Отныне ни одна охотничья команда не отправлялась в лес без сопровождения двоих-троих лично отобранных Парисом шептунов. Нескольких стрелков, отказавшихся идти в лес, разжаловали в подмастерья, набрав взамен новых. Еды, однако, больше не становилось.
– Лентяев бы не кормить, – вслух помечтал Парис на ближайшем штабном совещании. – Пусть бы кто работал как следует, тот бы и ел, а лодырей и много о себе понимающих – гнать в три шеи.
– Дело! – восхитился Полидевк. – А ты голова! Полны поляны бездельников да обжирал, а будет еще больше. Пора за них браться. Установим твердую норму выработки, не выполнил – топай в лес, ищи грибы. Правильно? Завтра и начнем.
– А кто нормы установит? – спросил Парис.
– Мы с тобой. Можно с Аконтием посоветоваться, он в этом деле разбирается.
– А кто станет распределять еду?
Полидевк передвинул ногу и застрял коленом в собственном животе.
– Драконий хвост!.. Твои люди, пожалуй. Они же и объяснят рабочим, что к чему. Это надо с умом сделать.
Парис попеременно чесал бороду и лысый череп.
– А кто будет еду охранять?
– Мои люди. – Полидевк поправил чрево и вопросительно посмотрел на Леона. – То есть я хотел сказать, если они у меня будут…
– Будут, – заверил его Леон.
– Стало быть, учреждаем военную полицию? – спросил Парис.
– Шире. Внутреннюю гвардию по поддержанию порядка с особыми полномочиями.
Ни в восточную промышленную зону, ни в северную, горную, за лавиной забот попасть так и не удалось, несмотря на то, что автомобиль починили и поправившийся Памфил был готов приступить к водительским обязанностям. «Все равно везде не поспеешь, – менторским тоном втолковывал Умнейший, поднимая кверху костлявый палец. – Вычленяй главное и помни: из каждых пяти неотложных дел тремя не стоит заниматься вообще, а четвертое может подождать». Леон сдержанно огрызался.
Особенно сильно раздражала медлительность связи. Почтовой летяге для пересечения контролируемой области из конца в конец требовались сутки, а то и двое. После нескольких случаев искажения донесений Леон разуверился в надежности эстафеты шептунов. Парис обижался, скреб бороду и, против обыкновения, молчал в ответ на нападки. Остывая, Леон понимал: старый шептун сделал все, что мог.
Радио?
Аверс-Реверс услужливо раздвигался, обнажая экран. Там скакали, сменяя друг друга, паутинные тенета радиосхем и громоздкие наброски технологических цепочек. От всего этого волосы вставали дыбом.
Леон очень быстро понял: наличными средствами нечего надеяться изготовить хотя бы примитивнейшую радиолампу, не говоря уже о вживляемых биосхемах высокой интеграции для индивидуальной телепатической связи. Где, например, взять вольфрам или рений для катодной нити? Тысячу раз прав был Умнейший, когда говорил: изобретения появляются не раньше, чем могут появиться. Нельзя родить ребенка прежде зачатия.
Но можно попытаться…
Худо-бедно собрали и опробовали искровой передатчик на вольтовой дуге. Одну из речек в предгорьях перегородили деревянной плотиной с мельничным колесом, приводящим в движение наскоро сделанную непутевую динамо-машину. Получаемой энергии как раз хватало для одного передатчика, к тому же каждому было ясно, что в ближайший сезон дождей плотину снесет паводком. Леон дал себя уговорить продолжить техническую авантюру лишь после того, как в ее защиту горячо выступили Аконтий и Умнейший.
Единственное, чего хватало в избытке, это необученного пополнения – добровольцев и мобилизованных. Времена постройки «Разъяренного Дракона», когда людей приходилось убеждать и уговаривать, окончательно канули в прошлое. Мастеров и толковую молодежь отбирал себе Аконтий или его подручные – в станочники, а самых способных – в ремонтники и наладчики станков. Стрелки-охотники годились в солдаты, а шептуны и морочники были ценны сами по себе. Что делать с остальными, было не вполне ясно. Инспектируя лагеря и казармы, Леон с беспокойством взирал на толпы бездельников, зря проедающих пищевое довольствие и лишь вносящих суету и путаницу во всякое полезное дело. Всё этот Полидевк!.. Заставь дурака реку выпить – сам лопнет и других окатит. От его внутренней гвардии толку пока было мало.
– Приостановить мобилизацию нельзя, – втолковывал Умнейший на совещании в штабе. – Это все равно, что остановиться в воздухе во время прыжка через костер. Во-первых, трудно выполнить, а во-вторых, себе дороже.
– Гонять на черных работах до посинения, – приказал Леон. – Пусть Аконтий придумает для них дело – таскать руду, чинить дороги, расчищать поляны или что-нибудь в этом роде. Слышь, Аконтий? И не говори мне, что рабочей силы у тебя больше, чем нужно. Через месяц-два толку от них будет уже немного – иссякнет энтузиазм. Позволить им разбрестись по домам – потом не собрать. Знаю я эту деревенщину. Пока Полидевк продумает меры по поддержанию трудовой дисциплины, пусть Кирейн их накачивает, по возможности ежедневно. Песни о трудовой доблести, и все такое. Понял, Кирейн? Выпивка будет.
– Браво! – поддержал его Умнейший.
– А что мы с ними будем делать, когда их энтузиазм все-таки иссякнет? – спросил Парис.
– Ты – ничего, а остальное – Полидевк. Поменьше об этом думай, дольше здоровье сохранишь. Ясно?
Парису было ясно.
Кирейн после понуканий, подкрепленных угрозой навечно лишить его Тихой Радости, написал не только несколько песен, но и речь, с которой Леон обращался к новобранцам, как только накапливалась достаточная партия последних. Речь, по суждению Леона, страдала избытком высокопарности и то и дело норовила сорваться в рифмованный гекзаметр – однако Умнейший, просмотрев текст, лишь хмыкнул и сказал, что сойдет. Оказавшись в меньшинстве, Леон сдался.
Произнося эту речь во второй раз, он ее уже ненавидел. После третьего раза ему пришлось начать принимать специальную настойку, уберегающую от тошноты. После пятого – навязчиво мечталось собственноручно уничтожить Кирейна очередью из счетверенки.
Придумал же Умнейший занятие вождю!
А вождю ли? Леон задумывался. Да, он вождь, этого никто не в силах оспорить. Стоит появиться в любом лагере – вопят, лезут друг другу на плечи, чтобы хоть краем глаза увидеть героя свежевыпеченных саг… Но ведь почти все действительно толковые распоряжения по-прежнему исходят от Умнейшего, а с изготовлением оружия прекрасно справляется Аконтий да еще Аверс-Реверс. Кто же тогда Леон? Имя, и только. Вождь неизвестно чего, властелин пустоты…
Шестую и последующие речи произносил уже Парис.
Полидевк не показывался на глаза: ударив кого-то из бестолковых новобранцев по голове, он сломал свою знаменитую кость и который день не выходил из черной меланхолии. Виновного новобранца сгоряча хотели было расстрелять, но Леон смилостивился, и дело ограничилось штрафным отрядом.
Наполненный суетой день проходил, сменяясь завтрашним днем, во всем похожим на вчерашний. По-прежнему огненным ободом сиял в бархате ночного неба Великий Нимб, по-прежнему три большие луны и одна малая совершали свой неизменный путь с востока на запад. Жизнь налаживалась, не прежняя – новая. На карте Простора неровное пятно, обозначающее контролируемую область, даже расширилось на север и восток, пустило отростки к югу. И только на западе, где оно упиралось в черную пустошь, которую неделю не было никаких изменений.
Разведка из всадников-морочников опасливо уходила на пустошь на два, три перехода. Ничего, даже птицы не летают над пустошью, лишь черная пыль вьется в небе, скрипит на зубах. Ни одного зауряд-очистителя ни в воздухе, ни на выжженной земле. Словно вымерли. Словно умер, вышел из строя сам Железный Зверь.
А может, вправду умер? Если же нет, значит, готовит что-то серьезное, это ясно и без слов Учителя. Если верить донесениям с западного рубежа, оборона там налажена удовлетворительно. Ой ли? Как вникнуть, проверить все до мелочей? Безнадежно пытаться быть во всех местах сразу…
Умнейший старался успокоить. Проигрывая в уме одну возможную ситуацию за другой, Леон взрывался негодованием на Учителя. Какое тут спокойствие! Невозможно управлять обороной при такой организации связи: радио – прекрасная вещь, спору нет, но, во-первых, изготовление новых аппаратов и подготовка мало-мальски грамотных радистов идет, несмотря на все старания Аконтия, недопустимо медленно, а во-вторых, личное присутствие сплошь и рядом оказывается куда более полезным, чем трескотня в эфире, а иногда и единственным средством заставить людей двигаться. Ручные дракончики хороши, когда расстояние не превышает пяти, максимум семи переходов, и то приходится убивать целый день на безумную скачку. Автомобиль не лучше, к тому же бегает лишь по дорогам, воняет, трещит и собирает любопытных ротозеев. Умнейший спорил, но в конце концов обещал подумать.
Думать, однако, долго не пришлось.
Думать, однако, долго не пришлось.
За несколько дней до того как зауряды возобновили свою работу, Леону доложили о событии, сразу отнесенном им к категории из ряда вон выходящих: одним из зенитных расчетов была сбита летающая машина, управляемая людьми!
Пулеметный расчет этот, отнесенный по какому-то недоразумению далеко на юго-восток, оборонял глухую, никому не нужную деревушку, где после мобилизации и жило-то полтора десятка человек. Леон давно уже подумывал о том, чтобы перенести его в другое место, где счетверенной крупнокалиберке нашлось бы применение, – да как-то все забывал, замотанный текучкой. Забытые зенитчики жили себе – не тужили, попивая Тихую Радость и наперебой волочась за единственным подходящим для этого существом женского пола, не мобилизованным вездесущим Полидевком на работы по причине частичного паралича. Как у счетверенки в нужный момент оказался хоть один пулеметчик и почему та была заряжена – никто не мог вразумительно объяснить. Когда над деревней на небольшой высоте появился странный тарахтящий и густо дымящий аппарат – наверняка дефективный ублюдок Железного Зверя, – пулеметчик ахнул, зажмурился и открыл огонь. Должно быть, расстреляв ленту, он открыл и глаза, потому что рассказывал, как мерзкое чудище, теряя в воздухе клочья своей шкуры, дымя пуще прежнего и разваливаясь на лету, круто пошло к земле и рухнуло в лес.
Толкового шептуна в деревне не нашлось, дрессированных летяг также, и отправить экстренное сообщение об одержанной победе было не по силам. Спорили, кому быть гонцом, – пылить по пустынным дорогам не один день не хотелось никому. Помня о предостережении насчет распространяемой подбитыми детенышами невидимой отравы, ни один из зенитчиков не отважился пойти полюбопытствовать на место падения чудища. В той стороне, куда оно упало, из леса долго поднимался черный жирный дым, затем он просветлел, истончился в тонкую струйку и иссяк совсем. И почти сразу, на ходу счищая с себя листья и паутину, гримасничая от боли и ругаясь запретными словами, из леса выхромал человек.
– Кто? – фальцетом завопил Умнейший, приставляя ладонь к уху. – Повтори!
– Человек… Летун.
Подробности о том, как всем зенитным расчетом снимали застрявшего в древесной кроне второго летуна, обеспамятевшего от удара о деревья, и накладывали ему шины на три конечности из четырех, Леон пропустил.
Важно было другое: в лесах на юго-востоке существовал, организовавшись сам собою, еще один узел сопротивления под командой человека по имени Астил.
Ехать немедля! Мчаться. И скорее!
При штабе оставили одного Париса, надавав ему инструкций по управлению, главной из которых было: кардинальных решений в отсутствие Леона и Умнейшего не принимать! Дракончики, взятые из резервного стада, опекаемого лучшими морочниками, домчали до места аварии с небывалой быстротой.
– Остроумно, – восхитился Умнейший, изучив обломки аппарата. – Паровой двигатель на жидком топливе, и кочегара не надо. Смотри-ка: они тоже научились добывать нефть. Так… летающее крыло, бесхвостка… а профиль – ты погляди! – у летяги содрали. Здорово! Толкающий винт. Баки – из драконьего желудка?.. Угу. Смотри: ни одного резьбового соединения, минимум клепки… Где такой клей взяли? А лак?
Летчик отвечал долго и путано. Формальный допрос быстро перетек в непринужденную беседу за стаканчиком Тихой Радости.
Паровой двигатель придумал не Астил. И идея полета тоже принадлежала не ему. И пропеллер выдумал не он. Но он первым приказал строить воздушные корабли, еще когда большинство здравомыслящих людей, а беженцы в особенности, норовили лишь уйти поглубже в леса и открыто смеялись над ним невеселым смехом. Поднять в воздух первую, еще несовершенную машину стоило неимоверных трудов и обошлось в несколько жизней, но доставшийся кровью и потом опыт оказался дороже. Во время первой встречи с заурядом, занятый увеличением пустоши сверкающий диск никак не отреагировал на приближение крылатой машины с дымным шлейфом позади – и был свален ударом шасси сверху. От удара сам воздушный корабль рассыпался в воздухе, пилот и механик разбились о Простор, однако цель была достигнута: детеныша Железного Зверя больше не существовало!
Дальше у них пошло уже легче. Сказители прославили Астила, и к концу периода дождей вокруг него собралось уже несколько тысяч человек, численность же воздушного флота к настоящему моменту превысила три десятка кораблей…
– И много заурядов вы набили? – полюбопытствовал Умнейший.
Пилот потупился.
– После первого случая они нас и близко не подпускали, – признался он и отхлебнул большой глоток Тихой Радости. – Жгли на подлете. Но и у нас теперь есть кое-что…
Он помялся и достал из-под набедренника тяжелый железный стержень, заостренный с одного конца и снабженный оперением с другого.
– Вот…
Леон закусил губу, поняв, что прошляпил. Хорошо, что все обошлось, а все равно летуна следовало сразу обыскать. При случае такой стержень вполне мог бы сойти за метательное оружие.
– Ага, – сказал Умнейший, пробуя острие стержня на ногте. – Понимаю. Значит, подняться выше зауряда и вывалить на него сверху ящик таких железяк… А что, даже остроумно. И каковы же успехи?
Пилот вновь присосался к Тихой Радости и не сразу выдал ответ. Больше ни одного… Не удалось даже опробовать новое оружие в деле. Все боевые успехи южан пока ограничились единственным уничтоженным заурядом. Но теперь они производят по одному воздушному кораблю в день. И самое главное, благодаря чему и стало возможным отправить его, пилота, в разведывательный рейд на север – последнее время детеныши Железного Зверя перестали появляться над краем пустоши…
Леон и Умнейший переглянулись.
– Надо подумать, к какой работе пристроить этого пилота, – сказал Леон.
– Зачем же? – удивился Умнейший. – Восстановим ему аппарат или построим такой же, двигатель наш поставим, добавим пулеметы и отправим этому Астилу в подарок. Пригласим, естественно, для переговоров о координации действий. Не жадничай в малом. Такими людьми разбрасываться – проиграть до боя!
Леон скрепя сердце согласился.
Пилот долго изучал карту, потом ткнул пальцем.
– Здесь.
– Не очень-то и далеко, – определил на глаз Умнейший. – Для такой штуковины полдня полета от наших южных границ, не больше.
– Так то от южных границ!
– Вот там и построим первый аэродром. А второй – здесь, при штабе.
С лесной поляны, ближайшей к штабу, убрали полигон. На стапеле, возведенном у края поляны под кроной титанического дерева, кипела работа. Ругаясь по адресу неведомых разгильдяев и неумех, Аконтий лично браковал негодные детали корпуса, неразговорчивые ремесленники мудрили над двигателями. Леон бешено подгонял. По его приказу из восточной промышленной зоны был спешно доставлен Аверс-Реверс. Для обтяжки крыла летательного аппарата в окрестных деревнях конфисковали все запасы легких и прочных сортов пестряди.
Кирейн, добровольно взявшийся написать песнь о Летающем Механизме, повадился просиживать у стапеля целые дни, вздыхая по выпивке и временами меланхолически записывая что-то на обрывке пчелиной бумаги. В один из дней он появился из леса с носильщиком, сгорбившимся под сравнительно небольшим полым клубнем Тихой Радости. Клубень ритмично сокращался, щекотал терпеливого носильщика отростками и выказывал явное стремление покинуть чужую спину и вновь закопаться в грунт.
– Думали и не додумались! – довольно хмыкал сказитель. – Железо, железо… Вот вам – бензобак и топливный насос в едином блоке!
Однако при попытке залить клубень бензином тот посинел, перестал сокращаться и завял в считанные минуты.
– Зря только родник испортили, – буркнул Леон. – Впрочем, хвалю за усердие.
Убитому горем сказителю дали Тихой Радости и велели спать.
В немногих местах, где неглубоко под поверхностью земли водилась черная маслянистая жижа, рабочие вертели скважины зазубренными стволами кость-деревьев на драконьем приводе. Там, где оказывались хотя бы следы нефти, рыли глубокие колодцы – из некоторых удавалось начерпать до бочки нефти в день. Настоящая буровая, виденная Леоном в первые дни по выздоровлении, оказалась непосильно сложной в эксплуатации и давно была заброшена.
Тяжелые фракции сливали в ямы. Умнейший убивал дни, мудря над переработкой, которую называл крекингом. Чуть что – срывался на крик. Ничего у него с крекингом не получалось.
Остро не хватало бензина, и химики перегоняли Тихую Радость на топливо. Большой пользы это не принесло: двигатели, работающие на смеси бензина с резко пахнущими продуктами перегонки, чихали, часто глохли и быстро выходили из строя, зато остающийся на дне маслянистый осадок, хоть и вонял особенно мерзко, в принципе годился в качестве машинного масла.
Одним не слишком прекрасным вечером кто-то обнаружил, что прозрачную жидкость, извлекаемую перегонкой из Тихой Радости, можно пить. Кутеж, стихийно начавшийся тем же вечером, продолжался всю ночь. Наутро сто пятьдесят рабочих, лежали вповалку, мучаясь похмельем, и были ни на что не годны; один умер. Кроме того, не менее двадцати человек получили увечья в беспричинно возникших драках. Несколько женщин были обесчещены.