общий анализ крови сдать?
Женщина бросает на Раду недоуменный взгляд и натягивает хлопчатобумажные перчатки.
— Я тогда на втором этаже тоже уберусь заодно, чтобы завтра не приходить.
— Не надо, на кухне закончишь и иди, — распоряжается Рада, наливая кофе и не замечая, как губы домработницы
сжимаются в ниточку. — Нет, завтра тоже не приходи, — вдруг меняет свое решение Дружинина, приводя старуху в еще
большее удивление.
— Так Артём Андреевич… — решается напомнить Петровна.
— Я постараюсь сделать так, чтобы Артём Андреевич завтра не заметил пыли. Иди.
Петровна пожимает плечами. Рада подхватывает со стола поднос с завтраком и поднимается в спальню.
— А с каких это пор у нас завтраки в постель стали подаваться? — Гера переворачивается на спину и закладывает руки под
голову.
— Ну, можешь считать, что с сегодняшних.
— Прям волшебство какое-то. Чудо чудесное. А сама? — спрашивает, замечая на подносе одну вилку. И одну тарелку, в
которой салат из рукколы с семгой и кусочками сыра.
— Аппетита нет. Кажется, у меня мигрень.
— Нет, дамочка, вы просто с будунища.
Рада отвечает коротким смешком, с сомнением глядя на хрустящие вафли.
— Не мучайся, Мармеладка, иди капни себе коньяка, и мигрень твою как рукой снимет.
— Нет уж, я лучше таблетку цитрамона выпью. — Делает пару глотков крепкого кофе, чтобы окончательно взбодриться.
— Послушай знающего человека, — настаивает Гера, — иди плесни коньяка в кофе, захвати вилку и садись ешь.
— Ладно, — соглашается Дружинина, — мне все равно надо проверить, ушла Петровна или нет.
Следуя совету, Рада уходит за коньяком. Артём провожает ее взглядом, не торопясь приступать к еде. Он крепче сжимает в
руке вилку и, глубоко вздыхая, задумывается на момент, как быстротечна и изменчива жизнь. Еще вчера чувствовал, что
дошел до какой-то точки. Дошел, выдохнул, а вздохнуть было нечем. А сегодня дышит полной грудью, до сих пор не желая
признаться самому себе, насколько сильно стал зависеть от этой женщины. От ее слова, от взгляда, от улыбки. Раньше его
утро начиналось с кошки, с ее острых зубов и когтей. Олька будила его, требовала, чтобы покормил. А сейчас утро
начинается с Рады — с ее рук и губ. И Радка, конечно, будит его куда нежнее.
Все это время Гергердт старательно убеждал себя в том, что все делает ради нее. Только для Рады. Но в душе понимал,
что это не так. С самого начала он все делал и делает для себя. Он остервенело хватается за каждую ниточку, чтобы
удержать Дружинину, потому что знает: подобного — того, что чувствует сейчас, что получает от нее — у него в жизни не
будет никогда. Но хуже всего другое. Хуже всего, что сегодня он уже не знает, что будет завтра. И все равно хватается за
нее, как за последнюю соломинку. Он не знает, что будет с ней завтра, но, как рациональный и циничный ублюдок, вбивает ей
в голову нужные мысли, перекраивает ее сознание, чтобы сегодня она была рядом.
— А тебе нельзя, ты за рулем, — предупреждает Дружинина, когда возвращается.
— Уже? — смеется Гергердт, начиная есть.
— Конечно. Сейчас позавтракаем… — вливает в свою чашку пару чайных ложек коньяка, — и поедем посуду покупать. Надо
много всего купить. Вот супниц у тебя нет и тортниц, меня это раздражает. Для всего нужна своя посуда, понимаешь?
— Конечно, понимаю. Хранить сыр в маслёнке — это преступление. Китайские фарфоровые чашечки, серебряные ложечки,
конечно, я понимаю.
— Нет, не китайские, английские, веджвудские, например. Всю жизнь мечтала.
— Хорошая у тебя мечта, оригинальная. Тарелки.
— Ты знаешь, сколько эти тарелки стоят? — Подсаживается ближе к Гере, прикрывает ноги одеялом.
— Нет. И как-то меня этот факт совсем не расстраивает. Ну, поехали посмотрим.
— Кстати, можем в интернет-магазине посмотреть.
— На месте посмотрим.
***
— Эта изысканная фарфоровая коллекция имеет уникальный в своем роде внешний вид, опирающийся…
— Тихо, не жужжи, иди погуляй, позову, когда понадобишься, — отсылает Артём продавца-консультанта. — Ну, смотри, какая
куча тарелок. Мечты сбываются.
— Господи, — блаженно выдыхает Рада, — глаза разбегаются. Теперь мне надо все не спеша посмотреть.
Некоторое время Дружинина бродит около выбеленных дубовых стеллажей, заполненных сверкающим фарфором, теряясь
от представленного многообразия.
— Артём, а тебе что нравится?
— Все.
— А как ты себе посуду выбирал?
— Никак. Я не выбирал, мне дизайнеры покупали.
— Наташке, наверное, позвоню.
— Зачем?
— Как зачем? Мне нужен женский взгляд, хочу с кем-нибудь все это обсудить.
— Мы ж тарелки покупаем, а не лифчики, что тут обсуждать?
— Потому что это интересно.
— Только не с Кузькой. Можно подумать, Кузька твоя охренеть как в фарфоре разбирается, нашла у кого спрашивать.
Подружка тебе нужна, что ли? Сейчас найдем тебе подружку. — Достает сотовый.
— Кому ты звонишь?
— Она тоже разговорчивая.
— Артём, кому?
Но Артём, не слушая ее, уже набирает чей-то номер, и ему отвечают — Рада слышит в трубке женский голос.
— Катюха, привет. Занята?
«Шаурина, наверное», — думает про себя Дружинина и отходит, чтобы не мешать разговору.
— Скоро подъедет, она тут недалеко, — сообщает с улыбкой Гера, убирая телефон в карман.
— Здорово. Весело будет. Потом заедем куда-нибудь поужинать все вместе?
— Обязательно. Сейчас еще Крапиве позвоню, спрошу, чё за чашки у него дома. Он у нас по фарфору спец. Веселиться так
веселиться.
Гергердт звонит Крапивину, перебрасывается с ним короткими фразами, шутит, а Рада вдруг мыслями переносится на
несколько месяцев назад, в то время, когда их с Герой отношения только начались, и вспоминает с какой безрассудной
напористостью он действовал. На все был готов лишь бы ее в постель заполучить. Именно этим он ее и зацепил, поймал как
рыбку на крючок, потряс своей наглостью. Она с такими не сталкивалась, он не оставил ей ни малейшего шанса на спасение.
Но легкость ушла, когда она рассказала об изнасиловании. Раду озаряет мысль, что она скучает именно по тому Гере и не
хочет, чтобы он менялся. Да, Артём Гергердт не из тех мужчин, с какими она привыкла общаться, но зато с ним не страшно. С
ним, таким грубым и безжалостным, ничего не страшно.
— О чем задумалась?
— О том, что нам нужно еще купить бокалы под вино.
— Зачем? С фарфоровых чашек будет вкуснее.
— Ты теперь всегда будешь надо мной издеваться?
— Нет, не всегда. Некоторое время.
— Что Дима сказал?
— Сказал: «Хочу на это посмотреть».
— Да? — удивляется Дружинина. — Приедет?
— Угу.
Первой в «Дом Фарфора» подъезжает Катя. Она машет им рукой у входа и торопливо пересекает зал, чуть не сталкиваясь с
какой-то зазевавшейся дамой.
— А чего это вы решили новую посуду покупать? — улыбается, переводя взгляд с Гергердта на Дружинину.
— Потому что старая кончилась, — отвечает Гера.
— Совсем? — смеется и стягивает шарф, с любопытством оглядываясь.
— Почти, — добавляет Рада. — Я вчера очень эмоционально выразила свое мнение по некоторым вопросам.
— Во даешь! Хотя нормально, все правильно, — теперь уверенно кивает девушка, — с Герой так и надо. Выбрала что-
нибудь? — подходит ближе к стеллажам и застывает. — Смотри какие бабочки. Жуть как красиво.
— Бабочки. Какая безвкусица. Катрин, ты не перестаешь меня удивлять, — звучит над ухом бархатистый голос Димы
Крапивина.
Катерина вздрагивает от неожиданности, поворачивает голову и, сталкиваясь с его голубыми глазами, почти теряет дар
речи, но быстро берет себя в руки.
— Митенька, боже, ты откуда здесь? Ах, прости, за тавтологию. Или «Митенька», или «боже», забыла, — расплывается в
очаровательной улыбке, замечая мелькнувшую в глазах Крапивина досаду.
— Да, ты прирожденный дипломат, — хмыкает мужчина.
— Катя, смотри, как тебе? — Рада указывает взглядом на темно-синюю тарелку с богатым золотым декором.
— Блеск, — соглашается девушка и отходит от Крапивина, придвигаясь ближе к Раде.
— Вот и я говорю. Дима, подключайся. Нам нужен твой совет. Посвяти нас во все тонкости сервировки праздничного стола.
Фарфор точно по твоей части.
— Может, пива пойдем попьем? — Гергердт смотрит на Крапивина.
Тот хмурится, будто раздумывает.
— Так, никто никуда не уходит, — командует Рада, — сейчас все купим, потом пойдем в ресторан.
— Ладно, — улыбается Дмитрий, — кстати, отличный выбор. И если ты хочешь набор для праздничного стола, — чуть
повышает интонацию и, дожидаясь от Дружининой утвердительного кивка, продолжает, — то идеальный вариант начать с
акцентных тарелок. Да, именно с этих синих. Или с этих… — жестом привлекает внимание к блюду с широким темно-синим
акцентных тарелок. Да, именно с этих синих. Или с этих… — жестом привлекает внимание к блюду с широким темно-синим
ободком. — Они ставятся на стол перед гостями, а в них, в свою очередь, ставятся тарелки несколько меньших размеров —
закусочные или суповые.
— Сколько тонкостей, — вздыхает Рада.
— Простор для фантазии. Только ты уточни, подходит ли эта посуда для посудомоечной машины и микроволновой печи.
Думается мне, что нет.
Артём шевельнул рукой, подзывая бдительно следящую за их компанией девушку-консультанта, и та, вооружившись
услужливой улыбкой, подходит, выказывая готовность ответить на все возможные вопросы дорогих клиентов.
— Я вас слушаю…
— Новую тачку легче купить, чем новые тарелки, — с едва заметным раздражением говорит Гера.
— Это точно, — соглашается Крапивин. — А «старые» тарелки купить еще труднее. Среди антиквариата, особенно
недорогого, подделок более восьмидесяти процентов. Подделывают практически все: старинный фарфор, мебель, часы,
скульптуру.
— Надеюсь, мы не нарвемся на какое-нибудь фуфло. За такие-то деньги.
— Нет, это точно не фуфло, — уверенно говорит Дима.
— Ага, Димка все знает, Димка фарфоровую собаку съел, — дразнит Крапивина Катька.
— Праздник праздником, но мне точно нужна посуда, которую можно и в посудомойку сунуть, и в микроволновку, —
решительно заявляет Гергердт.
— Вот этот посмотри, — Дима делает шаг в сторону и замирает взглядом на верхней полке, где красуется столовый набор
кремового цвета. — Элегантно. Благородно. Классически.
— Дима, а что так скромно? — не устает поддевать Катя. — Тут даже ободка нет золотого в двадцать два карата.
— Оно и понятно, что для Катерины Великой мне пришлось бы искать чашечки, которые сам Ренуар в пору бедного детства
расписывал, а Артём не против из обычного костяного фарфора есть.
— Нет, Митенька, — язвит Катя, — я патриотка, мне только кузнецовский фарфор подавай.
— Ладно, крошка, уела, уела. — Дима со смехом обхватывает Катю за плечи и прижимает к себе.
***
— Артём Андреевич, если что, я в этом сраме участвовать не буду. А то и так целыми днями Петровна встань сюда,
Петровна встань туда… Может, вы мне еще и доплачивать будете за позирование?
— Чего? Петровна, тебе вчера страшный сон приснился? В каком сраме? — Артём спускается с лестницы, на ходу
натягивая футболку.
— Да вон в том, что в кабинете…
Гера, не задерживаясь, направляется прямиком в свой кабинет, чтобы выяснить, что так возмутило старуху. Войдя в
комнату, он сразу понимает, что имела в виду Петровна.
На стенде висит новая фотография. На ней изображена Рада. Обнаженная.
— Ничего себе ты, Мармеладка, даешь… — пораженно выдыхает Гергердт и срывает фото.
Похоже, снимок сделан в спальне. Рада стоит боком и, чуть выгнувшись, опирается на спинку стула руками. Тусклый свет,
падающий с окна выхватывает изгибы ее совершенного тела. Только изгибы, силуэт. Идеальную спину, округлые ягодицы,
грудь, полуприкрытую руками.
— Ты еще здесь? — Гера поднимает взгляд на домработницу, на момент отрываясь от созерцания фотографии.
— Ухожу, — смиренно говорит женщина, решая убраться из квартиры, чтобы, не дай бог, не попасть под горячую руку
хозяина.
Гергердт быстрым шагом идет на кухню.
— Это что?
— Что? — спрашивает Рада, осторожно опускает в раковину мыльную тарелку и берется за следующую.
Два дня она ждала того момента, когда сможет перемыть новую посуду, послушать ее мелодичный звон, посмотреть, как
просвечиваются сквозь тонкий фарфор собственные пальцы. Сегодня, наконец, служба доставки вручила Дружининой
коробки с двумя столовыми сервизами.
— Вот это.
— Нравится? — Рада бросает короткий взгляд на снимок, который Гера держит в руке. — Классно получилось, да? Ну,
скажи, тебе понравилось? — сияет она улыбкой и продолжает мыть тарелки, аккуратно складывая их в стопку.
— Глаз не могу оторвать. Кто фотографировал? — настойчиво спрашивает Гергердт, глядя в упор на Раду.
— Какая разница? — чуть пожимает плечами и мокрой рукой смахивает с лица выбившуюся прядь волос. — Главное, что
фотография красивая.
— Спрашиваю в последний раз. Кто.
— Кузька меня фотографировала! Вчера заезжала!
— Покажи.
— Чего показать?
— Еще есть фотографии?
— Есть.
— Покажи.
— Чего ты пристал? — теряет терпение Дружинина.
— Иначе я все нахрен повыбрасываю. Прямо сейчас.
Рада вытирает руки полотенцем и с раздражением отшвыривает его в сторону. Идет в спальню за фотоаппаратом, потом
вспоминает, что оставила его в кабинете, где распечатывала фото, и возвращается. Гера молча шагает за ней по пятам.
— Вот! Неудачные! Тут их куча. Там и Кузька есть. Кстати, можешь позвонить ей и устроить допрос с пристрастием.
— Позвоню. А то соскучился по ней сил нет.
— Не наглей! — надменно говорит Дружинина.
Гера просматривает фотографии, не забывая комментировать:
— Обезьяна, блин. — Видит фото, на котором Кузя в такой же позе, что была Рада, только Наташка одетая. — А чё это
Кузька не с голой ж*пой? — усмехается он.
— Тебе моей мало? — взрывается Рада и забирает у него фотоаппарат. — Кузькину ему подавай! Кстати, мы с ней завтра в
кафе собираемся. Это я тебя на всякий случай предупреждаю. Чтобы ты был в курсе… Всю романтику испортил своей
ревностью. Я столько времени с этой фотографией возилась.
Новость про то, что Рада с Наташкой намереваются пойти в кафе, Гере не нравится.
— Романтику, говоришь, — задумчиво протягивает Артём и качает головой, — никакая это не романтика.
— Почему?
— Потому что, как говорит один очень уважаемый мною человек… вот чувствую, что меня где-то на*бывают, а где, понять
не могу.
fima 24.08.2015 00:13 » Глава 22
Но следует отметить понятливость существа.
Дело вполне идёт на лад.
«Собачье сердце»
— Вообще не понимаю, как можно по одной бабе с ума сходить. Ума не приложу.
— Вот и я, Ваня, вот и я, — насмешливо вздыхает Крапивин. — Артём не может сходить с ума по одной бабе. И вообще, он
же не дикарь какой или неандерталец, чтобы в сотый раз обрывать Раде телефон или, хуже того, нестись за ней в этот…
хм… клоповник. Да, Артём? Ты же не собираешься сейчас так сделать?
— Два раза позвонил, не звездите. Узнал, как доехала, — говорит Артём, не отрывая глаз от экрана мобильного и набирая
сообщение: «Рада, ты скоро?»
— Подумай, Гера, мы плохого не посоветуем, — не унимается Иван, поддерживая Крапивина, — в отношениях важна
свобода. Нужна свобода, — подчеркивает, отпивая ром.
— Успокойтесь уже, умники. Что бы вы понимали… — бормочет Гера и читает ответ Дружининой: «Куда скоро? Только сели».
— Мы? Нет. Куда уж нам, — смеется Дима.
— Димитрий, — намеренно коверкая имя, вздыхает Гергердт, — на каком мне языке вас послать потактичнее?
— Нет, Гера, тебе Крапивина категорический запрещено посылать куда бы то ни было, вдруг Радка снова все тарелки
перебьет, кто с тобой в магазин фарфора пойдет?
— Это точно. Всем бабам побрякушки надо, а моей тарелки.
Дима усмехается и делает последний глоток виски.
— Ты побрякушки какие-нибудь все равно купи, женщин надо баловать.
— Ты так и хочешь на мне нажиться, страшный буржуй. — Гергердт глотает ром и снова берет в руки телефон. Отправляет
Раде «Смеркалось».
— Всенепременно. Эх, как жаль, что я Ванину свадьбу пропустил.
— Не переживай, там даже невесте ни хрена не досталось, ни платья, ни колец. И даже потери были. Материальные. Алёнка
ему там мебель в квартире покрошила за такую свадьбу, — заверяет Артём, бросая на Ваню усмехающийся взгляд.
Дима громко смеется, отодвигая от себя стакан и плотно приваливаясь к спинке кресла.
— Ты мне еще посмейся-посмейся, посмотрю я, сколько на неделе раз тебе самому придется тарелки покупать! Жених! —
взрывается Гергердт хохотом.
Ваня поддерживает друга смехом и хлопает Крапивина по плечу:
— Жених наш одними тарелками точно не обойдется, малая там все в порошок сотрет, галстуки и шейные платки порежет на
ленточки, а запонки раздарит прислуге. А свадьба у нас в июне. Дима, я надеюсь, ты сможешь освободиться.
— Сделаю все возможное, — обещает тот Ивану и смотрит на Геру: — Я сейчас у тебя телефон отберу! На месте весь
вечер не можешь усидеть.
— Сижу я… — вздыхает Гергердт, — сижу и чувствую, будто в детство вернулся. Тот же обшарпанный подвал только с
мебелью и с вискарем за немыслимые деньги. Чего было переться на другой конец города, когда можно, Дима, у тебя дома