Князь А. С. Меньшиков, весьма довольный тем, что я уладил дело со строителями и предполагаю возможным взять весь назначенный к отправке груз, для перевозки которого обыкновенно назначались транспорты гораздо больших рангов, мало того, что утвердил моё представление, но ещё на записке моей написал: "В точности исполнять немедленно и все дальнейшие требования командира, клонящиеся к скорейшему выходу из Кронштадта транспорта и к обеспечению благонадежного плавания и сохранения здоровья команды". Затем он заметил мне, что хотя и вполне соглашается с необходимостью привести в известность юго-западный берег Охотского моря, но берег этот считают принадлежащим Китаю. На это я отвечал его светлости, что по трактатам, заключённым с Китаем, вся страна от верховьев реки Уды к востоку, до моря, оставлена без разграничения, а потому и нельзя утверждать, чтобы этот берег принадлежал единственно Китаю. Князь сказал: "Это правда, и генерал-губернатор об этом хлопотал, но министр иностранных дел признаёт ныне этот берег китайским; это обстоятельство и составляет немаловажное препятствие к тому, чтобы дать вам разрешение произвести его опись. Граф Нессельроде и не думает о том, что без подробной описи этого берега плавать по Охотскому морю для наших судов опасно, он избегает только неприятных сношений с китайцами". "Впрочем, -- заметил князь, -- это впереди, а теперь вам надобно заботиться, чтобы скорее выйти из Кронштадта и, несмотря на настоящие политические обстоятельства {Известно, что в начале 1848 года Европа была взволнована, и Россия ожидала, что может разгореться всеобщая европейская война}, стараться благополучно прибыть в Камчатку, ибо там во всем крайний недостаток".
Из разговора с князем я заключил, что разрешение на опись юго-западного берега Охотского моря можно надеяться получить только при раннем выходе моём из Кронштадта и при ходатайстве генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва, а потому сейчас же после этого разговора я написал в Иркутск письмо к Н. Н. Муравьёву. Высказав его превосходительству мою полную уверенность в его готовности сделать всё полезное для вверенного ему края, я в то же время уведомил его, что надеюсь выйти из Кронштадта, в начале августа и быть в Камчатке в начале мая 1849 года. Чтобы сдать груз, -- писал я, -- мне достаточно 2 1/2 недель, а затем остальная часть лета у меня остаётся свободною; её-то и мог бы я употребить, во-первых, на осмотр и опись юго-восточного берега Охотского моря, начиная от Тугурской губы до лимана Амура; во-вторых, на исследование этой реки и её лимана и наконец на опись северо-восточного берега Сахалина, до широты 52°, то-есть места, около которого Крузенштерн предполагал существование бара какой-то большой реки или одного из рукавов Амура". Судя по разговору моему с князем Меньшиковым, -- писал я Муравьёву, -- без Вашего содействия я не надеюсь получить на то разрешения; за самовольное же производство подобной описи я подвергаюсь строжайшей ответственности, так как всеми здесь и особенно графом Нессельроде эти места признаются принадлежащими Китаю. Между тем случай и время будут упущены, и мне будет очень жаль не воспользоваться удобными обстоятельствами, тем более, что ко мне на транспорт назначены деятельные и прекрасные офицеры и транспорт снабжается для этого довольно полно. Постигая всю важность для России познания этой страны, я употребил бы всю мою деятельность и способности, чтобы представить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком; я бы исследовал, во-первых, до какой степени доступно плавание для мореходных судов в реку Амур и её лиман и, во-вторых, имеются ли на берегах этого края гавани, в которых с удобством можно было бы основать порт, то-есть постарался бы разрешить главные вопросы, остающиеся доселе сомнительными. Но для этого необходимо, чтобы мне было повелено:
"1) По приходе в Петропавловск сдать весь груз в этом порту.
"2) Из Петропавловска отправиться к восточному берегу Сахалина до 52° северной широты и отсюда, следуя с описью вдоль сахалинского берега к северу, войти в лиман Амура для исследования устья Амура и лимана, в видах разрешения главного вопроса: в какой степени доступен вход в лиман и реку с севера и юга.
"3) Описать юго-западный берег Охотского моря и берега Татарского залива, в видах отыскания на этих берегах удобной гавани, и наконец:
"4) В случае если бы в продолжение навигации 1849 года я не успел окончить эту опись, то на зимние месяцы итти к югу и, с раннею весною 1850 года, возвратиться обратно в Татарский залив для окончания описи; после чего следовать в Охотск и, сдав транспорт, со всеми офицерами возвратиться сушею в Петербург".
Это письмо я закончил так: "Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагалось, чем брать на себя подобную трудную работу, да ещё на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом деле и ожидать на это письмо Вашего уведомления". 10 февраля 1848 года, С.-Петербург.
Решение князя Меньшикова относительно груза взволновало комиссариатских чиновников и содержателей магазинов; они старались делать мне на каждом шагу всевозможные затруднения, но в этом деле приняли участие почтенные адмиралы, генерал-интендант Васильев, главный командир кронштадтского порта Беллингсгаузен и начальник штаба Васильев; они остановили эту бюрократическую бурю и, в конце концов, довели моих бюрократов до того, что они начали усердно хлопотать, чтобы как можно скорее спровадить меня из Кронштадта. Весь груз был упакован и упрессован согласно моему требованию и в начале июля доставлен в Кронштадт. Груз был самого лучшего качества, так что начальники Камчатки и Охотска Машин и Вонлярлярский донесли князю Меньшикову, что такого хорошего качества материалов и запасов, какие доставлены на транспорте "Байкал", не было доселе в этих портах. Назначенные ко мне расторопные и деятельные офицеры употребляли всевозможное старание к скорейшему приготовлению транспорта. Строители Бергстрем и Сулеман сдержали свое слово: 10 июля 1848 года транспорт был спущен на воду со всем внутренним устройством. К этому же времени команда, паруса и такелаж были присланы из Кронштадта в Гельсингфорс на пароходе "Ижора", который для содействия к скорейшему прибытию транспорта в Кронштадт оставался в моем распоряжении. Таким образом, сверх ожидания князя Меньшикова, 20 июля я пришёл на Кронштадтский рейд совершенно почти готовым, так что нагрузить транспорт и приготовиться окончательно к походу потребовалось не более четырех недель.
Между тем в начале июля в Гельсингфорсе я получил ответ генерал-губернатора на письмо моё от 10 февраля. Николай Николаевич благодарил за истинно патриотическое рвение моё к столь важному для России делу, уведомлял, что он ходатайствует вместе с сим через князя Меньшикова об утверждении инструкции императором, которую я имею получить; что эта инструкция составлена на основаниях, изложенных в моем письме к нему от 10 февраля, и, наконец, что, при сочувствии к этому делу князя Меньшикова и министра внутренних дел Л. А. Перовского, он надеется, что она будет утверждена.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ НА ПУТИ К НИЗОВЬЯМ АМУРА Объяснение с князем Меньшиковым о необходимости исследования Амурского лимана. -- Проект инструкции, представленный мной князю Меньшикову. -- Мои объяснения с адмиралами Беллингсгаузеном, Анжу и Врангелем. -- Выход транспорта, из Кронштадта и плавание его до Петропавловска. -- Депеши, полученные мной в Петропавловске от Н. Н. Муравьёва. -- Распоряжения мои в этом порту. -- Выход транспорта.
По приходе в Кронштадт с транспортом я немедленно явился в Петергоф к князю. Князь удивился моему скорому приходу и, когда я объявил ему, что транспорт около 20 августа выйдет из Кронштадта и что я помещу весь доставленный груз, был весьма доволен и благодарил меня. В это время я застал у князя Льва и Василия Алексеевичей Перовских58. Пользуясь расположением ко мне князя и имея в виду ходатайство Н. Н. Муравьёва, я решился сказать князю: "Итак, ваша светлость, я со своей стороны сделал всё возможное, чтобы прибыть на Камчатку в мае месяце и иметь лето 1849 года свободным, а потому осмеливаюсь просить вашу светлость разрешить употребить мне это время на опись юго-западного берега Охотского моря и при этом случае побывать в лимане Амура, в который официально меня занесут свежие ветры и течения, постоянно господствующие в этих местах, как пишет Крузенштерн". На это князь отвечал: "Бесполезно рисковать итти туда, где положительно известно, что вход весьма опасен и для твоего транспорта невозможен. Кроме того я уже говорил, что граф Нессельроде не решится представлять об этом государю, особенно теперь, когда решено уже, что эти места должны принадлежать Китаю". Перовские {С этого времени я пользовался особым расположением Л. А. Перовского, и он везде и всегда меня обеспечивал.} при этом заметили, что, кажется, нет причины отклонять моей просьбы, если я указываю, что это можно сделать случайно. Тогда князь Меньшиков, сказав, что об этом хлопочет и генерал-губернатор Муравьёв, приказал мне сейчас же ехать в Петербург к вице-директору инспекторского департамента М. Н. Лермонтову, взять от него представление Муравьёва, рассмотреть его и составить проект инструкции, который и доложить ему. Через два дня я представил князю проект инструкции такого содержания: "По сдаче груза в Петропавловске следовать в Охотское море, тщательно осмотреть и описать залив Константина (залив Академии) и соседственный с ним юго-западный берег Охотского моря, до лимана Амура; исследовать лиман этой реки и её устье и описать северо-восточную часть Сахалина до 52° северной широты. Затем отправиться в Охотск, сдать транспорт и с офицерами через Сибирь возвратиться в Петербург. По прибытии в Камчатку находиться в распоряжении генерал-губернатора Восточной Сибири ввиду содействия с его стороны в возлагаемом на вас поручении".
Прочитав этот проект, князь вычеркнул лиман и устье Амура, а вместо этого написал: "и осмотреть юго-западный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями", и при этом сказал мне, что исполнение мной распоряжений генерал-губернатора должно ограничиваться лишь пределами этой инструкции, в противном случае подвергаюсь строжайшей ответственности. На это я сказал князю, что мысы Ромберга и Головачёва определены Крузенштерном и около этих мест существуют сильные течения, которые могут увлечь транспорт в лиман Амура, и поэтому я буду иметь случай осмотреть как его, так и устье реки. "Это, -- отвечал князь, -- будет бесполезно, ибо, повторяю, лиман недоступен; хотя я этому не доверяю и вполне сочувствую необходимости его исследования, но ныне, когда решено, что этот край принадлежит Китаю, без высочайшего повеления сделать это невозможно, и вы подверглись бы за это строжайшей ответственности. Впрочем если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, то-есть потери людей или судна, и без упущения возложенного на вас поручения, -- описи и исследования Константиновокого залива и окрестных с ним берегов, куда и предполагается перенести Охотский порт, -- то, может быть, обойдется и благополучно. Данная вам инструкция сообщена Муравьёву. Хлопочите скорей выйти из Кронштадта, я вами доволен, но чиновники весьма сердиты на вас и беспрестанно жаловались генерал-интенданту".
Получив упомянутую инструкцию от князя Меньшикова за несколько дней до моего выхода из Кронштадта, я имел случай говорить о Сахалине и о берегах Охотского моря с главным командиром Кронштадтского порта Ф. Ф. Беллингсгаузеном59 и адмиралом П. Ф. Анжу60. Первый сопровождал Крузенштерна в чине мичмана, а последний был большой приятель и товарищ барона Врангеля, бывшего тогда председателем Главного правления Российско-Американской компании. Ф. Ф. Беллингсгаузен сообщил мне, что опись, произведенная И. Ф. Крузенштерном в северной части Амурского лимана, а равно и предположение его, что у восточного берега Сахалина существует бар одного из рукавов реки Амура, -- весьма сомнительны, и как он, так и П. Ф. Анжу сказали мне, что недавно к этим берегам было посылаемо судно Российско-Американской компании. Они сообщили мне, что при описи там весьма полезно иметь байдарку, почему и дали мне письма к Ф. П. Врангелю, прося его сообщить мне, если возможно, сведения об этих местах и распорядиться, чтобы у меня была байдарка. С этими письмами я явился к Ф. П. Врангелю. Почтенный адмирал принял меня весьма ласково и благосклонно; относительно байдарки и при ней двух алеутов, бывших в Аяне и знакомых с языком гиляков, обитающих около Тугурской губы, обещал сейчас же сделать распоряжение, чтобы байдарку с этими алеутами доставили в мае 1849 года с Алеутских островов в Петропавловск; кроме этого, на случай, если бы к моему приходу в Петропавловск туда байдарку не доставили, дал мне бумагу, по которой я мог добыть ее, послав из Петропавловска на ближайший к нему остров из Алеутского архипелага. Что же касается сведений о юго-западном береге Охотского моря, то Фердинанд Петрович сказал мне, что сообщать ему об этом неудобно. "Впрочем, всё, что здесь замечательного, -- сказал он, -- это то, что устье реки Амура и её лиман оказались недоступными". Это обстоятельство подстрекнуло мое любопытство, и я убедительно просил Ф. П. Врангеля позволить мне взглянуть у него на те данные, на которых основано подобное заключение. Врангель, снисходя к убедительной моей просьбе и к обещанию хранить все в тайне, вынул из своего стола пакет, в котором были копии с журнала описи Гаврилова, и, усадив меня в своем кабинете, дозволил прочесть этот журнал. С большим вниманием я рассмотрел его и вынес такое убеждение, что эта опись вовсе не разрешает вопроса о реке Амуре, а ещё более убеждает меня в необходимости исследования этих мест. Выслушав мнение барона о недоступности устья Амура, высказанное мне раньше и князем Меньшиковым, я понял положение правительства и решение его предоставить Амурский бассейн Китаю. Это доселило во мне твердую решимость во что бы то ни стало произвести исследования устья Амура и его лимана и попытать -- не удастся ли мне открыть истину и отклонить правительство от подобного вредного для России решения; поэтому я решился употребить все меры для того, чтобы попасть в Петропавловск как можно скорее и иметь время затем для вышесказанных работ. Считая бесполезным высказывать барону Врангелю моё мнение об описи Гаврилова, я поблагодарил только его за внимание и оказанную им готовность мне содействовать.
21 августа 1848 года транспорт "Байкал" вышел из Кронштадта {Экипаж транспорта состоял на следующих лиц: командир капитан-лейтенант Г. И. Невельской, лейтенанты: П. В. Козакевич (старший офицер) и А. П. Гревенс. Мичманы Гейсмар и Гротс, корпуса штурманов: поручик Халезов и подпоручик Попов; юнкер князь Ухтомский и лекарь Берг. Нижних чинов, составлявших команду транспорта: унтер-офицеров 3, матросов 22, баталер 1, артиллерийский унтер-офицер 1 и фельдшер 1, всего 28 чел. Для отвоза в Петропавловск мастеровых 14 человек.}. В море встретил он свежий противный ветер и без всякой пользы пролавировал несколько часов. 22 августа я бросил якорь на восточной стороне острова Сескара, где и ожидал благоприятных обстоятельств двое суток. Снявшись с якоря 24 августа, до самого Копенгагена (до 8 сентября) мы боролись с теми же противными ветрами и только на несколько часов имели попутный ветер, при котором транспорт шел от 5 до 7 1/2 узлов.
9 сентября вышли из Копенгагена и, имея попутные тихие ветры и штили, 11-го числа вступили в Северное море; 15-го -- в Английский канал, а 16-го в 6 часов утра бросили якорь на Портсмутском рейде, близ острова Уайта. Здесь мы простояли 14 дней для необходимых работ и приготовлений к дальнейшему плаванию, как-то: поверки хронометров, заготовления различных запасов, провизии и теплой одежды для команды. Подходящей нам винтовой шлюпки достать не могли, её нужно было заказать и ждать полтора месяца.
30 сентября снялись с якоря на Портсмутском рейде и направивлись в Рио-де-Жанейро; до 10 октября мы имели восточные умеренные ветры; с северной широты 81°30' и 22°26' западной долготы наступили западные и северо-западные ветры, беспрестанно менявшиеся в силе и направлении. Наконец, 13 октября в северной широте 27°51' и западной долготе 21°42' встретили северо-восточный пассат, который дул весьма неправильно, переходя нередко к востоку и даже к востоку-юго-востоку со шквалами и пасмурной погодой, а близ экватора, 30 октября, незаметно перешел к юго-востоку.
4 ноября ветер постепенно стал отходить к востоку, а 6-го числа задул от северо-востока. Мы не дошли 100 миль до Рио-де-Жанейро, как он начал стихать, и наступил штиль; проштилевав здесь более суток, 15 ноября мы бросили якорь на рио-де-жанейрском рейде, совершив таким образом плавание от Портсмута до Рио-де-Жанейро в 44 суток. Конопатка всего баргоута, тяга такелажа, окраска, пополнение провизии и другие необходимые работы для приготовления транспорта к предстоящему переходу до Вальпарайзо вокруг мыса Горна задержали нас здесь до 1 декабря. 1 декабря, утром, при тихом ветре от запада мы вышли в море, а на другой день пересекли тупик Козерога в широте 23° и направились к мысу Горн. До 9 декабря, при тихих юго- и северо-восточных ветрах делали незначительные суточные переходы, но с этого времени задули крепкие западные ветры, доходящие весьма часто до степени шторма. 13 декабря, в южной широте 44°3' и западной долготе 46°31', а также 24 декабря, в широте 50°5' и долготе 51°30' ветер дул с особой силой, так что транспорт держался под зарифленным грот-триселем.
31 декабря западный ветер перешел в береговой юго-юго-восточный муссон. 2 января 1849 года мы перешли меридиан мыса Горна, в южной широте 57°21'. С самого выхода из Рио-де-Жанейро погода стояла постоянно пасмурная и ненастная, но, несмотря на это неблагоприятное условие, при принятых мерах и заботливости врача и офицеров, больных на транспорте почти не было: говорю почти, потому что заболело только 3 человека и хворали они не более 3 дней {Для сохранения здоровья команды мы строго придерживались правила, чтобы люди отнюдь не ложились на койки в сырой одежде или обуви и чтобы белья, которым запаслись в Англии, было на каждого матроса не менее 1 1/2 дюжины. Само собою разумеется, что мы не пропустили ни одного случая тщательно просушивать одежду и обувь людей и проветривать палубу и трюм. Всеми средствами старались не держать людей наверху в сырую погоду; по два и по три раза в неделю люди имели свежую пищу из заготовленных консервов и постоянно, два раза в сутки, получали глинтвейн. Всё это имело благотворное влияние на дух и здоровье команды: она была весела и бодра.}. 2 февраля мы бросили якорь на рейде Вальпарайзо после 64-суточного, весьма трудного плавания от Рио-де-Жанейро.