D», настроение уже померкло, мгновение улетучилось. Эми явственно ощутила его уход. Может, это просто двум пончикам было тесно в переполненном молоком желудке, но привычное ощущение тяжести наползало внутри, словно прилив. Стоило им переехать через мост, как солнце будто повернулось другой стороной, и радостная дневная желтизна сменилась золотом раннего вечера. Было больно смотреть, как золоченые лучи разбиваются о бетонные берега, скорбные и непреклонные. И Эми испытывала острую тоску по утраченной радости.
— Напомни мне, чтобы я постирала колготки, — сказала Исабель.
В универмаге повсюду были рассыпаны опилки, превратившиеся в грязное месиво под сырыми подошвами покупателей. Эми толкнула тележку, и одно переднее колесо застопорилось под углом, тележка затряслась, то и дело спотыкаясь в опилочной слякоти.
— Пошли скорее, — вздохнула Исабель, заглянув в список.
Настроение матери тоже изменилось, Эми ощутила перемену, словно этот душевный упадок случился по ее вине. Словно два пончика оказались лишними для них обеих.
Почему-то ей хотелось расплакаться. В этом магазине непонятно как сталкивались лицом к лицу надежда и безнадежность. Надежда ярко освещенных кухонь, с трезвонящими телефонами на стенах, позвякиванием серебряных приборов на столах, душистым паром, витающим над блестящими кастрюльками на плитах. И безнадега бесконечных консервных рядов, неулыбчивых людей, устало толкающих магазинные тележки.
— О господи! — тихо произнесла Исабель, с нарочитым вниманием разглядывая банку тунца. — И здесь эта мегера.
Барбара Роули — статная, в длинном зимнем пальто — задумчиво изучала полки с салатными заправками, прижав к подбородку обтянутый печаткой палец. Для Исабель она была все равно что кобра в стойке, а вот Эми эта женщина казалась красавицей: большие глаза (как выяснилось, карие), сияющие волосы, словно в рекламе шампуня. Пара жемчужных серег украшала розоватые мочки ушей, а темно-вишневая помада удачно подчеркивала белизну зубов, когда Барбара улыбалась.
Впрочем, это была дежурная улыбка диаконовой жены при встрече с членами паствы — не более. И возможно, осторожное любопытство.
— Здравствуйте, — произнесла она протяжно.
— Здравствуйте, Барбара, как поживаете? — ответила Исабель подчеркнуто сухо.
— Хорошо, спасибо, — промолвила Барбара Роули, как будто сообщая нечто чрезвычайно важное.
Она перевела взгляд на Эми:
— Извини, я забыла твое имя.
— Эми.
— Ах да, конечно Эми, — все так же улыбаясь, повторила Барбара, — ты ведь учишься с моим Флипом?
— Да, мы в одном классе по математике. — Эми опустила глаза на руку в перчатке, сжимающую баночку оливок.
— Что вы делаете сегодня вечером, милые дамы? — При этих словах брови Барбары Роули довольно нелепо подскочили вверх.
Этот вопрос о вечере застал обеих врасплох, мать и дочь ощутили даже не укол — пощечину и беспомощно уставились друг на друга. Да и как могло быть иначе? Разве не пощечину нанесла им эта расфуфыренная дамочка с банкой оливок в руке, словно насмехаясь над ними?
— Да всякую всячину, — ответила Исабель.
Повисло неловкое молчание. По их вине, конечно, потому что Эми была уверена, что, будь на их месте кто-то другой, разговор не был бы столь тягостным для Барбары Роули.
— Что ж, приятного вам вечера, — сказала Исабель, взяла у Эми тележку и покатила ее прочь.
— А она красивая, — заметила Эми, беря с полки крекеры с ореховым маслом и желе для ланча со Стейси. — Ты так не считаешь, да? — Эми не унималась.
Исабель положила в тележку пакет фарша и свернула в другой отдел.
— Видишь ли, я полагаю, — тихо ответила она, — она понравится тому, кто любит внешний фальшивый лоск, обилие косметики. Лично мне она не кажется красивой.
Эми стояла, ссутулившись, пока мать складывала в тележку консервированную свеклу. Она-то любила косметику. Она бы очень не прочь накраситься, и поярче. И духи она тоже любила, ей так хотелось бы оставлять за собой в воздухе душистый шлейф.
— Я имела в виду, что без косметики она была бы красивее.
Ее встревожил угрюмый взгляд, брошенный матерью в сторону сухих завтраков.
— У нее сегодня, наверное, гости, — сказала Исабель, косясь на коробку злаковой смеси. — Подаст оливки на серебряном блюде и расскажет, что, мол, встретила сегодня Исабель Гудроу, ту самую, что украсила церковь осенними листьями и хризантемами, и они слегка позубоскалят на мой счет.
Как же Эми забыла. Ведь Барбара Роули здорово обидела мать в тот день, сразу после службы, когда они пили кофе в подсобной комнате. Вот так же, как теперь, порозовели тогда ее щеки. Исабель потянулась за банкой яблочного пюре.
— Не горбись, — сказала она, хмуро разглядывая этикетку. — Ты ужасно сутулишься. Иди вперед и возьми другую тележку. Елозит, трясется — просто сил уже никаких нет.
Снаружи уже стемнело. В черных окнах универсама белели пятна рекламных объявлений, автоматические двери с шуршанием раздвигались, впускали и выпускали людей, мальчики в красных форменных куртках с логотипом «A&D» катили по резиновым дорожкам пустые тележки. Эми взялась за пластиковую ручку одной из них, еще не остывшую от чьих-то ладоней, и тут же заметила Барбару Роули. Она стояла у кассы, благостно глядя в пространство, и молитвенно прижимала к груди баночку оливок.
Неужели у нее и вправду сегодня званый ужин? Эми решила, что так оно и есть. И тут же где-то в подреберье кольнуло: мать никогда не устраивала званых вечеров, да разве могла она хоть кого-нибудь пригласить в гости? «Что вы делаете сегодня вечером, милые леди?» А ничего. Это другим жителям Ширли-Фоллс есть чем заняться: Барбара Роули выставляет на стол мерцающий фарфор, Стейси гуляет со своим парнем, может, даже и на какой-то вечеринке. Сколько раз по понедельникам можно было услышать, как один парень говорит другому, хлопнув того по плечу: «Угадай, кто облевал мне всю машину?»
Ох, как же грустно стало Эми. Ее мать почти ни с кем не общается. Это факт. Ее мать, одинокая, с бледным и серьезным лицом, в мешковатом пальто, пристально рассматривала дату изготовления на упаковках молока. Подкатив к ней поближе новую тележку, Эми сказала:
— Мам, ты ведь тоже красивая.
Конечно, она ляпнула глупость, фальшивые слова эхом многократно отразились в ответном молчании.
Исабель проверила список еще раз и попросила наконец:
— Не могла бы ты отыскать стойку с туалетной бумагой?
Домой они ехали по каким-то закоулкам в насквозь промерзшей машине. Дома все мельчали и редели, будто за городом. Некоторые были совсем темны. Они проехали мимо дома с ярким фонарем над въездом в гараж, желтый полукруг лежал на присыпанной снегом дорожке, и Эми вдруг подумала о Деби Дорн. Она вообразила девочку, упавшую на скользкой дорожке, девочку, которая не пошла в школу и смотрит телевизор, лежа на диване. Вот ее мама звонит в два часа, и Деби идет на кухню, чтобы снять трубку.
Эми пошевелила ногами — печка раскочегарилась и наконец-то согрела окоченевшие ступни. Эми подумала, что Деби Дорн, наверное, уже возвращалась в гостиную, как вдруг услышала звук подъезжающей машины, может быть, она даже выглянула в окно. Может, сердце ее и забилось сильнее, пока она не узнала машину или самого водителя. И может, она подумала: «Фух, это он, а я-то испугалась!» — и открыла дверь.
Сквозь ветровое стекло Эми вглядывалась в темноту. Огни встречных фар приближались, росли, проплывали мимо и растворялись во мгле.
Наверное, Деби покинула дом в спешке, но теперь темнеет рано. Тот, кто увел ее, должен был посадить ее в машину, неужели они ехали уже в темноте? Здесь столько окольных дорог, можно проехать много миль в стороне от жилых домов. Эми откусила ноготь. Деби должна была почувствовать неладное, должна была осознать, что ее везут совсем не туда, куда обещали. Понять, что едет не домой. Эми вздрогнула, когда печка обдала ее ноги теплой струей воздуха. Наверное, Деби сидела и плакала на переднем сиденье. Потому что в конце концов она не могла не заплакать, так думала Эми. Она плакала, прижимая к лицу ладошки, и просила: «Пожалуйста, я хочу к маме!»
Эми вцепилась зубами в следующий ноготь. Что значит субботняя вечеринка в доме Барбары Роули по сравнению с тем, что Эми сейчас рядом со своей мамой? Единственное, что имеет значение на всем белом свете, — они вместе и они в безопасности.
— Прекрати грызть ногти, — раздался голос Исабель.
— Я вспомнила про Деби Кей Дорн, — ответила Эми, послушно вынув палец изо рта и положив руки на коленки, — интересно, о чем она думает прямо сейчас.
— Ни о чем, — ответила Исабель и, включив сигнал поворота, въехала на дорожку, ведущую к их крыльцу.
Их ждал простывший насквозь дом. Эми прошла в кухню, прижимая пакет к себе сбоку, — так некоторые носят маленьких ребятишек. Одно время, это было давно, она действительно воображала, что пакет — это ребенок, ее дитя, и она бережно опускала его на пол. Теперь же Эми просто поставила пакет на разделочный стол. Она устала и даже была немного заторможена. Исабель посмотрела на нее, надевая кофту:
— Тебе надо поесть.
А в понедельник мистер Робертсон сказал, что ему нравится ее платье. И как переменился мир! Хватит думать про Деби Дорн (может, мама и Арлин Такер ошибались и девочка вовсе не умерла). Зато как празднично золото февральского солнца лилось в тот день в кухонное окно на Эмины тетрадки на столе. Его задушевный, прекрасный голос: «Женщина должна учиться изящно принимать комплименты». Эми смотрела, как синица за окном прыгает по еловой лапе. «Женщина»… Он произнес это слово, сумев выявить его чудесную женственную суть. Все самое восхитительное, что есть в слове «женщина», имело отношение и к ней — к Эми.
И как-то непостижимо все переменилось. Эми провела пальцами вдоль края стола. И лифчик перестал казаться нелепым и ненужным. Теперь это был не просто лифчик, а женское нижнее белье, бюстгальтер. И менструации перестали вызывать брезгливость. Все женщины менструируют (и прелестная Барбара Роули). Как восхитительно быть женщиной! Мистер Робертсон, его голос, нежный и все-все понимающий, учил ее этому. Он считал, что Эми достойна быть его ученицей.
«Женщина должна учиться изящно принимать комплименты». Эми отложила недоделанные уроки и пошла наверх, в свою спальню, — попрактиковаться перед зеркалом. «Спасибо, — произнесла она (изящно). — Благодарю вас». Она расчесала волнистые локоны, рассыпавшиеся по плечам, поворачиваясь то левым профилем, то правым: «Благодарю вас, вы так добры!»
Раздался стук в дверь.
— Эми, — окликнула ее Исабель. — Ты с кем разговариваешь?
— Ни с кем. Я не слышала, как ты пришла.
— Я приму душ, и будем ужинать.
Эми дождалась, пока мать зайдет в ванную. Теперь она осторожничала, произнося слова одними лишь губами. За окном заливалась птица-кардинал. Луч заходящего солнца нежился на ее кровати. Она изящно улыбнулась зеркалу: «Благодарю, вы так добры». И еще раз, медленно опустив ресницы: «Как приятно то, что вы сейчас сказали».
Глава 5
Исабель страшно переживала, что наткнулась в универсаме на Барбару Роули. Весь вечер она представляла себе званый ужин в доме у Барбары: бокалы с вином, сверкающие подсвечники, легкий смешок, и ужасное чувство охватывало ее при мысли, что там могут вспомнить о ней («Знаете, я сегодня встретила в „A&D“ Исабель Гудроу. Думаю, она немного не в себе» И кто-то поддакнет, накалывая оливку на шпажку: «Это ж надо было додуматься — сухими листьями украсить алтарь!» Смех, звон бокалов. «Что это ей — хлев?»).
Ужасно.
Но еще хуже, что назавтра, воскресным днем, Эйвери Кларк не появился на службе. Это было из ряда вон: почти каждое воскресенье Эйвери вместе с женой Эммой неизменно сидели на скамейке в третьем ряду. Мать Исабель внушала ей много лет назад, что если садишься в передние ряды, значит, ты пришел в церковь просто показаться, поэтому она сидела, как всегда, почти в самом конце, пытаясь из-за чьих-то обсыпанных перхотью плеч и голов отыскать взглядом Эйвери, и не находила.
На обратном пути пошел снег, маленькие хлопья, скудные и бесцветные, оседали на «дворниках», день казался бесконечным и скучным, как эта дорога позади. Может, Кларки тоже были приглашены вчера и так хорошо повеселились, что сегодня поутру не захотели встать с постели. Весь день Исабель терзала себя этим, бродя по дому. Среди бела дня в комнатах было темно, будто вечером, из-за свинцового неба. Снег то и дело сменялся дождем, влага неровными потеками струилась по оконному стеклу.
Ближе к вечеру, когда Исабель гладила наволочки в кухне, дождевые капли заледенели и с тихим шуршанием опускались на подоконник. Исабель к тому времени уже нашла себе другую мысль для развлечения: Эйвери Кларк уехал. Тщательно отпаривая края наволочки, она думала, что Эйвери с женой, наверное, отправились в Бостон. Одни жители Ширли-Фоллс ездили в Бостон, чтобы сходить на балет или в музей. Другие ездили в Бостон просто прогуляться по магазинам, как Барбара Роули или жены других священников. Несколько раз в год они совершали набеги на бостонские магазины, останавливаясь на ночь в гостинице, и привозили новые блузки, юбки и новые украшения. Конечно, чтобы принарядиться к званому ужину.
А жена дантиста ездит в Бостон, просто чтобы сделать укладку! Исабель вспомнила, складывая наволочку и принимаясь за следующую, как слышала об этом в приемной дантиста. От этой новости ее канал в корне зуба заболел еще невыносимее. Лежать с раскрытым ртом на виниловом кресле с маленьким слюноотсосом под языком и бурчащим дантистовым животом у самого уха было так унизительно. А потом стоять у стойки с онемелой и отвисшей губой (никогда не знаешь, капнет слюна или нет), и выписывать чек на заоблачную сумму, и знать, что часть ее пойдет на следующий бостонский вояж миссис Эррин. Просто чтобы уложить волосы. Исабель вынимала утюг из розетки, сливала воду в раковину, снедаемая мыслью об Эмме Кларк, о том, что Эйвери в эти минуты, подъехав к дому, выгружает из машины чемоданы, а Эмма тащит следом пакеты с обновками, дорогой парфюмерией и парой безвкусных туфель…
Как оказалось, ее терзания были лишь бесплодными домыслами. Ибо, придя утром на работу и заглянув в кабинет, чтобы бодро осведомиться у Эйвери, хорошо ли он провел выходные, Исабель услышала: «Нет».
Оказывается, он схватил какой-то кишечный вирус. Качая головой, он поведал Исабель, как утром в воскресенье проснулся от мучительных резей в животе.
— Ужасно неприятно. — Он сидел на стуле, сцепив руки на затылке, и выглядел при этом совершенно нормально.
— Как жаль, — вздохнула Исабель, ощутив громадное облегчение от того, что Эйвери Кларк не шлялся по Бостону, не развлекался в гостях тут, в городе, а, то и дело наведываясь в туалет, лежал дома в кровати со стаканом холодного имбирного эля на тумбочке у изголовья. — Надеюсь, вам уже лучше? — добавила она. — Вы прекрасно выглядите сегодня.