Материнский час заканчивается, когда старшие дети возвращаются из школы. Едва они оказываются дома, смешанная до того компания моментально распадается. Будущим мужчинам не терпится поиграть в мяч. С громкими резкими выкриками они гоняют, отбивают, передают друг другу мяч с самоуверенной грацией. Когда мяч залетает во двор, они без малейшего смущения топчут клумбы и декоративные горки. Рискнувшей проехать по улице машине положено застыть на месте, пока игроки не освободят путь; дети знают свои права. Благоразумные матери держат малышей подальше от беды. А девчонки на крыльце, хихикая, не сводят с парней глаз. Чтобы привлечь их внимание, они придумывают всякие глупости. Например, сестры Коди обмахивают веером своего древнего пуделя, словно плывущую в лодке по Нилу Клеопатру. Но даже признанные приятели их не замечают — не тот час. Так что завязывает пуделю бантики с ними один лишь изнеженный сынок здешнего врача.
Наконец возвращаются с работы мужчины, и это их час. Игры в мяч прекращаются. Потому что нервы мистера Странка на пределе после многочасовых переговоров с богатой безмозглой вдовой, которой он пытается всучить кусок недвижимости; и характеру мистера Гарфина тоже не на пользу труд в компании по обустройству бассейнов. Ни один из отцов не потерпит шума в это время. (Настанет воскресный день, и папа Странк с серьезным и ответственным видом поиграет в мяч с сыновьями; не удовольствия, но здоровья исключительно ради).
А по выходным устраивают вечеринки. Тогда подросткам велят развлекаться подальше от дома, даже если уроки не сделаны; взрослым решительно необходимо расслабиться в своей среде. И, пока миссис Странк и миссис Гарфин режут салаты на кухне, а мистер Странк возится во дворике с барбекю, мистер Гарфин тащит туда бутылки и шейкер, объявляя жизнерадостным тоном заправского моряка, что Мартини прибывает!
Часа три спустя, вдоволь нагрузившись коктейлями, отдав должное всем поразительно непристойным шуточкам, облапав явно или не очень задницы чужих жен, откушав мясное и сладкое, пока девочки — как здешние хозяйки до ста лет будут звать друг дружку — заняты мытьем посуды, их расположившиеся на крыльце мужья с бокалами в руках уже свободнее могут болтать и смеяться, забыв о делах и заботах, наконец-то счастливые и довольные жизнью. Ведь это им принадлежит царствие Божие и Великая американская утопия, право на жалкую копию которой оспаривают эти русские, которую ненавидят эти китайцы — через чистки и голодовки тщетно мечтая добиться подобного успеха. О да, мистеры Странк и Гарфин очень гордятся своей страной. Только почему они с каждой минутой, чем больше распаляясь, тем больше смахивают на потерявшихся в пещере ребят? Понимают ли они сами, чего боятся? Нет, не понимают, но боятся.
Чего они боятся?
В темноте они боятся того неведомого, что вдруг выхватит свет их лампы-вспышки, чего тогда невозможно будет не замечать. Злодеев, портящих им статистику, уродливых горгон, не желающих делать пластические операции, вампиров, с безобразным чавканьем сосущих кровь, дурно пахнущих субъектов, не признающих их дезодоранты, а также тех извращенцев, которые не позволяют заткнуть себе рот.
Наряду с другими чудовищами, говорит Джордж, их пугает даже такой экземпляр, как он сам.
Мистер Странк, полагает Джордж, не упустит случая лягнуть его. Извращенец, наверняка рявкнет он. Но так как на дворе все-таки 1962-й, даже он следом прибавит, что ему-то наплевать, только пусть этот тип держится от меня подальше. Даже психологи затрудняются с определением подобным образом реагирующих на геев мистеров. Однако факты вещь упрямая, а фотография мистера Странка в футбольной форме времен его студенческой юности выдает его принадлежность к тем, кого называют настоящей куколкой.
Но Джордж полагает, что миссис Странк, в духе нового времени, уже привыкла смотреть на эти вещи гораздо терпимее, усвоив тактику «укрощения снисходительностью». Если существуют книги по психологии, изгнание бесов уже устарело. Она исправляет Джорджа теми же материнскими напевными интонациями. Нет причин для презрения и проклятий! Потому что в том нет умысла. Это результат дурной наследственности, с детства порочного окружения (позор властным британским мамашам и системе раздельного обучения!), подавления инстинктов в период созревания — и/или желез внутренней секреции. Бедняги навсегда лишены естественных радостей жизни, так что жалеть их надо, а не осуждать. В некоторых случаях, на ранней стадии, это еще исправимо. Иначе… что ж, тем более тогда прискорбно, говоря откровенно, потому что такое часто встречается среди весьма достойных людей, способных приносить большую пользу. (Ведь, если даже они гении, их шедевры все равно несут печать порока). Так будем снисходительны, хорошо? К тому же не забывайте, что извращения были и у древних греков, правда, скорее по причине языческих нравов, а не особой психики. Хотя, отдельные однополые союзы можно признать прекрасными, особенно когда один из партнеров — а лучше оба — уже на том свете.
С каким удовольствием, в таком случае, миссис Странк скорбела бы о Джиме! Но нет, она не знает; никто из них не знает. Это случилось в Огайо, а местные газеты о происшествии не писали. Джордж же представил дело так, будто постаревшие родители Джима давно уговаривали его вернуться домой и жить с ними, в чем в последний его визит и преуспели, так что он навсегда останется на родине. И это святая правда. Что касается его зверинца, Джорджу даже мысль иметь поблизости напоминающие о Джиме создания была невыносима, так что он тотчас сплавил их торговцу из Сан-Диего. Поэтому, когда миссис Гарфин пожелала купить у него майну, он ответил, что всю компанию давно уже переправил к Джиму.
Теперь на вопросы миссис Странк и остальных Джордж отвечает, действительно, он недавно получил весточку от Джима, с ним все в порядке. Они задают вопросы все реже и реже. Любопытство хорошо уживается с безразличием.
Но знаете, миссис Странк, ваша книжка ошибается в том, что для меня Джим служит лишь подменой сыну, младшему брату, мужу, жене. Джим никоим образом не был для меня заменой. И Джиму нигде не найти замены, уж простите меня за эти слова.
Ваше изгнание бесов бесполезно, дорогая миссис Странк, говорит Джордж, скорчившись на унитазе при виде вытряхивающей в бак мешок от пылесоса соседки. Порок, о котором не говорят, по-прежнему здесь, под вашим носом.
ПРОКЛЯТИЕ. Телефон.
Даже самый длинный шнур, которым вас снабдит телефонная служба, не дотянется до ванной. Джордж поднимается с сиденья и, как участник бега в мешках, шлепает в спущенных штанах в кабинет.
— Привет.
— Привет… Это… это ты, Джо?
— Привет, Чарли.
— Скажи, я не слишком рано?
— Нет.
(Боже, он зол на нее с первых же слов! Но разве можно винить ее за плохо вытертый зад и запутавшиеся в штанинах ноги? Хотя надо признать, у Шарлотты талант звонить в самое неподходящее время).
— Ты серьезно?
— Конечно, я серьезно. Я уже позавтракал.
— Я боялась, что ты уйдешь в колледж… Боже, как поздно, наверное тебе пора! Ты уже выходишь?
— Сегодня у меня только один класс. Начало в одиннадцать-тридцать. Рано я выхожу по понедельникам и средам.
(Это объясняется подчеркнуто сдержанным тоном.)
— Ах, да… да, конечно! Глупо, что я всегда забываю.
(Молчание… Джордж знает, ей от него что-то нужно, но не спешит помогать. Эта глупая болтовня уже настроила его против. Зачем объявлять, что ей следует знать его расписание? Еще одно проявление собственнического инстинкта. Но если ей и правда необходимо это знать, почему она всегда все путает?)
— Джо… — (очень робко), — ты не свободен сегодня вечером?
— Боюсь, что нет. Нет.
(За секунду до этих слов он еще сомневался бы в своем ответе. Но отчаяние в голосе Чарли убеждает его, что он не вынесет целый вечер с дамой в таком состоянии.)
— А-а… понятно. Я боялась, что ты не сможешь. Надо было раньше спрашивать, я знаю.
(Она озадачена, но тихо, безнадежно. Он вслушивается, последуют ли рыдания. Но нет. Он морщится от чувства вины, смешанного с неудобством стояния со спутанными ногами.)
— И ты не можешь… То есть… это что-то важное?
— Боюсь, что важное.
(Вины он уже не чувствует, только злость. Он не позволит собой командовать.)
— Понимаю… Ладно, неважно. (Уже смелее). Можно позвонить позже, через несколько дней?
— Конечно. — (Теперь можно быть подобрее, поставив ее на место). — Или я позвоню тебе.
(Пауза).
— Ну, до свидания, Джо.
— До свидания, Чарли.
ДВАДЦАТЬ минут спустя миссис Странк наблюдает, поливая с крыльца китайские розы, как он задним ходом выезжает по мосту (прилично уже осевшему, она надеется, что сосед починит; ведь могут пострадать дети). Когда Джордж выруливает на улицу, она машет ему рукой. Он машет ей в ответ.
Бедняга, думает она, живет здесь совсем один. У него доброе лицо.
КАКОЕ счастье, что теперь в Лос-Анджелесе, благодаря системе автострад, от побережья до колледжа Сан-Томас можно добраться меньше чем за час — ведь в прежние времена, переползая от светофора до светофора, на дорогу через весь город к пригородам тратили два часа.
Джордж, можно сказать, патриот автострад. Он горд тем, что едет так быстро, что люди здесь иногда теряются и в панике съезжают куда попало на ближайшей развязке. Джордж любит автострады, потому что отлично с ними справляется, а значит, он не безнадежен как член общества, он не отвергнут.
(Как все одержимые страхом перед криминалом, Джордж крайне внимателен к местным правилам, законам и постановлениям. Знаете, сколько опасных элементов попались исключительно на том, что не оплатили парковку? Всякий раз, забирая после проверки у стойки паспорт или водительские права, он думает про себя: опять обставил этих идиотов!)
Этим утром он снова обставит этих идиотов в самой гуще городской гонки на современных колесницах — Бен Гур давно бы скис — шныряя по полосам наравне с лучшими местными автогонщиками, на скорости не менее восьмидесяти миль в левом ряду; уделяя ноль внимания повисшим на хвосте юнцам и подрезающим у самого капота дамочкам (этих вообще зря выпускают из дома). Обвести копов на мотоциклах легко, он не даст им шанса посигналить ему красными огонечками, веля съехать на обочину, откуда его нежной, но твердой рукой можно спровадить в чудесный дом… Пожилых Граждан (старый в этой стране сверх-щепетильности стало столь же неприличным, почти бранным словом, как жид или негр) — где он радостно вернется к невинным детским играм, ныне именуемыми пассивным восстановлением. Где можно даже трахаться, если кто способен; а кто нет, может хоть потискаться — да сколько угодно. И пусть женятся, и в восемьдесят, и в девяносто, и в сто, пусть ради Бога трепыхаются — кому это во вред? Факт, что их изъятие с дорог скоростному движению лишь на пользу.
ЕСТЬ один неприятный момент при въезде на автостраду, там, где подъемный пандус сливается со скоростной полосой. Здесь всегда холодок по спине, даже зеркало заднего вида не спасает: ощущение, словно некто невидимый сейчас врежется в тебя сзади. Но нет, в следующий миг дорога под контролем, он летит по полосе, и, оставляя позади долину, начинает долгий подъем наверх.
Вскоре за рулем привычно срабатывает автогипноз. Мышцы лица разглаживается, плечи распрямляются, тело вдавливается в кресло. Левая нога ровным движением выжимает сцепление, правая в меру добавляет газ. Левая рука на руле, правая выбирает повышенную передачу. Глаза неторопливо контролируют зеркала, следят за дорогой, хладнокровно фиксируя дистанцию до ближайших машин впереди, сзади… Это не гонки безумных колесниц — так только кажется со стороны зрителям и ошалелым новичкам — на деле это река, умиротворенно несущая к цели свой мощный поток. И никакого страха, напротив, в ее власти обретаешь покой и неторопливость.
Но скоро в состоянии Джорджа наблюдаются некоторые перемены. Лицо опять напряжено, челюсти сжаты, губы кривит недовольная гримаса, злая складка пролегла между бровями. Но тело остается расслабленным. Оно начинает действовать как независимое, отдельное существо — воплощение анонимного безголового шофера, идеал бессловесного и бесстрастного мышечного аппарата по транспортированию хозяина к месту службы.
Теперь Джордж, перепоручив машину компетентному слуге, вправе переключить внимание на другие сферы. Перемахнув через хребет автострады, он почти не следит за окружением, за другими машинами и предстоящим спуском по густонаселенной долине, тонущей внизу под горой в рыжеватом смоге. Он глубоко ушел в себя.
Что его беспокоит?
У самого пляжа вырастают балки, фермы и переборки огромного нелепого здания на сотню квартир, которое неизбежно закроет обзор побережья посетителям парка, расположенного на скалах. Представитель фирмы на претензии недовольных отвечает — увы, таков прогресс. Иными словами, если арендаторы наших квартир готовы платить по 450 долларов в месяц за этот вид, почему посетители парка (включая Джорджа) должны глазеть на него даром?
Редактор местной газеты начинает компанию против сексуальных извращенцев (то есть людей, подобных Джорджу). Они повсюду, обличает он. Уже невозможно зайти в бар, туалет, библиотеку, не наткнувшись на отвратительные вещи. И у всех у них сифилис. Существующий закон, заявляет он, слишком снисходителен.
Один сенатор недавно выступил с призывом немедленно атаковать Кубу всеми доступными средствами, в противном случае доктрина Монро ничего не значит. Сенатор не отрицает, что вероятно это означает ядерные ракетные удары. Но необходимо признать, что альтернативой станет бесчестье. Мы должны быть готовы к потере трех четвертей нашего населения (включая Джорджа).
Было бы здорово, думает Джордж, проникнув тайком в здание накануне заселения, сбрызнуть стены комнат особым спреем: поначалу незаметным, но с течением времени способным испускать нестерпимое трупное зловоние. Они истратят на борьбу с вонью тонны дезодорантов, но тщетно. Тогда они сорвут обои, панели и обшивку лишь для того, чтобы убедиться, что воняет все, включая балки, арматуру и так далее. Они уйдут из этого дома, как ушли кхмеры из Анкора; но зловоние, усиливаясь, распространится до пляжей Малибу. И в один прекрасный день сюда придут рабочие в масках, разберут здание на части, затем все это перемелют в порошок и утопят где-то далеко в океане… Хотя, рациональней было бы раздобыть особый вирус, способный разъедать металл. Его преимущество перед спреем в том, что после единственной инъекции вирус самостоятельно поразит весь металл. Так что, когда жильцы заселят дом и отметят событие хорошей пьянкой, вся конструкция осядет и превратится в напоминающую спагетти бесформенную кучку.
Потом, думает Джордж, того редактора, наряду с создателями статей о секс-извращенцах, а может и шефа полиции заодно с начальством полиции нравов, а также священников, поддержавших проповедями кампанию травли — хорошо бы выкрасть, чтобы затем в тайной подземной студии показать им такие убедительные вещи, как раскаленные щипцы или крючья; после чего они конечно не откажутся секс-извращаться перед камерами всеми возможными способами: парами, группами, как угодно — даже с демонстрацией удовольствия. Фильм смонтируют, размножат и доставят в кинотеатры. Сторонники Джорджа усыпят хлороформом контроллеров на входе, чтобы никто не включил в зале свет, перекроют выходы и, сменив киномехаников, покажут фильм под названием «Это надо видеть!».
А было бы смешно, если сенатор…
Нет.
(Тут брови сойдутся с особой неприязнью, губы сожмутся в тонкую, как нож, линию.)
Нет, смешно — не то слово. Эти ребята не шутят. И с ними шутить бесполезно. Они понимают только язык грубой силы.
Понадобится компания систематического террора. А для ее успеха — организация из не менее пятисот преданных делу, хорошо обученных фанатичных убийц и палачей. Глава организации составляет лист выявленных бесспорных заданий; таких, к примеру, как упомянутый выше демонтаж того здания, дискредитация той газеты, устранение того сенатора. Работа будет вестись строго по порядку, вне зависимости от затрат времени или количества жертв. Но сначала каждый главный виновник получит сообщение, подписанное дядей Джорджем, разъясняющее, что именно, и до какого срока он должен сделать, чтобы сохранить себе жизнь. Виновному объяснят, что приговор вынесен дядей Джорджем на основании его принадлежности к совершившей преступление организации.
Минуту спустя по истечении установленного срока уничтожение начинается. Казнь главного виновника откладывается на несколько недель или месяцев, предоставляя ему время на размышление. Но он будет ежедневно получать напоминания. Жена его может быть похищена, задушена и набальзамированной посажена в гостиной ждать возвращения мужа с работы. Ему могут приходить посылки с головами его детей, кассеты с записями воплей его замученных до смерти родных. Посреди ночи могут взлетать на воздух дома его друзей. Все его знакомые в смертельной опасности.
Когда стопроцентную эффективность организации продемонстрируют убедительное количество раз, население более не усомнится в том, что дяде Джорджу повиноваться надлежит беспрекословно.
Однако, покорности ли хочет дядя Джордж? Может, неповиновение устраивает его больше, как удобный повод убивать тех, кто, по его мнению, не более чем паразиты и подонки, а чем их меньше, тем лучше? Все они, если подумать, повинны в смерти Джима — словесно, мысленно, образом жизни они приблизили его смерть, не подозревая о его существовании. Впрочем, на данном этапе размышлений сам Джим уже мало что значит. Он лишь повод ненавидеть три четверти населения Америки… Погружаясь в свою ненависть, Джордж яростно сжимает челюсти и скрипит зубами.