— Жить на свете тоже вредно, Гера. — Кладет ногу на ногу и зажимает его ладонь между бедер. Улыбается. Берет свою
чашку.
— А что это ты так рано сегодня освободилась?
— У меня же особые привилегии, — смеется Дружинина. — Шутка. Я уволилась, Гера.
— Радужно.
— И мне. Я теперь безработная. Спасай, Гера. Кто теперь будет меня кормить? Спасай, а то мне придется сдать в ломбард
все свои драгоценности. — Указывает взглядом на свои золотые часы и кольцо на руке.
Гера усмехается и отпивает кофе.
— У тебя будет все, что ты только пожелаешь. Все.
Она вздыхает.
— Шуба у меня уже есть. Я, кстати, забыла тебя поблагодарить. Спасибо. Она мне нравится. Как ты ее купил? Угадал с
размером, ростом. Поразительно.
— Ничего поразительного. Нашел продавщиху твоей комплекции, она мне все перемерила, я выбрал.
Рада смеется. У нее такой приятный смех.
— Правда?
— Чистейшая.
— Артём, а если бы забеременела одна из твоих разгульных девиц, ты бы тоже оставил ребенка? — внезапно спрашивает
Дружинина.
Но Гергердта не смущает такой неожиданный поворот их разговора.
— Конечно, — твердо отвечает он.
— Ты бы связал жизнь с такой женщиной? — удивляется она.
— Нет.
Следующий вопрос вертится на языке, но Рада никак не может ясно его сформулировать.
— Родила и свободна, — объясняет Гера, рассеивая ее сомнения.
— А если она… не захочет быть свободной?
— Ее никто не спрашивает. Родила — свободна. Давай, можешь начинать демагогию по поводу того, какая я сволочь.
— Нет, — она со смешком качает головой, — демагогия ради демагогии мне не интересна.
— Зачем ты тогда спрашиваешь?
— Это не более чем любопытство.
— Ты хочешь детей? Ребенка? Это тоже не более чем любопытство.
Она молчит. Затихает. По ее лицу невозможно что-либо прочитать.
— Так трудно ответить? Да или нет? — зачем-то давит он. — Ты хотела того ребенка?
Артём все ждет, когда же она потянется за сигаретой. Но Рада спокойная с виду, расслабленная. Делает из чашки глоток,
отставляет ее в сторону и сцепляет пальцы, опираясь на спинку дивана.
— Да, я хотела того ребенка. Я собиралась замуж за интеллигента и хотела родить интеллигента. Все, как ты говорил. Но не
сложилось. У меня были проблемы со здоровьем, ребенка я потеряла. А мой интеллигент этого не перенес. Я стала ему
такая не нужна. Поэтому, Артём, со мной бесполезно разводить всякого рода демагогии о том, кто прав, а кто виноват. Я
разочарована и слегка бесчеловечна, — усмехается. — Меня мало волнуют чужие проблемы, своих хватает. И более всего
я ненавижу рассуждать о каких-то чисто гипотетических ситуациях.
Гергердт ищет на ее красивом лице хоть какие-то проявления эмоций. Но их нет. Кроме насмешливости во взгляде и тихой
улыбки. Он трогает ее волосы, она, как обычно отводит его руку.
— Почему? — спрашивает он напрямую.
— Не люблю я этого. Ты не представляешь, сколько времени я трачу на укладку. — Убирает волосы от лица, пропуская
темные пряди между пальцев.
— Что-то не верится.
— В том-то и весь секрет. Гера, ты допил кофе? Допил? Ты обещал показать мне свой кабинет.
— Я обещал?
— А пообниматься? Не соскучился? Я – уже, — повторяет она его слова и видит, как его глаза загораются темным огнем.
fima 21.02.2015 20:18 » Глава 7
Учиться читать совершенно ни к чему,
когда мясо и так пахнет за версту.
«Собачье сердце»
Отношения. Твою мать, если бы ему месяц назад кто-нибудь сказал, что он станет сходить с ума по одной девке и встрянет
в эти самые «отношения», он бы, наверное, нет, не долго смеялся, а удавил бы этого шутника. В его кипучую жизнь «одна
девка» никак не вписывалась. А теперь от мысли о Радке Дружининой крыша ехала. Он хотел эту женщину всегда и везде,
почти три недели не отпускал от себя ни на шаг и ждал: когда же ослабнет это наваждение. Но оно не ослабевало, никак не
проходило.
С Дружининой все по-другому; ей не хотелось указывать на дверь и говорить: проваливай. Она спала в его постели, и
Артёма преследовало дурацкое чувство, что так и надо. Она разложила у него в гардеробной свои вещи, а ему по-идиотски
казалось: так и должно быть. Некоторые из его рубашек насквозь пропитались ее духами, но Геру это не раздражало. Он
терпеть не мог губную помаду, но, когда хотел поцеловать Раду, ему было плевать, накрашены у нее губы или нет. Это же
Радка-мармеладка, она для него... своя, что ли. Она родом из его детства.
Странно — все время думать об одной женщине, хотеть только одну. Странно…
Да, они настоящие – эти отношения. Для него. Он до этого времени никогда не ночевал с женщинами. Сексом занимался, но
не ночевал. Не оставлял ни одну из них в своей постели, и сам у них не оставался. Не мог. Радка права: его шлюшки никогда
не варили ему кофе – ни в турочках, никак. Потому что он с ними не завтракал. Тех, кого он трахал ночью, утром видеть не
хотел. Не хотел с ними есть. Он встречался с ними не затем, чтобы поесть. Да и они прекрасно знали, что ему от них нужно. А
Рада Дружинина варила ему кофе, пекла по утрам чертовы творожные запеканки, и это было круто.
Она правда отлично готовила. Он смеялся над ней. Вот котлеты у нее выходили хреново, а всякие изыски – как из-под руки
шеф-повара. Она тоже смеялась. Говорила, что закончила кулинарные курсы, а там ее не учили делать котлеты, а учили
готовить мраморную говядину и лобстеров.
Гера не понимал, зачем ей торчать на кухне. Они могли бы ужинать в ресторанах или заказывать домой готовую еду. Но
Рада готовила сама, и ей это нравилось. Она готовила для него. И у него не поворачивался язык сказать, что ему что-то не
понравилось. Ведь она готовила для него. Гергердт не любил абрикосы, особенно консервированные, но, когда получал
десерт с консервированными абрикосами, какое-то чувство мешало ему отказаться и не есть. Что-то останавливало.
Наверное, вдохновленный Радкин вид. Она на кухне была счастливая. Хрен знает, что она там ворожила, но он ел абрикосы,
целовался ее накрашенные губы и был... тоже счастлив. Наверное. Как еще определяется то ошалелое состояние, в котором
он находился?
Всегда был уверен, что не выдержит в своей квартире долгого присутствия женщины, любая баба будет его бесить. Но
Рада почему-то не бесила. Неважно, что Дружинина делала: валялась ли на диване с книгой, спала в его кровати, занималась
с ним сексом или принимала душ, — ему нравилось, что она рядом.
Она и сейчас могла быть рядом. С ним в душе. Если бы не Петровна. Вот принес же ее черт не вовремя. Рада к этой
бабке не могла привыкнуть. Никак не принимала ее утонченная воспитанная натура, что таких, как Петровна, надо просто
посылать в одном конкретном направлении. Такую, если вовремя не приземлишь, она на голову сядет. А Дружинина все
«пожалуйста» да «спасибо».
Артём выключает воду, обтирается полотенцем, обматывает им бедра и идет в спальню.
Несколько минут назад он бросил на кровать свои джинсы, но сейчас их тут не было. Наверное, Петровна уже в стирку
успела утащить.
Сейчас на кровати сидит Радка с кошкой на руках и смотрит на него внушительным, недобрым взглядом. То на него, то на
Петровну, которая невозмутимо натирает стеклянную перегородку между ванной и спальней.
— Пойдем кофе попьем, — зовет Гера, улыбнувшись. Вот умеет он хмуриться и улыбаться одновременно. Такой
язвительный сразу становится, аж тошно. — Ты мне обещала сварить кофе. И не таскай кошку. — Отбрасывает полотенце и
в чем мать родила уходит за джинсами. Петровна, по-видимому, привыкшая к подобным дефиле, даже глазом не моргнула.
Она усердно орудует тряпкой, продолжая радеть за чистоту и прозрачность стекла.
— Буду таскать, — упрямо говорит Рада и, следуя за ним, застывает в проходе между спальней и гардеробной.
Гергердт натягивает трусы и джинсы. Ерошит руками темные волосы, стряхивая с них воду. Жестом направляет Раду к
лестнице.
Дружинина сбегает вниз, спускает Олю на пол. Неторопливо наливает кофе, но в движениях все же видится какая-то
принужденная отточенность.
— Слушай, а вот это в порядке вещей, что ты перед Петровной голый расхаживаешь, да? — Ставит чашки на стол.
— Петровна нормального мужика, наверное, еще до революции видела, пусть бабка порадуется, мне не жалко. Давай,
наворожи мне бутерброд.
— Гера, я в шоке. — Рада без пререканий намазывает маслом хрустящий тост, кладет сверху сыр. — Мне тоже, может,
завести какого-нибудь домработника и ходить перед ним голой, а? Пусть радуется мужичонка.
— Тебе нельзя, — качает головой.
— Почему это?
— А потому что с моей стороны – это искусство, а с твоей будет – полное бл*дство.
— Гера, не ходи перед ней голый.
— Ревнуешь? Уже? — смеется он. — Если ревнуешь, тогда никаких проблем, буду блюсти облико морале. А если нет, то
какая разница, как я перед Петровной хожу, м-м-м? — иронично протягивает он.
— Мне все равно, — совсем неубедительно убеждает Дружинина. — Кстати, как ее имя? Что ты ее Петровна да Петровна, я
так не могу.
— Не знаю я.
— Как это не знаешь? — Удивлению Рады нет предела. Она забывает, что собиралась отпить из своей чашки.
— Не помню. Ты на ее лицо посмотри, она ж вылитая «Петровна». Вот лет пять уже как Петровна.
— А как она к тебе попала?
— Это бабка моего помощника. Достала видать его, вот он мне ее сбагрил. А она прицепилась, никакая холера ее не берет.
Петровна непотопляемая, неубиваемая.
Рада мысленно соглашается с ним, вспоминая широкие плечи и выдающуюся грудь домработницы. Одним словом — Баба-
гром. Коротко стриженная и всегда немного взъерошенная.
— Гера, не разгуливай перед ней голый! — говорит Дружинина с нажимом, а он, усмехаясь, лишь пожимает обнаженными
плечами и растирает ладонью мощный торс. — Не ревную я, — отнекивается, — но это ненормально.
— Конечно. Я сейчас покраснею от стыда.
Рада делает глоток кофе и недовольно поджимает губы.
— Давай-давай, — продолжает подначивать ее, — мне нравится, как ты загораешься, заводишься.
— Я загораюсь? — демонстрирует равнодушие и небрежно отзывается.
— Да, — касается ее щеки тыльной стороной ладони. — Продолжай, мне это нравится.
— Что тебе нравится?
— Назревающая ссора. Давай. Чтобы все как положено. Скандал, битье посуды, а потом горячий секс. Можно прямо тут. —
Гера бросает взгляд на лестницу, мечтая, чтобы Петровна побыстрее свалила.
— Гера отстань, — обрывает его Рада.
— Да, давай тут, — не унимается он. — Тут мы еще ни разу не были. Давай хоть раз.
— Ну все, Артём Андреевич, — доносится грубоватый голос домработницы, и Дружинина свободно вздыхает, — пора и
честь знать. Почапала я до дому. А то Мармузик мой без ужина.
Губы Рады кривит скептическая ухмылка. Слабо верится, что Петровне знакомо такое понятие, как «честь». До сих пор не
могла Дружинина определить свое отношение к этой женщине. То ли возмущаться ее бестактностью, — чего только стоит то,
что Петровна позволяла себе подниматься, на второй этаж, когда Гера душ принимает, — то ли плевать на ее выходки. Судя
по всему, кроме нее в этом доме никого ничто не смущает. Безбожники.
— Подожди, — останавливает женщину Гера и взбегает на второй этаж.
Петровна задерживается, окидывает девушку презрительным взглядом, заносчиво задирает нос и поправляет на себе
тунику с широкими карманами. Рада спокойно пьет кофе, втайне радуясь, что через несколько минут эта женщина исчезнет с
ее глаз. Она ужасно напрягает. Совсем не так Рада представляла себе домработницу Геры. После того рассказа про
выброшенный сыр с плесенью думала, что встретит забавную старушку, а встретила настоящего монстра.
— На, загонишь по спекулятивной цене. — Гергердт возвращается и закидывает Петровне на плечо свои джинсы.
— Да ну, ты что! Такие штаны хорошие! Что это тут у нас… — перехватывая джинсы за пояс, домработница, прищурившись,
рассматривает лэйбл. Отодвигает его подальше от себя, потому что страдает дальнозоркостью. Потом вспоминает про
очки, висящие у нее на шее на тонкой цепочке, и цепляет их на нос.
— Петровна, где твоя предпринимательская жилка? Бери, пока халява в руки идет!
— «Пьерре Кардин»… — читает она, невыносимо коверкая известную дизайнерскую марку. Наверное, известную всем,
кроме Петровны.
— Угу, Кардин, Петровна, Кардин, — забавляется Гергердт. — Мармузику твоему в самый раз будет на стройку таскать.
Правда ноги у него коротковаты, так подстрочишь низ на машинке, — глумлясь, со знанием дела советует он.
— Зато ж*па у него широкая, отожрался на казенных харчах, на моих, то бишь, — ворчит домработница. Крутит джинсы в
руках, встряхивает их. — Обрезки от низа как раз все на ж*пу и уйдут. Артём Андреич, ну, Бог ты, ей-богу!
— Ага, — ухмыляется Гергердт, — не забудь перед сном на меня помолиться.
Слушая этот разговор, Дружинина давится кофе. Не знает: то ли плакать ей, то ли смеяться. Смеяться хочется больше. Нет,
она готова непристойно заржать в голос, глядя на этих двоих.
— А у Мармузика, наверное, к этим джинсам и пиджачок от Бриони имеется в гардеробчике, — не сдержавшись, язвит Рада и
заливается смехом.
Петровна в ответ посылает девушке уничтожающий взгляд и смотрит на Геру:
— Касатик, ты к ней присмотрись. Какая-то она у тебя ненормальная. То сидит едва дыша, то ржет как припадошная.
Знавала я таких неуравновешенных. Как бы она тебя не огрела чем-нибудь в пылу...
— Ага, присмотрюсь, — смеется Гера и вдруг выдает так жестко, что Рада перестает смеяться: — Слышь, Петровна, книги
верни на место. Здесь тебе не библиотека. Вот сыр можешь п*здить, а книги не трогай. Поняла? А то я тебя спущу с
пятнадцатого этажа, ты-то у нас не ангел, крыльев у тебя нет.
— Поняла, — покорно соглашается Петровна и выдает певуче: — Верю, касатик, верю, что спустишь ты меня с пятнадцатого
этажа, и полечу я как амеба.
— Амеба, Петровна, это одноклеточное. Она не летает.
— Артём Андреич, ты знаешь, я так могу, что у меня и амеба полетит.
— Все, давай уже, греби до дома, — пренебрежительно кривясь, отмахивается Гера. — Мармузику привет.
Петровна сноровисто сует джинсы в свою большую сумку, толкает руки в рукава куртки и, застегиваясь на ходу, плетется к
входной двери.
— Что это было? — смеется Рада.
А Гера не смеется. Он обходит барную стойку.
— Гера, отвали, — предупреждает его Дружинина и соскальзывает со стула.
— Ты попила кофе? Попила? — спрашивает он, копируя ее манеру. Но у него не получается так звонко и мелодично, как у
нее. У него выходит грубо и хрипловато. — Давай, можешь начинать бить посуду.
fima 09.03.2015 14:57 » Глава 8
То-есть он говорил?..
Это ещё не значит быть человеком.
Впрочем, это не важно.
«Собачье сердце»
— Ой, а отдай мне своего «пиджачка»? А то мой придурок все мозги мне закомпостировал. Задолбал, ей-богу, — заявляет
Наталья, налегая на мартини.
— Забирай, — смеется Рада. — А будешь мороженое? У меня есть пломбир и сироп черничный. Будешь?
— Давай, если уж обжираться, то как без мороженого? — обиженно соглашается Кузнецова. Обижена она не на Раду. На
себя, на мужиков, на весь мир, наверное.
«Пиджачком» Наташка звала Антона. Виделись они несколько раз. Нравился он ей. Неудивительно. Лощеный. Подтянутый.
Всегда при деньгах. Последнее Наташка в мужиках особенно уважала. Последнее перекрывало кучу недостатков. В том
числе, наличие жены, пивного живота и солидный возраст любовника. Почему-то подруга уверена, что размер живота прямо
пропорционален толщине кошелька. Антон стал для нее приятным открытием. Рада усмехалась (про себя, конечно): это
Натка еще Гергердта не видела.
Но с Гергердтом Рада Наташку знакомить не хотела. Незачем. Она и не рассказывала про него ничего, обмолвилась
только, что у нее новый «ухажер». Так она Геру обозвала – ухажером. Что-то мешало ей говорить про него. Хотя Антона
всегда спокойно с подругой обсуждала. Геру не могла. Слишком много струн он затрагивал в ее душе. Все разговоры о нем
больные. А болеть не хотелось. Отболела. Хоть и не вылечилась, но свое отболела.
— Так бросай, раз задолбал, — резонно советует Дружинина, ставя на стол розетки с мороженым. Сироп отдельно. Каждый
сам добавит по желанию.
— Не могу, — бурчит Натка. — Как я без мужика? Сначала нужно нового найти, потом старого бросать. В наше время без
мужика вообще нельзя. Вот если с «пиджачком» срастется, тогда и брошу.
— Наталка, вот ты дура, — говорит Рада. Ласково говорит, по-доброму.
— Все бабы дуры. Я чем хуже? — смеется подруга.
— Ничем, наверное, — улыбается Рада и щедро поливает свой пломбир черничным сиропом.
Наташка всегда вызывала у Рады улыбку. Даже когда искренне страдала, Кузю не пожалеть хотелось, а поржать над ней.
Может, потому что все ее проблемы казались мелкими и надуманными, оттого сочувствовать всей душой не получалось. И
тем не менее Рада к Наташке очень хорошо относилась. Добрая Кузька. Понимающая. Не лицемерка. О своих недостатках
знает — мишурой не прикрывается.
А недостаток у Наташки только один, — хотя для кого недостаток, а для кого великое достоинство, — мужиков она страсть
как любит. Мужики ее, кстати говоря, тоже.
— А что он не пытался восстановить отношения?