— То есть? — агрессивным тоном спросил Сюма, задетый ее замечанием.
— Не сердись, но несколько лет назад ты освещал дело о захвате заложников и открыто высказывался против исламистов.
— Ты ничего не поняла! Я излагал информацию объективно. Зачем ворошить старые дела?
— Не заводись, Эрик! — возмутилась Изабель. — Ты прекрасно знаешь, что я права! Это стоило тебе работы!
— Я не завожусь, но, если кое-кто и представил дело в подобном свете, это не значит, что все так и было. Я сам решил уйти. Не выдержал напряжения и…
— Прекратите заниматься ерундой! — рявкнул Шарль, стукнув кулаком по столу. — Не важно, как и почему. Все это дела давно минувших дней. Сейчас значение имеет только бездомный.
Эрик и Изабель стиснули зубы и переглянулись, с трудом сдерживая бешенство. Зазвонил мобильный главного редактора, и она отошла, чтобы ответить.
Шарль подмигнул Сюма, давая понять, что он на его стороне. Эрик налил себе кофе и подошел к окну с видом на Сену. Его гнев не утихал. Он знал, что Изабель права, вот и злился. Почему исламисты выбрали его, ведь в прошлом он так резко выступал против них?
Изабель закончила разговор и вернулась к коллегам.
— Это был пресс-секретарь министра внутренних дел, — с радостной улыбкой сообщила она.
— Высказал недовольство? — поинтересовался Шарль.
— Вовсе нет! Он был скорее… понимающим и примирительным.
— И?
— И следующий выпуск наделает шума, поскольку министр внутренних дел намерен нанести нам визит. Он даст эксклюзивное интервью!
* * *Жан лежал на кровати и рассматривал свою новую камеру. Его левая рука была прикована наручником к батарее. На голых каменных стенах тут и там проступила плесень. Он оглядел свою одежду: грязь успела высохнуть — значит, с момента его падения в воду прошло уже несколько часов. Все тело было в синяках и кровоподтеках.
Он почувствовал усталость. Бой с похитителями оказался неравным.
Но сражение с собой и абстинентным синдромом было еще более жестоким. Самые тяжелые первые дни прошли, и рассудок начал брать верх над невыносимыми болями во всем теле. Но оказаться один на один с душевными терзаниями оказалось куда тяжелее. Чего он хочет? Умереть или жить? Плен и насильственное вытрезвление принуждали его привести мысли в порядок. Осознать, почему в последние дни он реагировал так, а не иначе. Потом, сохраняя ясность сознания, медленно и тщательно перебрать в уме события прошедших лет. Никакого любования своими несчастьями, никакой жалости к себе — только рассудительность. Но где почерпнуть необходимую ясность мыслей? События происходят слишком быстро. Понимание собственной истории по-прежнему ускользает от него.
Сейчас в его жизни есть эти люди, умственная пытка, борьба с абстиненцией, страхом и смертью. Но ему необходимо переключиться, начать снова думать о своей жизни. Не позволить этим варварам взять над ним верх.
Он должен сражаться.
Не для того чтобы жить, или не только для того, а затем, чтобы взять верх над врагами.
Бежать? Возможно.
Последний бой.
Потом он примет решение.
Смерть или жизнь? Он сам сделает выбор.
* * *Выпуск новостей закончился.
Эрик подошел к министру.
— Благодарю за приглашение, — произнес чиновник, пожимая ведущему руку.
Эрик с трудом сдержал улыбку. Тем не менее некоторые слова следовало произнести.
— Что скажете о моем выступлении? — доверительным тоном поинтересовался политик, взяв под руку журналиста, чтобы отвести его в сторонку от инженеров, сворачивавших технику на площадке.
— Оно было безупречным. Вы взяли тот самый твердый тон, которого ждут от вас французы.
Министр задумчиво кивнул.
— Это дело, как вы, конечно, поняли, пришлось очень некстати. До президентских выборов меньше года.
Беседа принимала деликатный оборот. Эрик нахмурился и сосредоточил все свое внимание на опасном разговоре.
— Вы опытный человек, месье Сюма. Вам известно, что некоторые ситуации чреваты явными рисками, другие — скрытыми, но не менее опасными.
«Ага, — подумал журналист, — сейчас начнет угрожать».
Министр взглянул ему прямо в глаза:
— Насколько мне известно, вы сами несколько лет назад стали заложником ситуации, неверно оценив риски.
Эрик остался невозмутимым. Он ничем не выдал своих эмоций. Находящиеся при власти люди судят о собеседниках по умению держать себя в руках.
— Полагаю, второй прокол окажется для тебя фатальным.
Эрик задержал дыхание, чтобы лицо не выдало его возбуждения. В неожиданном переходе на «ты» было слащавое приглашение к сотрудничеству, чреватое неприкрытым предостережением. Опыт телевизионщика позволил ему сохранить полную невозмутимость. Он даже позволил себе намек на улыбку. Министр оценил решимость и выдержку собеседника. Дай Эрик слабину, ему пришлось бы приложить массу усилий, чтобы вернуть должное уважение со стороны политика.
— Я сделаю тебе предложение, Эрик. Ничего, что я перешел на «ты»?
Министр подошел еще ближе, желая подчеркнуть конфиденциальный характер того, что собирался сказать. Эрик воспользовался паузой, чтобы перевести дыхание.
— Мы будем работать вместе и постараемся извлечь пользу из сложившейся ситуации. Ты и твой канал будете передавать нам всю информацию и сможете снимать сливки с того, что выясним мы. Составим план и будем соблюдать правила игры.
Эрик откашлялся, собираясь ответить, но министр поднял руку, показывая, что не закончил.
— Я знаю, что ты скажешь: свобода прессы, журналистская этика, и так далее и тому подобное. Не беспокойся. Я не собираюсь вас взнуздывать. Просто хочу быть уверен, что не попаду в неловкую ситуацию. Пойми меня правильно. Ты первым получаешь информацию. Тон, который ты задаешь, влияет на другие средства массовой информации. Следовательно, роль, в которой ты выставишь меня в этой истории, будет определяющей для моего имиджа. Мы столкнулись с очень сложной ситуацией, которую пока почти не контролируем. Она грозит взорваться в любой момент и похоронить нас, ты, как и я, можешь потерять все в мгновение ока. Ты подверг себя риску, как только получил первое послание. Я высоко ценю твою смелость и ловкость, с какой ты провернул это дело… и даже извлек из него выгоду для себя. Ты — король информации, да еще и извлекший урок из прошлых ошибок. Вот почему я не прошу тебя ни замолчать, ни транслировать мои послания, просто предупреждай об информации, которую вы будете получать, и о том, как станете ее интерпретировать. Я не хочу, чтобы меня застали врасплох.
— Понимаю вас, господин министр, — тихо, нейтральным тоном произнес телевизионщик, показав, что предпочитает держать дистанцию.
— Я знаю, месье Сюма, — кивнул политик, взяв тот же тон. — Как знаю и то, что ваши амбиции простираются дальше и выше места ведущего на заштатном телеканале и вы не собираетесь протирать там штаны до пенсии…
Произнося эти слова, министр не отводил взгляда от Эрика, дабы увериться, что тот понял намек.
— Остановимся на этом, — продолжил политик. — Вот номер телефона Фредерика Лена, моего советника по связям с общественностью. Звоните ему, как только возникнет необходимость. Он получил распоряжение сообщать вам все сведения без проволочек.
Эрик положил визитку в карман пиджака и повел гостя к выходу из студии.
Проводив министра, Эрик тут же отправился в аппаратную, где его ждала Изабель.
— Все записала? — спросил он.
Она помахала диском перед носом Эрика.
— Наша страховка от безработицы! — победно воскликнула она. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
— Ну, во всяком случае, если что-то пойдет не так, у нас будет чем прикрыться…
Даниель
В моем номере кто-то побывал. Я в этом уверен. Рано утром я вышел пройтись. И мне показалось, что за мной следят. Я замедлил шаг, зашел в магазинчик, но не вычислил преследователя, успокоился и вернулся в гостиницу. Войдя в номер, я уловил незнакомый запах, обошел все углы, но не заметил ничего необычного. И все-таки я уверен, что в мое отсутствие сюда заходили. Жаль, что мне не пришло в голову запомнить местоположение каждого предмета.
Возможно, это была всего лишь горничная или коридорный? Или кто-то из службы безопасности, заинтригованный странным поведением постояльца.
Я отправился к стойке портье.
— Меня кто-нибудь спрашивал? — спросил я с излишним возбуждением.
— Никто, месье, — безукоризненно вежливо ответил администратор.
— Кто-нибудь из обслуживающего персонала заходил в мой номер?
Молодой человек поправил очки и обеспокоенно взглянул на меня:
— У вас все в порядке, месье? Что-то пропало?
— Нет. Ответьте на вопрос, прошу вас.
— Нет. Ответьте на вопрос, прошу вас.
— Не знаю, месье. Но я могу навести справки. Возможно, в номер заходил сотрудник службы технического обслуживания.
— Постарайтесь навести справки как можно быстрее. Я буду ждать вашего звонка.
Глаза портье за стеклами очков забегали.
— Сделаю все, что в моих силах, месье, — учтиво пообещал он, и я уловил в его голосе тревогу.
Я поднялся в номер и обследовал каждый метр ковра в поисках следов постороннего присутствия, но не преуспел.
Зазвонил телефон: это был портье, заверивший, что в мой номер никто не заходил.
— Прошу вас, месье, если вас все-таки что-то беспокоит, сообщите мне, и служба безопасности проведет расследование.
Возможно ли, что у меня случился очередной приступ паранойи? Или дело в страхе, который мне все труднее сдерживать?
Как бы там ни было, я снова привлек к себе внимание персонала гостиницы. Серьезная ошибка.
* * *Он ставит чашку с чаем на стол, оглядывает зал паба, сует руку в карман, достает конверт и протягивает мне.
Я беру конверт, открываю и проверяю содержимое. Он улыбается, видя мою недоверчивость. Не думаю, что ему могло прийти в голову обмануть меня, но я должен проявить мою так называемую алчность. Пусть видит во мне не холодного профессионала, а жадного типа, которым можно манипулировать.
— Я очень доволен услугами, которые вы мне оказываете, — роняет он, пока я убираю конверт с чеком.
— Не сомневаюсь. Результаты весьма убедительны. Мы продвигаемся быстрее, чем я предполагал.
Он молча кивает.
На этой неделе посольство Франции в Лондоне пригласило его на вернисаж. Он встретит там всех британцев, вращающихся в мире культуры, и заранее радуется, предвкушая их реакцию на свое появление.
Приглашение я раздобыл через одного знакомого политика. Без особого труда, поскольку появившиеся во французской прессе статьи о новом меценате вызвали живейший интерес у тех, кто ищет щедрых дарителей.
— Я собираюсь поручить вам другое задание, куда более трудное, — с непроницаемым видом роняет он.
Я молчу, ожидая продолжения.
— Можете хорошо заработать. И завести собственное дело в условиях наибольшего благоприятствования.
— Вашими бы устами… О чем идет речь?
Он наклоняется ближе:
— Помните наш разговор о вашей способности улаживать сложнейшие случаи?
Он улыбается широкой заговорщической улыбкой, словно мы с ним университетские приятели и обсуждаем удавшуюся вечеринку.
— Вы тогда сказали, что могли бы обеспечить пиар даже… Бен Ладену, — продолжает он.
У меня учащается сердцебиение, я едва могу дышать, но стараюсь ничем не выдать своих чувств.
— Вы его нашли? Давно пора…
В ответ на мою сомнительную шутку он изображает сожаление:
— Увы, нет. Но одному из моих знакомых необходимы ваши услуги.
Он делает секундную паузу, проверяя мою реакцию, и спрашивает:
— Вам знакомо имя шейха Фейсала?
* * *Я не отвечаю. На меня навалилась дурнота. Такое чувство, что я уже переживал этот момент. Похоже на отзвук сцен, проигранных в воображении, реальность и фантазия столкнулись и на миг лишили меня самообладания. Необходимо немедленно взять себя в руки, чтобы не лишиться шансов достигнуть цели. Нужно сохранять невозмутимость. Найтись с ответом, ну же, скорее!
Мой рассудок в смятении. Сумею ли я дойти до конца?
— Религиозный лидер?
Я опустил глаза, но мой голос едва заметно дрогнул. Он заметил? Я поднес к губам чашку, и жар кофе встретился с охватившим меня холодным бешенством. Я злился на собственную глупость и неспособность держать себя в руках в тот момент, которого я так долго ждал. Возможно, я уничтожил единственный шанс вступить в контакт с шейхом. Неужели все потеряно? Я поднимаю глаза на собеседника. Почему он молчит? Кажется, его внимание занято тем, что происходит на улице. Он выглядит озабоченным.
— Пойдемте прогуляемся, — наконец говорит он, достает деньги, кладет их на столик и поднимается.
— Что-то не так?
— Все в порядке, — отвечает он, — но я предпочитаю поговорить на ходу.
Он по-прежнему наблюдает за улицей и выглядит встревоженным.
Мы стоим на тротуаре. Шофер выходит из машины, Эль-Фассауи что-то шепчет ему на ухо, тот кивает, оглядывается и возвращается за руль.
Мохтар берет меня под руку.
Нужно сдержать дрожь.
— Пойдемте, — говорит он, увлекая меня за собой.
«Ягуар» трогается с места и следует за нами в некотором отдалении.
— Я говорил о вас с шейхом Фейсалом, — сообщает араб. — Рассказал, как вы профессиональны. О том, как поработали на меня. Он высказал интерес.
— Благодарю. Но что у него за проблема?
— Вам, конечно, известно, что традиционно толерантное отношение к религиозным сообществам в Англии изменилось. Прежде они пользовались полной свободой слова и выражения своих идей, однако после того как некоторые лидеры выступили против участия Великобритании в войне в Ираке и произошли… инциденты в Лондоне и Париже, все стало иначе. Теперь за ними следят, их контролируют, а общественное мнение в массе своей питает к ним ненависть.
— Все это мне известно. Нельзя не признать, что отдельные высказывания шейха были довольно… энергичными. Его даже считают идейным вдохновителем некоторых терактов.
— Чушь! — возмутился Мохтар. — Некоторые религиозные лидеры действительно имеют досадную склонность к жестким высказываниям и обличению всех западных стран вообще и британского правительства в частности, но это не более чем слова. Они просто хотят, чтобы их услышали все мусульмане и чтобы самоидентификация сплотила разрозненные религиозные сообщества, создав таким образом фундамент для мощного политического движения, борющегося против угнетения наших собратьев во всем мире.
Его речи приводят меня в бешенство. Он что, принимает меня за дурака? Думает, я куплюсь и тоже поверю, что эта идеологическая война не более чем обычное столкновение мнений? Или все проще, и он полагает, что моя алчность давно возобладала над моралью? Эта мысль вызывает у меня протест, хотя я сам подал ему такую идею.
— Их речи и впрямь бывают слишком… жесткими, — соглашается он, словно прочитав мои мысли. — Но вы занимаетесь связями с общественностью и знаете, что иногда приходится сгустить краски, поддать жару, кое-что преувеличить, чтобы быть услышанным. Кстати, средства массовой информации перепечатывают речи этих людей именно из-за их провокационной составляющей. Разве о тех, кто проповедует ненасилие, уважение законов принимающей страны и общность всех вероисповеданий, много говорят? Нет. А ведь они составляют девяносто девять процентов всех живущих на Западе мусульман. СМИ — соучастники в этой игре.
— Бесспорно. Но что нужно шейху Фейсалу?
— Он хочет… передать свое послание, избежав слишком воинственной формы, способной испортить впечатление.
Я останавливаюсь и смотрю на Мохтара.
— Не понимаю.
— Шейха Фейсала повсюду выставляют идейным вождем террористов, кровожадным убийцей, ответственным за несколько покушений. Такой образ является — как вы там говорите… желаемым и воспринимаемым. Проблема в том, что этот образ больше не отвечает интересам шейха и лишает его слова силы. Шейху необходимо, чтобы их слышали и повторяли те, кого он хочет убедить и сделать своими сторонниками. Так что желаемый образ изменился.
Он улыбается — «вы же понимаете…», с секундной задержкой я улыбаюсь в ответ.
— Я хорошо выучил урок, не так ли?
— На «отлично». Но я все равно не понимаю, о чем шейх хочет сообщить.
— Он сам все вам объяснит. Скажем так: речь идет о… гуманистическом послании, как он это назвал.
Я невольно вздрогнул. Почувствовал ли он, как напряглась моя рука? Не знаю. Но он бросил на меня быстрый взгляд и спросил, насмешливо улыбнувшись:
— Вы готовы принять вызов и выполнить поручение?
Я кивнул в знак согласия:
— Конечно.
— Вот и отлично. Вы свободны в среду, в семнадцать ноль-ноль?
— Я освобожусь.
— Приходите в паб, где мы встречались в первый раз. За четверть часа до назначенного времени. Хочу сам вас представить и поручиться за ваш профессионализм и вашу честность.
Я пожимаю ему руку. Машина притормаживает у тротуара, водитель торопливо выходит и открывает дверцу.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он меня окликает:
— Даниель, я знаю, что вам по большому счету безразлично дело этого человека. Полагаю, его идеи вас беспокоят. Но вы сказали, что не смешиваете мораль с бизнесом. Я нахожу такое отношение к делу правильным со стороны честолюбивого человека. Сотрудничая с шейхом, вы сделаете хорошие деньги, не сомневайтесь.