— А что он не пытался восстановить отношения?
— Восстановить отношения, — усмехнувшись, повторяет Дружинина. Ну и определение Наташка нашла! — Не знаю, я на
звонки его не отвечаю. Если бы знал Антон, что я уже к себе переехала, то, может быть, пришел бы. А к родителям он не
заявится. И караулить меня у подъезда у него времени нет. Еще не хвата… — Дружинину обрывает протяжная трель
дверного звонка. Она оборачивается на звук, но не вскакивает со стула, спеша впустить нежданного гостя. Она никого не
ждет. Родители предупредили бы по телефону о своем визите. Гера в командировке. Его уже пять дней нет. Он завтра
вернуться должен. Или послезавтра. С соседями она до сих пор не знакома. Разве это обязательно?
— Радка, иди открой, вдруг счастье привалило.
— Ага, счастье только так и приваливает. Исключительно таким образом. Открою дверь, а мне скажут: «Девушка, вы в
лотерею главный приз выиграли».
— Ну, знаешь, у меня вот не жизнь, а сплошная лотерея: или пан, или пропал. Я вот когда сидела на ж*пе ровно, у меня ничего
не было, ничего я не имела.
— А сейчас имеешь? — бросает Рада, выходя из-за стола, чтобы узнать, кто к ней наведался.
Вот только настораживает, что звонят сразу в дверь. Не по домофону. В такой поздний час.
— В основном имеют меня, — заливается смехом Кузнецова.
В дверной глазок Рада видит Гергердта. Почему-то хочется пищать. Но так сразу не скажешь, что от радости. Душит
чувство странное и смешанное.
Она открывает ему дверь и неловко застывает на пороге. Не знает, как встретить его. Как она должна его встретить? Как-
то по-особенному? Пылко обнять, жарко поцеловать? Они же почти неделю не виделись. Только перезванивались.
А Гера не смущается, не испытывает неловкости. Он шагает в квартиру, грубо сминает Раду в объятиях. Целует,
нетерпеливо прижимая ее к себе.
— Тихо… подожди, — шепчет она. — Я не одна.
— Профессор в гостях?
— Подруга.
— Ничего страшного, она сейчас домой пойдет. Ей пора уже, — даже не пытается понизить голос. Вряд ли Наташка
расслышит, но все же.
Они проходят на кухню. Вернее, Гера уверенно идет туда, а Рада следом, придерживая его за рукав угольно-черного
пиджака.
Наташка подносит ложку с мороженым ко рту и вскидывает глаза. Она смотрит на Гергердта, забыв про мороженое. Он тоже
смотрит на нее, неприлично долго задерживая взгляд на декольте алой кофточки. Вырез такой низкий, что из-под эластичного
края виднеется кружево черного бюстгальтера.
— Рот закрой, кишки простудишь, — говорит он и ставит на белый глянцевый стол бутылку шардоне, которую принес с собой.
Наташка заливается краской и давится мороженым.
— Эм-м-м, Артём, это Наташа.
— Хорошо, что не Контрреволюция, — отзывается он и уже не смотрит на Наташу.
Он стягивает пиджак, бросает его на стул. Собирается пойти в ванную, чтобы помыть руки.
— Это что за потаскушка? — спрашивает в ванной, тщательно намыливая руки.
— Она не потаскушка, — говорит Рада, защищая подругу, но не особо возмущаясь.
— А-а, точно. Забыл. Она же Наташа, — глухо смеется.
— Перестань, Артём, не обижай Наталку. Она хорошая. И мне глубоко плевать на ее отношения с мужчинами: с кем, когда и
зачем. Это ее личное дело, меня оно не касается.
— Она – много. И я могу тебе даже сказать – за сколько, — снова смеется он.
Гера знает, о чем говорит. Этот взгляд, которым подружка Рады окинула его, хорошо ему знаком. Оценивающий. Все она с
полсекунды выхватила: и золотые часы на руке, и бриллианты на запонках. Такие по одному костюму определяют, сколько
можно с «клиента» поиметь.
Гера вытирает руки полотенцем. Хватает Раду за талию, прижимает к себе.
— Гера, ты пьян? — Только сейчас Рада чувствует запах алкоголя, едва пробивающийся сквозь плотную пелену парфюма.
Гера им сегодня не пользовался, не брызнулся, он попросту облился «Авентусом».
О, этот аромат… Для Рады, с ее чувствительным носом, он убийственен. Так хорош и вкусен. И горько, и сладко. Черная
смородина. Геру, пахнущего вот так, хочется съесть, даже не поцеловать. Его вдыхаешь, этот запах, и он все забивает,
остается глубоко в носоглотке, от него не избавишься. Кажется, на языке тоже кисловатый привкус ягод. Нет, поцеловать
хочется тоже. Потрахаться. Секса хочется. Они же неделю не виделись.
Она целует его сама. Такого еще, наверное, не было. Приветственные невинные поцелуйчики плотно сомкнутыми губами
не считаются. Это так, печать, знак – «привет, я пришла». Она целует его. Ласково, откровенно, с языком. У Гергердта от
этого поцелуя сразу крышу сносит. А ему много и не надо. Только видеть Радку, трогать. Эта неделя его чуть не убила. Руки
уже под майкой, жадно гладят ее грудь. А майка-то… кусок ткани без бретелей, который держится на груди за счет
эластичной резинки. Ее вниз потяни, майку… Тянет. Та податливо сползает под грудь, оголяя коралловые соски. Гера
припадает к одному горячим ртом. Нащупывает пальцами пуговицу на ее джинсах.
— Артём, — возмущается Рада и отпрыгивает от него. Быстро натягивает майку.
Артём раздраженно выдыхает.
— Скажи этой пусть валит уже отсюда.
— Ага, а ты прям с корабля на бал. Сам где-то заправился и ко мне. И Наташка ему мешает. Нет уж, мы еще не закончили
свои посиделки.
— У меня была деловая встреча. Не запланированная, но удачная.
— Я вижу, что удачная.
— Конечно. Водка. Connecting people. Сначала договоры подписываем, потом водку вместе жрем. Нормальное
партнерство. — Гера поправляет темно-синий галстук, чуть поддергивает рукава белоснежной рубашки. — Ладно, пошли.
Споим Наташку и вызовем ей такси.
— Наташка, а, Наташка, вино будешь? — на кухне задорно спрашивает Гера. Со стола берет бутылку; из рук Рады — штопор.
Ловко и быстро откупоривает вино. Наполняет им бокалы, которые тут же появляются стараниями Дружининой.
Наташка сидит, насторожившись. Смотрит на Артёма с опаской, ждет очередного уничижающего выпада. Он с откровенно
нахальной улыбкой снова поправляет галстук и садится за стол.
— Сними ты этот галстук, не договоры же подписываешь. — Рада хватается за шелковый лоскут на его груди.
— Галстук не трогай, — предупреждает Гергердт и отводит ее руку, поднимает вверх указательный палец. — Не трогай
галстук. Рассказывай, — кивает Наташке.
— Что? — растерянно переспрашивает она.
— Кто в этот раз козел, разумеется. Что еще могут девочки обсуждать за мартини?
— Да все козлы, — хмурясь бросает Кузя, запивая недовольство предложенным вином. Вам кроме как потрахаться больше
ничего не надо. — Усердно поправляет блондинистые кудри.
— А ты даешь и плачешь, — язвительно ухмыляется Гера. Смахивает несуществующую пылинку в рукава рубашки. — Я сам
сейчас заплачу от такой социальной несправедливости. Нет, пожалуй, заплач-у-у. Хочешь, денег дам, ты главное озеро
соплей не разводи.
Кузнецова снова прикладывается к бокалу. Ответить ей нечего. Может, и есть что, но она не рискует. Усвоила с ходу, что
не стоит.
Рада тоже пробует вино, хотя пить не собиралась, третий бокал для приличия поставила. Блин, что тут скажешь. Приличный
разговор в присутствии Геры не получится. Лишь в том случае, если Гера сам этого хочет, но он не хочет. Он пьян и не
считает нужным деликатничать с ее подругой. То, о чем он говорит, они и без него знают, но Гергердт не из тех, кто молчит,
когда ему есть, что сказать. Честно говоря, Дружинина на месте Наташки сразу бы свалила, как только его увидела. А
Наташка сидит, пьет и как будто не собирается уходить.
Через пару минут Рада начинает жутко раздражаться. Вот ведь… Из чистого упрямства сказанула Гере, что посиделки не
закончились, а теперь мучается. Бесится, что черные глаза Геры слишком часто опускаются ниже Наташкиного подбородка,
аккурат в вырез ее красной кофточки. И он пялится на третий Наташкин размер, ничуть не скрывая своего интереса.
Рада допивает свое вино. Артём и Наташка приговаривают бутылку. И, наконец-то, Кузнецова собирается отчаливать.
Дружинина провожает ее, тщательно сдерживая свою радость.
— Понравился? — спрашивает она, тыча большим пальцем себе за спину.
— Не-е, — открещивается на словах Кузька, — только посмотреть. С таким… Да не дай бог!.. — теперь креститься
натурально.
С милой улыбкой Рада закрывает дверь за подругой. Идет на кухню, намереваясь навести там порядок. Она раздражена
до невозможности. То ли на Наташку, то ли на Геру. То ли на себя, оттого что приревновала Артёма, и вообще, что
испытывает к нему такие сильные чувства. Их все сложнее контролировать.
Гера снимает запонки, открывает ящик и бросает их в отдел, где лежат чайные ложечки. Расслабляет узел, стаскивает
галстук через голову.
Рада загружает грязную посуду в посудомойку. Гергердт берет Наташкину тарелку и брезгливо бросает в мусорное ведро.
— Что ты делаешь? — вскрикивает она. Звон битого стекла бьет по нервам. В пустом ведре бутылка из-под вина.
— Помогаю тебе прибраться.
— Не лезь! — Сгребает со стола уцелевшие тарелки.
— Ладно тебе, чего ты переживаешь. Завтра купим тебе новые. Китайский сервиз тебе купим. Фарфоровые чашечки,
серебряные ложечки.
— Мне не нужен завтра китайский сервиз, мне надо, чтобы ты сегодня отстал от моих тарелок. Артём, иди в спальню, я
сейчас включу посудомойку и приду.
— Не хочу я в спальню, хочу здесь. — Снимает рубашку.
Рада вытирает стол. Ее движения становятся неровными. Она торопится и задевает локтем бокал, он падает и
разбивается вдребезги.
— Че-е-ерт, — протяжно выдавливает и бросает на стол полотенце.
— Вот и я говорю. Не получается у тебя сегодня с посудой, ну ее нахрен.
Гера легко приподнимает Раду над полом и переносит в сторону, подальше от битого стекла. Садит на глянцевую
столешницу. Запускает руки в каштановые волосы. Дружинина, как обычно, пытается помешать.
— Убери руки, — рычит он. Сжимает ее голову и целует в губы. Скусывает с них возмущение.
Мокрыми руками она сжимает его запястья. С поцелуем выплескивает всю свою досаду, все раздражение.
Артём кладет ладонь ей на грудь, чувствует, как твердеет сосок от легкого прикосновения. Не спешит, едва касается.
Горит от предвкушения. Совсем скоро он снимет с нее майку и джинсы. Наконец-то, — сам! Подумать только! Он ни разу не
раздевал ее. Все время получалось, что они ложились в кровать голые. Никаких заигрываний, никакого спонтанного секса.
Все как-то правильно. Душ-кровать-секс.
Сегодня ему не нужен душ, хочет ее такую. Чтобы не отмывалась, не стирала свой запах. Он хочет чувствовать ее. Сейчас
она такая ему нужна. Соскучился. Слышать ее и чувствовать. Настоящую.
— Пойдем в спальню. — Она сдвигается к краю, намереваясь слезть со стола, но Гергердт не позволяет.
— Нет, здесь.
— Мне надо в душ.
Ну вот, опять она со своим душем!
— Не надо. Ты и так из него не вылезаешь.
Спускает топ на талию, припадает к груди. Обводит языком твердый сосок, вбирает его в рот. Долго не выпускает, терзая
и посасывая.
Она часто дышит. Ее тяжелые выдохи превращаются в стоны. Низ живота сводит сладкой судорогой. Господи, эта
судорога ее не отпускала с самой ванной, с того поцелуя. А теперь внутренности разрывает от возбуждения.
Вожделение, раздражение, ревность — все смешалось. И тоска. Да, она тосковала по нему. Скучала все же. Мало было
телефонных звонков. Так странно, что так быстро она привыкла к Гере, стала в нем нуждаться. Не должна. Это все из-за
секса. С Герой он всегда бешеный. Надо скорее переспать с ним, тогда обретется привычное равновесие.
— Ты заколебала. Вечно в джинсах, — хрипло возмущается он, — с тебя пока их стянешь, кончить можно. — А пальцы уже
расстегнули пуговицу и тянут вниз молнию.
Дружинина отбрасывает его руки и соскальзывает со стола.
— Так пойдем в спальню, говорю же. Я со своими джинсами точно быстрее тебя справлюсь.
Гера не двигается с места, не пропускает ее, прижимает к себе, закрывает рот жадным поцелуем. Скользит рукой в трусики.
Находя ее там мокрую и горячую, стонет в полураскрытые губы. Она хочет его. Так же сильно, как он ее. Она сходит с ума от
желания. Каждое прикосновение вызывает в ее теле дрожь.
И у самого каждое к ней прикосновение вызывает дрожь тоже.
Он отпускает ее на минуту. Чтобы содрать с нее джинсы. Теперь она точно не убежит. Не сможет.
Сдергивает с нее то, что ему мешает. Рада сбрасывает джинсы с ног и туда же, на пол, отправляет майку. На ней только
белые кружевные трусики, но их Гера не снимает. Пусть они пока останутся, когда он будет ласкать ее там. Он так хотел
именно это почувствовать, как скользнет туда рукой и возьмет то запретное, спрятанное от чужих глаз. Ото всех скрытое.
Там все только для него. Она с ним, и никто больше ее не тронет.
Гладит ее грудь, скользит по округлости, мягко обрисовывая каждый изгиб. Следует вниз, по животу, чуть медлит, касаясь
резинки трусиков, и проникает под тонкую ткань. Маленькая полоска совсем коротко стриженных волос. Надо попросить,
чтобы совсем сбрила, убрала… И нежность. Вот она ее нежность. То сокровенное, до чего он так мечтал добраться. Так
соскучился по этим ощущениям.
Он ласкает ее, нежится в женской обволакивающей теплоте. Чувствует, как она дрожит под его рукой. Целует ее плечи,
шею. Губы. Рада то пылко отвечает ему, то замирает, прикусывая язык. Или отстраняется, хватая ртом воздух. Какая она
там... горячая. Мягкая. Хочет почувствовать ее вкус.
— Ложись, — шепчет ей.
Тело отяжелевшее и безвольное. Нет сил сопротивляться. Она ложится спиной на стол. Поверхность его прохладная
заставляет вздрогнуть.
Артём снимает с нее белье, и она вздрагивает еще сильнее — всем телом, когда чувствует между ног не мужские пальцы,
а язык. Он касается ее нежно и настойчиво. Умело и мягко скользит по нервному бугорку, настойчиво проникает меж влажных
складок. Мучает ее, пока она не начинает всхлипывать, а потом вскрикивает, выгибаясь. Артём отрывается, когда ловит ее
первые спазмы. Чувствует дрожание живота.
Сразу отрывается, не доводит ее до конца. Специально. И она, одичавшая, ошалевшая от возбуждения, рвется к нему,
приподнимается. Прижимается, дрожащая, всем телом. Хватается за ремень на брюках, — недовольна, что он еще в них.
Звенит пряжкой, выпускает его на свободу.
Теперь лимит его терпения точно исчерпан. Выдержка летит в мусорное ведро, как Наташкина тарелка. Разбивается, как
тот бокал из-под вина. Она ведь трогает рукой, ласкает его болезненно возбужденного. Это мука. Адская мука. Уже никакое
не удовольствие.
— Давай, иди ко мне, — шепчет он.
А ее не надо звать и просить, она уже готова. Изнемогает от желания. Придвигается к краю стола, шире раздвигает бедра.
В ней ничего от прежней Рады не осталось, он такой ее не видел. А увидел — одурел.
Избавляется от трусов и брюк, отбрасывает в сторону. Чтобы ничего не стесняло. Придвигает ее еще ближе. На себя.
Медленно погружается в нее, не отрывая взгляда от лица. Она чуть запрокидывает голову, выгибая шею. А глаза открыты.
Они темные, ненормальные от страсти. И эта смесь чувств на ее лице, — желание, предвкушение, мука, — вызывают по телу
крупную дрожь.
Он заполняет ее всю и замирает, не двигается. Плотно прижимает к себе, слушает жаркое дыхание, ловит пульс языком на
бьющейся жилке. Ждет, пока Рада заскулит, начнет впиваться ногтями в его спину, кусать плечи. Нетерпеливая.
Его первые толчки для обоих болезненные и оглушающие. Двигается медленно. Аккуратно. Изводит неторопливостью.
Почти выходит из нее. И снова глубоко погружается. Она сходит с ума от этой полноты. Он забирает остатки ее разума, когда
начинает целовать. Проталкивает язык во влажную глубину рта, ласкает ее там. Она целует его, отвечает. Так, как никогда
еще не отвечала. Это все алкоголь. Знала бы, что Гера должен прийти, не пила бы.
Дружинина начинает дрожать и стонать несдержанно и протяжно. Громко.
А говорит: целоваться не любит. Любит, чувствительная очень. Врет. Слишком много врет. Она от его поцелуев сильно
возбуждается.
— Артём… я с тобой еще ни разу… — еле слышно признается, хватаясь за его плечи как утопающий за соломинку.
— Я знаю. Все хорошо будет, — сам не знает, почему добавляет.
Знает он, что не кончала. Когда только начали спать, не понимал, что врет, так технично она его затрахивала. Говорила, что
хорошо ей, и все. А как хорошо… Не чувствовал ни разу ее удовольствия. Полного. Чтобы сгорела у него в руках. Не
чувствовал…
А сегодня кончит. Сегодня он от нее не отстанет.
Гладит ее по спине, по бедрам. Двигается быстрее. Потом останавливается, стягивает со стола, разворачивает спиной.
Целует шею, обхватывает трепещущее тело руками, прижимает к себе.
Рада пытается отстраниться, но попытка эта такая слабая, почти незаметная. Да и убегать некуда. Она в ловушке. В
клетке собственной похоти и его умелых рук. Где-то на краю сознания уже всплывают отвратные картинки. Но она хочет еще.
Хочет и не может остановиться. Не знает, как остановиться. Он подвел ее к той черте, за которой она не была. Была когда-
то давно, в прошлой жизни. Уже и не помнит, как это. Там страшно для нее. Больно. Ужасно страшно. Ей не надо было пить.