Здание временного штаба северного боеучастка фронта было временно расположено в новоотстроенном здании какого-то сельскохозяйственного общества. Татарстан до независимости был республикой с сильным сельским хозяйством, были перекрыты все показатели советского Татарстана по мясу, молоку, зерну, яйцу, по некоторым показателям не на проценты, а в разы. Работала мощная перерабатывающая промышленность, правительство выделяло селянам льготные и беспроцентные кредиты для покупки новой техники. Закупали самое современное – «Джон Дир»[79] был не редким гостем на татарских полях. Один из таких тракторов сейчас как раз стоял на въезде в населенный пункт с названием, которое Тайзиев, сам татарин, не смог бы произнести, вероятно с грамматической ошибкой еще написанное. Трактор – огромное, шестисотсильное чудище – местные умельцы переделали в мастерских под самоходную гаубицу, а на бронированную кабину еще и водрузили ДШК.
Тайзиев был уверен, что ничего хорошего ждать не стоит…
Дорога шла вверх, она как бы шла по насыпи, перекрывающей глубокий и широкий овраг. Дым как раз и шел из оврага – там беженцы копали землянки…
– Помедленнее… – Тайзиев хлопнул по плечу водителя.
«Ниссан Патруль», который ему удалось раздобыть взамен сгоревшего «Хаммера», пошел помедленнее. У машины была такая подвеска, что ухабы не чувствовались вообще.
У здания мечети – вооруженная толпа. Бронетранспортер – старая «семидесятка» модернизированная, с «прямым задом», такие еще оставались в Национальной Гвардии и на складах резерва. Несколько внедорожников, обычных легковушек. На одной из них срезана крыша, на самодельной турели-треноге стоит пулемет. Расхристанные, озлобленные, сорванные с места войной люди. Тайзиев не раз видел такое – давно и далеко – и теперь поверить не мог, что война пришла и на его землю…
Толпа, увидев колонну новеньких «КамАЗов», возглавляющий ее начальственного вида джип, перекрыла дорогу. Хорошего ждать не приходилось – оскаленные в крике рты, автоматы во вздернутых к небу руках.
– Предатели!
– Шайтан вас забери!
– Авызынны сегим!
Тайзиев, много чего повидавший, понимал, что они явились просто не вовремя. Пятница, только что прошел намаз, толпа на взводе, в основном беженцы. Одна автоматная очередь – и понеслась душа в рай. Потом не соберут. И виноватых не будет. Потому что когда виноваты все, не виноват никто.
И уйти уже не уйдешь.
И потому Тайзиев решительно толкнул дверь и вывалился из машины. От души зарядил полрожка в небо.
– А ну молчать! – заорал он по-русски.
Толпа глухо зашумела.
– Молчать! Прикажу стрелять!
Становилось все тише.
– Че встали на дороге?! Валите по домам! Живо!
Из толпы шагнул старик. Колоритный татарский бабай, только не деревенский. Лет под семьдесят, а вместо обтерханного пиджака, сохранившегося с лучших времен, камуфляж, на лице – грязь и свежие шрамы, в руке автомат. Такой засадит – и хрен с ним что сделаешь, толпа отстоит. Уважение старших, однако.
– Кто такой?
– Военная тайна, дед. Скажи, чтобы разошлись от беды.
Удивительно, но все говорили по-русски, хотя были татарами и понимали татарский. По-татарски говорили только тогда, когда это было надо, когда на тебя смотрела телекамера. А в быту говорили по-русски. Молодежь и вовсе отказывалась учить татарский и учила арабский.
– Зачем приехал?
– Воевать приехал, не видишь, что ли?
Толпа зашумела.
– Вы чего? – не понял Тайзиев.
– Пацана убили! – крикнул кто-то.
– Чего?!
– Вон, у Лейлы позавчера, – сказал старик, – пропал сынишка. Нашли вчера. Надругались и убили! Это ваш джихад?! У Лейлы мужа нет, за нее сказать некому…
– Что ты говоришь, старик?!
– Это правда!
Судя по крикам из толпы, Тайзиев понял – да, правда. Так, на глазах у людей врать-то не будешь…
– Ты приехал, чтобы защитить этих нечестивцев от людского гнева?
Тайзиев покачал головой:
– Клянусь Аллахом, отец, это не так.
– А для чего ты приехал?
– Я приехал воевать. Изгнать оккупантов с татарской земли.
Старик горестно вздохнул:
– Еще совсем недавно я мог поехать куда хочу, и никто не говорил, что я татарча[80]. Кому нужна эта война, будь она проклята…
– Я не знаю, отец. Клянусь Аллахом, не знаю…
– А кто знает? Только не говори, что Аллах.
Тайзиев смотрел в лица людей, и ему не нравилось то, что он видел. Люди были усталыми, злыми, но это нормально, на войне почти все, кто не в штабе, усталые, все до последнего человека злые. Но это не главное. А главное то, что люди стояли у мечети, только что с намаза, а вот веры у них не было. Совсем не было. В глазах веры не было. Была боль, был гнев… а веры не было.
Б… этих бы проповедников из Кул-Шариф сюда, а? Вот что бы они сказали – этому старику. Да так, чтобы после таких слов его не разорвала толпа.
– Я не знаю, отец. Правда, не знаю. Но я знаю одно – что если происходит такой харам, то надо пойти и спросить с тех, кто этот харам творит. Я не помню, где в фикхе сказано, что можно делать такое. Я сейчас пойду и спрошу об этом того, кто тут главный. Если хотите, люди, идите со мной…
И люди молча расступились перед машинами…
Начальник северного боеучастка восточного фронта Вилайета Идель-Урал амир Сайфулла мирно сидел в кабинете генерального директора сельскохозяйственной фирмы в роскошном кресле из кожи запретного животного и мирно пил харам. Для тех, кто не въехал, пил русскую водку. Водка была хорошей, марки «Калашников». Настоящий «калашников» лежал на столе из дорогого ореха подобно «маузеру» революционного комиссара со смотанными синей изолентой магазинами. Амир Сайфулла чувствовал себя вполне хорошо, он даже, наверное, был счастлив.
Нет, конечно, он знал, что водка есть харам и пить ее нельзя. Да вот только когда ты амир, когда тебе присваивают звание бригадного генерала и обещают звание дивизионного, как только твои моджахеды ворвутся в Уфу – это немного… разлагает, скажем так.
Получилось все по простой, даже классической схеме. Он был сыном крестьянина из Зоны Племен – места на границе между Афганистаном и Пакистаном, которое юридически принадлежало Пакистану, а фактически – племенным вождям. В населенном пункте, где он родился и вырос, жили примерно полторы тысячи человек, не меньше пятисот человек – дети. Земли у них почти не было, кормились они террасным земледелием – на склонах гор камнями выкладывали ограждения, а потом носили и возили землю из долины. Жили голодно, игрушками у маленьких мальчиков были нож, кости животных и куски шкуры. Воду он впервые увидел в девять лет, они пошли в город и переходили через речушку, мелкую и грязную.
Школ не было, потому его отдали в медресе. Тогда как раз в соседнюю страну вторглись шурави, чтобы уничтожить ислам, и мусульмане давали им отпор. И сами давали и растили новую смену бойцов джихада. Если в семьдесят девятом году в Пакистане было девятьсот медресе, то в восемьдесят девятом в стране было восемь тысяч официальных и двадцать пять тысяч неофициальных медресе[81]. Студентов этих медресе называли «талиб», что в переводе означает «ищущий знаний», студент. Поскольку в Пакистане не было ни земли, ни гражданства, ни работы, поставки гуманитарной помощи прекратились, а относились пакистанцы к афганским беженцам очень плохо, им ничего не осталось, как идти обратно в разоренный войной Афганистан. А так как их было много и они искренне верили в лучшее, они начали устанавливать свои порядки. Тогда, например, они вешали наркоторговцев, а не брали с них плату за защиту посевов опиумного мака и сами его не сажали…
Потом, когда они были в шаге от победы над ненавистным Северным Альянсом Масуда, пришли американцы.
Из двадцати пяти тысяч талибов в Пакистан отступило тысяч восемь, остальные погибли или попали в плен. Абдул Рашид Достум, узбекский генерал, которому передали в Мазари-Шарифе пленных талибов в количестве не меньше тысячи человек, поступил просто: талибов загнали в старые контейнеры, закрыли их, после чего били по ним из пулеметов, пока крики не затихли.
Глава талибов, мулла Мухаммед Омар ушел из Кандагара, он переоделся в женский хиджаб, сел на мотоцикл с водителем и доехал на нем до пакистанского Карачи, где и растворился в многомиллионном городе.
Нельзя было сказать, что талибы решили отомстить американцам за поражение и унижение две тысячи первого года. Просто они были на афганской земле, навязывали свои порядки и плодили себе врагов. Но и это не было столь уж важной причиной обострения обстановки в конце нулевых. А важным было то, что в Зоне Племен подросла новая смена джихадистов. Просто подросло поколение озлобленных пацанов, у которых в руках ничего не было, кроме ножа и окровавленного куска кости зарезанной коровы или овцы. У них не было никакой школы, кроме медресе. Они не слышали никаких разговоров, кроме разговоров о джихаде. И у них просто не было ничего в жизни такого – чего стоило бы ценить и от чего не хотелось бы отказаться ради вожделенной шахады. А семьдесят две женщины – это много для тех, кто не знал ни одной…
Нельзя было сказать, что талибы решили отомстить американцам за поражение и унижение две тысячи первого года. Просто они были на афганской земле, навязывали свои порядки и плодили себе врагов. Но и это не было столь уж важной причиной обострения обстановки в конце нулевых. А важным было то, что в Зоне Племен подросла новая смена джихадистов. Просто подросло поколение озлобленных пацанов, у которых в руках ничего не было, кроме ножа и окровавленного куска кости зарезанной коровы или овцы. У них не было никакой школы, кроме медресе. Они не слышали никаких разговоров, кроме разговоров о джихаде. И у них просто не было ничего в жизни такого – чего стоило бы ценить и от чего не хотелось бы отказаться ради вожделенной шахады. А семьдесят две женщины – это много для тех, кто не знал ни одной…
Нашлись и новые вожди. Братья Хаккани[82], например, чем не вожди. Уважаемые моджахеды.
Потом – это когда Пакистан и Афганистан объединились и к власти пришли правоверные, а не западные марионетки, – они собрались на шуру[83], чтобы решить, что делать.
Тогда Джелалуддин Хаккани принес карту и повесил ее на стену. И всем сразу стало понятно, куда идти и что делать.
Разве это справедливо, что у правоверных, которых уже сейчас двести двадцать миллионов человек, нет земли, только голые скалы и лишь немного плодородной земли в долинах рек, а у неверных, которых и ста пятидесяти-то миллионов не наберется, столько земли, сколько нет у всех мусульман в мире? Разве Аллах хотел, чтобы это так было?
И они пошли на север.
Амир Сайфулла сражался с неверными в Горном Бадахшане, в Кыргызстане, в Казахстане, в Имарате Кавказ, на Кубани, которая тоже должна была принадлежать мусульманам, и вот сейчас, вместе со своими отрядами приехал поднимать людей на джихад сюда, в Татарстан, где мусульмане уже четыреста лет жили под пятой Русни. Здесь он принялся набирать людей на джихад, и дело пошло хорошо, потому, что люди не знали, что такое джихад, романтики вкусить хотелось, а из разгромленных по случаю независимости тюрем вырвались на свободу уголовники.
Да еще русисты прогнали мусульман со своей земли, и они приехали. Но это ничего, это даже хорошо. Чем больше таких вот людей, тем больше будут понимать, что только на лезвии меча можно донести законы шариата на каждый кусок земли и до каждого человека. Отвоюем у Русни и земли мусульман, и все земли, какие у них есть, дай только срок…
Сайфулла рос в званиях. На Кавказе он был полковником, здесь его сделали бригадным генералом. У него не было никакого опыта, кроме того, который он лично получил в ходе двадцати лет войны, и пока этого хватало. Приехав сюда из нищей грязной страны, он обнаружил, что жить можно здесь совсем даже неплохо. У людей были квартиры, а у кого и квартира, и дом, или просто большой дом, земли здесь было столько, что ее по лени никто не обрабатывал, и почти никто и нигде не голодал. Даже самые бедные здесь могли позволить себе купить хлеб (в его стране хлеба не было, были лепешки, поэтому сам амир хлеб не ел), и почти у всех было жилье, по крайней мере у правоверных точно было. И еще здесь было много женщин[84], которых иногда даже насиловать не надо было – сами давали, и была водка. Прозрачный напиток, немного суховатый и безвкусный, не такой, как шароп – виноградный самогон, но зато его было много, пился он легко, и когда ты его пил, ты переставал думать обо всех проблемах, которые сваливались на амира целого боеучастка, подобно небесному своду в час Суда. И потому Сайфулла начал пить водку сначала небольшой глоток перед сном, когда Аллах не видит, потом по два глотка, потом по три. А потом он начал пить водку и днем, успокаивая себя тем, что он пьет не под открытым небом, а Аллаху под крышей, наверное, не видно. И еще он участвует в джихаде, а участвующим в джихаде Аллах простит и большие прегрешения, не говоря уж о таких мелких, как выпить харама перед обедом. И после обеда. И на ужин…
Итак, амир Сайфулла откушал молодого барашка, которого моджахеды зарезали только утром, после этого он решил выпить. Достал бутылку харама и тут увидел, что на бутылке человеческое изображение, на этикетке, а это харам. Харам на хараме получается дважды харам. К такому греху он не был готов, не таким уж он был и закоренелым грешником. И потому он достал нож, соскреб этикетку, выпил два или три глотка из бутылки. И сейчас сидел и думал, не выпить ли еще.
И вот так он сидел и думал, пока не вбежал Иса и не сказал, что к тому дому, где они находятся, идет большая группа людей и грузовые машины…
Амир Сайфулла попытался вспомнить, получилось плохо, наверное, из-за сглаза или колдовства. Он сидит, а перед глазами двоится, точно сглазили. Вроде как позавчера с ним по связи разговаривал большой человек из Казани – позывной у него «Магас» – и сказал, что к нему прибудет подкрепление и опытный моджахед из местных, чтобы успешно провести наступление на русистов и башкирских бидаатчиков. Наверное, амир Магас сдержал свое слово и прислал людей.
– Это… скажи, чтобы пока устраивались на постой. Выгоните это… местных из домов, чтобы места им хватило.
– Эфенди! – тут Сайфулла заметил, что Иса белый как мел. – Там этот… старик из местных, который вчера приходил. И люди с оружием – человек сто! И машины!
Тут по стеклу хрястнул камень. Стекло было не стеклянное, а пластиковое и камень выдержало, но амир Сайфулла понял – плохо дело.
Он с трудом поднялся, взял автомат…
– Возьми… знамя.
Знамя – черный флаг с надписью по-арабски «нет Бога кроме Аллаха и Мохаммед Пророк Его» – сопровождало его всегда. Он всегда если записывал флешки и диски, то на его фоне. И побеждать неверных оно помогало…
Амир едва не забыл свой автомат, но пока он продвигался по коридору, заполненному встревоженными моджахедами, Иса успел сбегать не только за флагом, но и за автоматом…
В селе жило около восьмисот человек, село было средним по размерам, но сейчас за счет беженцев численность его населения увеличилась едва ли не до двух с половиной тысяч человек. И это не считая боевиков. В основном – женщины, дети, но и мужчин хватало. И когда амир Сайфулла вышел на площадь перед народом, тут еще был постамент от памятника Ленину, а сам памятник сняли и сдали на металлолом, он понял, что Иса ошибся в численности людей – не меньше двухсот человек. А ниже, на дороге за деревьями виднелись «КамАЗы»…
Оружие было не у всех, намного меньше, чем у его моджахеддинов, но оно было.
А самое плохое – впереди людей стоял человек. С ним были еще трое, но они значения не имели. А вот этот человек… – Сайфулла даже после сглаза понял, что он опасен. Что он прирожденный лидер, вожак стаи. Что он не слишком-то верит в Аллаха, но пользуется верой тогда, когда это ему нужно и выгодно… Впрочем, тут мало кто верил в Аллаха так, как надо было, разве что из совсем молодых. И еще Сайфулла понял, что это бывший полицейский или военный. Скорее, даже военный. У них особый взгляд и особые повадки, и он это хорошо помнил. Как у того полковника русистов, которого захватили врасплох и отрезали ему голову…
– Кто ты такой? – спросил он по-русски. Все моджахеддины здесь разговаривали по-русски, кто-то хорошо, кто-то плохо, но все разговаривали по-русски. Потому что русский язык был единственным языком, который знали все и на котором можно было общаться.
– Я амир Марат Тайзиев из Казани.
– Я здесь амир.
– Потому я и спрашиваю у тебя – кто изнасиловал и убил ребенка? Кто издевается над людьми, будучи в гостях и не помня этого?..
Надо сказать, что состав отряда у амира был тот еще. Кавказские боевики – они, кстати, были еще хоть более-менее дисциплинированны и обладали определенным боевым опытом. Местные – они восторженно рвались в бой во имя Аллаха, но у них не было никакого опыта, и их косили пулеметчики русистов и башкирских бидаатчиков, как крестьянин косит траву – широкими взмахами. Уголовники – у них был свой амир, он демонстративно подчинялся, но как только дело пахло серьезным боестолкновением с бидаатчиками, не говоря уж о частях регулярной армии, они поворачивали назад. Именно поэтому их отряд не двигался с места уже давно. Хорошо, если пришло подкрепление, его он пустит на прорыв, а сам пойдет за ним.
А бачу, скорее всего, изнасиловал и убил Иса, его порученец. Он был афганцем, из Кандагара, а про Кандагар говорят, что голуби, пролетая над этим городом, машут только одним крылом. Говорили, что он подростком был бача бази[85] до того, как встать на джихад, и сейчас тоже предпочитал женщинам маленьких мальчиков.
Но выдать его на расправу местным он не мог. Потому что тогда он перестанет быть амиром, а станет бинанга, подлецом. И погибнет.
– Это земля правоверных. Я здесь не гость.
И амир услышал, как заволновался народ, словно бы ожил пчелиный рой. И это ему не понравилось…