У меня была чудесная мать – красавица, восхитительная, бесподобная женщина. Она делала для сына все, что могла, – жизнь дала, выкормила, воспитала, как умела, довела до 21 года и выпустила в люди. За что ей низкий – низкий поклон».
Сейчас никто не станет возражать, что Любовь Григорьевна Полищук достойно завоевала всенародную популярность. От себя добавлю, что эта популярность редчайшая, я бы ее назвал душевной. Многих артистов любили и любят зрители. Одних – за звонкий голос, других – за лихой пляс, третьих – просто за любимые песни: «А, это та певица, которая поет «на теплоходе музыка играет». Здорово!»
И было на советской эстраде несколько актеров, которых любили в первую очередь за человечность и теплоту их сердец.
Когда Лидия Русланова гастролировала по Магадану, то на глухом полустанке зрители перекрыли железнодорожный путь, по которому двигался поезд с певицей. Русланова облачилась в концертное платье и вышла из поезда. «Спасибо! Уважила!» – поблагодарили ее зрители.
Леонид Осипович говорил, что «лучше уйти со сцены на год раньше, чем на день позже», и больше не пел. Ушел и всё. Даже без прощального вечера, не говоря уже о прощальном туре по стране. Но художественным руководителем джаза остался, о чем и говорилось на афише. В результате почти после каждого концерта его оркестра за кулисы заходили зрители и просили показать им Утесова, умоляли: «Хоть глазком глянуть дайте», думали, что он ездит с джазом.
Похожее случилось с Любой, как рассказывает ее подруга, в 1984 году. Лежит беременная Люба на террасе дачи в Коктебеле, а старший Цигаль полет грядки. Кто-то стучит в калитку.
– Это дача Любы Полищук?
– Да, – отвечает Виктор Ефимович.
– А на Любу посмотреть можно? – спрашивают.
– Только недолго, – разрешает Цигаль.
К Любе подходит женщина и нежно гладит ее по руке.
– Счастья тебе! И здоровья!
Я бы назвал приведенные случаи проявлением особой популярности – душевной.
Виктор Ефимович Цигаль изобразил Любу на четырех рисунках. Самый «душевный» из них называется «Люба на даче» (Люба у водопровода моет посуду. Рядом – любимая кошка.) Под впечатлением спектакля в театре «Эрмитаж» Виктор Ефимович создал потрет Любы. И подарил ей. Любе показалось, что щиколотка правой ноги слишком толстая. Она сказала об этом художнику, и он внес исправление. А вскоре после этого слег в больницу. Трогательно прощался с Любой и сказал ей, что рисунок с нею, наверное, последний в его жизни. Увы, так и вышло. Но Люба здесь ни при чем. Она искренне уважала Виктора Ефимовича, и он обожал ее, видя, что его сын счастлив.
Сергей находил свою жену поразительной, а она боготворила его, считая, что их брак сохраняется благодаря его такту и выносливости: «Иногда, устав на работе, я приношу свое раздражение домой. Спорить с мужем боюсь. Ведь я не умею даже первой мириться».
Однажды вернувшись из Испании, их мнения об увиденной корриде в корне разошлись.
– Это форменное убийство животного! – категорически заявила Люба. – Бык обречен. Люди, намеренно подготовившиеся к убийству, совершают его под радостные крики сограждан. Это вообще бесчеловечно!
– Коррида уходит корнями в историю страны, – возразил ей Сергей. – Это своеобразная традиция и демонстрация победы человека над силой зла. Ведь быков для корриды отбирают самых диких и злых. И в борьбе с ними люди тоже рискуют жизнью.
– Нет, это жестокое убийство беззащитного животного! И не спорь со мною! – заключила Люба.
– Смотри, Люба, начинается дождь! А у нас во дворе белье сушится! – переключил внимание Любы Сергей, и они вскоре вернулись домой с охапками белья, начисто забыв о ссоре.
Поразительность Любы коренилась в ее человеческой обыденности, скромности и оригинальному подходу к уже известному и проверенному. Вот ее слова о себе: «Если честно, то мне, как зрителю, артистка Полищук не нравится, мой нос, мой голос. Рост у меня – 175 см. Это сейчас популярны высокие женщины, а раньше у меня были проблемы. Я считала, что мне не хватает хрупкости. А вообще, если судить по внешности, я – дитя любви. В чертах моего лица поровну от обоих родителей: мамины глаза, но папины брови, а нос «смешанной лепки».
Да, конечно, я люблю красивые вещи. Для меня при выборе одежды главное – ощущение «мое», а определенного стиля, в общем-то, не придерживаюсь. Предпочитаю вещи из натуральных тканей. Люблю синий и голубой цвета, обожаю джинсовую одежду: и за цвет, и за ни с чем не сравнимое царство комфорта. Я совершенно не придаю значения фирме и месту покупки своих нарядов. Из украшений предпочитаю серебро. Сережа иногда занимается ювелиркой и делает что-нибудь специально для меня. Дома удобно чувствую себя в объемных хлопчатобумажных майках и джинсах. На «Нике» многим понравился мой наряд – длинное пышное платье из синего атласа. Почему? Потому что оно прекрасно сочеталось с моими голубыми глазами и темными волосами… Почему нашу пару кое-кто считает поразительной? У меня на это свой ответ. Многое в паре зависит от мужчины. Только выдержанный, элегантный и общекультурный человек может добровольно сосуществовать рядом с мятущейся, творческой натурой женщины-актрисы, поровну делить с нею домашние обязанности, воспитывать дочь и вкусно готовить. Я так говорю не оттого, что путь к моему сердцу лежит через желудок. Сергей – выдающийся от природы кулинар. У него бесподобный вкус, неисчерпаемая фантазия и скорые умелые руки. Считал готовой солянку из осетрины, когда в супе стояла ложка. Благодаря фантазии Сергея наша квартира в пятиэтажке не только уютна, но и обладает каким-то положительным биополем. Может потому, что двери отделаны натуральным и свежим деревом. Такая же мебель на кухне, от которой холл отделен условной аркой, создающей ощущение воздушности. Заметно, что в этом жилище любят и часто принимают гостей. За столом могут разместиться десять человек, а при желании – двенадцать. В спальне родителей чистота и уют, в комнате дочери – маленький творческий беспорядок. В этом доме отсутствует ощущение музейности. Здесь живут».
И все-таки хозяйкой в доме является именно Люба. В ней чувствуется личность. Сильная и своеобразная. И одновременно доброжелательная женщина, готовая помочь попавшему в беду человеку. У нее несколько талантов. Кроме сценического? талант общения, умение найти общий язык с людьми разных уровней культуры и образования. Киноверхи долго считали ее актрисой с не советским лицом, то есть без деревенских русских черточек, хотя при желании русскости в ней можно найти много и без труда. А вот, в общем-то, она поразительна: и по таланту, и по внешним данным, и по доброму бескорыстному отношению к людям, у нее душевное обаяние и душевная популярность. И как часто случается в нашей жизни, первыми в этом разобрались американцы.
Ее роль в фильме «Любовь с привилегиями» была признана лучшей женской ролью на престижном кинофестивале в Америке. У нас об этом умолчали. И о приглашении на официальную церемонию награждения (приз – красивую статуэтку вручили через несколько месяцев в вестибюле дома, где живет Тихонов). Люба особенно не обрадовалась награде, но и кручиниться по поводу халатности и невнимания к себе не стала, даже никому на это не пожаловалась. Ведь она была выше этого – поразительная Любовь Полищук!
Она была мужественнее и сильнее многих мужчин. По ее лицу нельзя было определить, как она себя чувствует. Я уверен, что зачастую она играла хорошее самочувствие. Падала, когда отказывали ноги. И если отпускал приступ, то улыбалась. Ритм жизни не снижала. Только ходить стала медленнее и вглядывалась в окружающую природу, тропку, горы, деревья, море, небо и особенно – в лица людей, чтобы запомнить их, чтобы они запечатлелись в ее душе, как фотографии. Ей предложили лечь в онкологическую больницу. Она спешила, потому что хотела быстрее вернуться к прежней жизни, старалась продлить ее. Пока хватит сил. Может, надеялась, что в конце концов болезнь отпустит. Так случалось и не раз прежде. Отказывало горло, лечение было одно – молчание, но она пела и распевалась. Болела нога, но она не давала ей отдохнуть, ходила и расхаживалась. Сейчас мучил позвоночник. Она делала массаж спины – не помог. Спала на досках – боль уменьшалась. Она разговаривала со многими людьми, приветливо, вспоминая добрые встречи, занятные случаи. Люди внимательно слушали ее, улыбались и не понимали, как и она не догадывалась, что, своеобразно, прощаются друг с другом. Долго говорила с сыном, намекала, что ей пора бы обзавестись внуками, а он не чувствовал, сколь это серьезно и важно для нее, и всячески отговаривался, шутя и ссылаясь на неудачные обстоятельства.
– Понимаешь, мама, в театре имени Моссовета я получал 130 долларов, тогда бы просто страшно подумать о том, чтобы создать семью. На какие шиши. Потом актерская жизнь разбаловала. Иногда я сворачиваю отношения, иногда меня бросают. Честно, мама. Но чаще всего мы просто отдаляемся друг от друга. И это естественно между двумя людьми, которые какое-то время делят кров, стол и постель, а потом начинаются ссоры, теряешь друг к другу интерес. И наконец возникает вопрос: «А зачем нам вообще быть вместе, если мы ни в чем не находим взаимопонимания?» И все как-то органично получается, что разошлись.
– Ты начинаешь с постели, сынок, а не лучше ли сначала найти точки взаимопонимания, когда без совета с любимой, без ее заботы и ласки просто жить не можешь?
– Было у меня такое, мама. Первый раз и сильно влюбился в 10-м классе, девочку звали Гулей. Самая красивая в школе. Это был бурный роман. Мы хотели пожениться. Но после школы я в институт провалил, а Гуля поступила в МГУ, на исторический факультет. Я устроился работать пожарным в учебном театре ГИТИСа, а у нее появились новые знакомые – студенты. Круг общения изменился. И наши отношения постепенно сошли на нет.
– Ты отступил?
– Вроде я.
– А вот Сережа, когда полюбил меня, не отступал. Я и виду не подавала, что он мне нравится. Принимала ухаживания – не более. А он рвался в бой, пока не убедил, что любит, что нужен мне.
– А я, мама, я, наверное, эгоцентрист, хочу, чтобы весь мир вертелся вокруг меня. Самый простой пример: женщина входит в мою комнату, где, на мой взгляд, идеальный порядок, и начинает наводить свой идеальный порядок. Я негодую. По какому праву она это делает?
– А ты, проверь, сынок, – по своему правилу или по праву любви, думай, что так вам вместе будет лучше. Любовь – это и страсть, и компромисс в желаниях, вкусах. Поговори с нею. Спокойно. Логично. Может, она массу времени продумала над тем, как удивить тебя, сделать тебе приятное. В любом случае то, о чем ты рассказал, не повод для серьезного конфликта. Надо постепенно выстраивать отношения.
– Пытаюсь, мама. У меня как раз сейчас такой случай. Настя – чудесный, изумительный человек, очень дорогой мне…
– Отсюда пляши, сынок. Летом на нашей даче для двоих еще места хватит.
– Почему для двоих?
– Для жены и твоего ребенка, сынок. Я мечтаю понянчить твоего ребенка. Я не шучу, Алеша. Поговорим об этом потом. Единственная репетиция, на которую я не опаздываю ни на секунду, – это запись кулинарной передачи с отцом.
Люба говорила истинную правду. Она ни на один день не прекращала съемки телепередачи «Охотники за рецептами». Считала Сергея гением кухни и видела в этом его призвание. Понимала, что с ее участием передача станет более популярной.
Часто съемки проводились на природе, к примеру, на берегу моря. Сильный ветер. Укрыться негде. Ноет спина. Сергей как бы прислушивается к ее организму, хочет выяснить ее самочувствие и, если плохое, перенести съемку. Но Люба, опытная актриса, понимает, что пока передача не набрала ход, силу, пока не утверждена как цикловая, прерывать съемки опасно. А чтобы обмануть плохие предчувствия мужа, превозмогая боль, буквально через силу, старается шутить. Ветер дует с Ладоги. В костер подбрасывают дрова, чтобы быстрее закипела вода. Сергей говорит по сценарию: «Если уха хорошая, на нее слетаются чайки». Люба помешивает уху, Сергей делает ей замечание, а между тем их окружают местные козы. Сергей повторяет с улыбкой заправского повара: «Если уха хорошая, на нее слетаются чайки». – «Ага, – соглашается Люба, – и прилетают козы!» Оба смеются. Сергей любит рассказывать о том, что до революции поварами были исключительно мужчины. «А сейчас черт знает кто», – как бы в сторону бросает Люба. Сергей обижается. Он говорит, что у поваров был своей профсоюз, и папа не раз видел по телевидению выступления джаза поваров.
«Понимаю, – говорит Люба, – теперь я понимаю, куда делись лучшие повара».
– Уха закипела! – Делаем пробу! – командует режиссер и в наступившей темноте Сергей не замечает, как у Любы от боли искорежено лицо. Чтобы скрыть боль, она отгоняет от ухи коз:
– Летите, милые, летите!
Сергей все же догадывается, что Люба чувствует себя неважно, и после съемок признается оператору: «Она столько работает и так устает, что дома только лежит. Я практически вижу ее лишь в горизонтальном положении. В сентябре обычно приезжает в Коктебель. Ставит рядом с кроватью мешочек семечек и несколько книг: Лесков, Чехов, Достоевский… Ложится – и конец. И мне это очень нравится. Я этого жду целый год».
Повздыхав, Сережа уходит в спальную туристическую палатку, где быстро засыпает. Еще тлеют угли костра, наступает очередь Любы рассказывать свою исповедь оператору. «Сережа чудный художник, очень стильный. И это беда. Я думала, что актерская профессия – самая унизительная и зависимая. Но то, в каком унижении живут художники, я не подозревала. Эти выставки, где они сидят целыми днями, и никто не подходит. И некоторые даже не смотрят. А ты зайди в мастерскую – там же не пройти. Сплошь работы. И какие работы! И поэтому чем ты старше, тем больше ты черпаешь в самом себе. У меня – это сон и одиночество. Я заряжаюсь только так. А Сережа целыми днями сидит в мастерской. Один. И поэтому ему наоборот надо общаться, он не пропустит тусовок, приходит домой и говорит не умолкая. А у меня замыкает аппарат. Если я улыбнусь, то не смогу свести челюсти. Ровненько, а не укладываемся. Но через горбы, через кривые суставы – вот так. (Выворачивает ладони, дико сцепив пальцы.) Ну и язык. Качество юмора. Важно, над чем смеешься вместе. А по-моему, важнее этого я вообще ничего не знаю. Извините, сводит челюсть…»
Оператор.
– А вы пошли бы в палатку. Там теплее.
Люба сгибается от боли и отрицательно качает головой.
Оператор.
– Ну тогда я вам подброшу дров в костер, а то совсем замерзнете.
Люба через силу выдавливает из себя:
– Мерси.
Выбрав удачный момент, во время длительного перерыва в съемках Люба обращается к мужу:
– Ты можешь поговорить серьезно?
– Зачем? – удивляется Сергей. – План работы уже обсудили, текст, надеюсь, помнишь, он настолько короткий и простой, что запомнила бы коза.
– Пожалуй, – соглашается Люба. – Но я боюсь, что он слишком серьезен для понятия даже гениального повара.
– Если не шутишь, то говори, я готов, – привстает Сергей и прямо смотрит в глаза Любы.
– С чего начнем?
– С того, что нас в семье трое. Мы растем.
– Не отрицаю, – вычурно произносит Сергей, – что дальше?
– Не знаю, – признается Люба. – Поэтому решила поговорить. Я слишком много времени уделяла неудачам и успехам Алеши, но это не значит, что я его люблю больше, чем Машу. Ты знаешь, что она мне досталась трудно. Мне сделали кесарево сечение.
– Помню.
К чему это ты говоришь, Люба?
– Говорю на всякий случай. Я всегда буду с вами. Говорят, что души не исчезают. Моя душа всегда будет здесь… И не делай плачущее лицо. Такова жизнь.
– Но… Но все еще может измениться, Любаня! Ты всегда верила в лучшее! – воскликнул Сережа.
– Я и сейчас верю, – соглашается Люба, – я еще кое-что успею сделать полезное, большее, чем предполагают врачи. До конца съемок «Няни», конечно, не дотяну. Это не мой фильм. Мой, но не основной, проходящий. Но постараюсь подольше сниматься, подольше быть с вами. Ведь пока я работаю, я живу.
– Я это знаю. Люба. Я преклоняюсь перед твоим мужеством. Впрочем, как и все участники съемок. Когда ты входишь в кадр, они встречают тебя аплодисментами.
– Это – за прочие заслуги.
– Не только… Они поражаются твоей энергии. Ты и ходишь быстро, и говоришь выразительно.
– Это мои хитрости. Я знаю, когда мой выход, а до этого отдыхаю, расслабляюсь, в нужное время прошу мне поставить блокаду и после слова «мотор» выдаю максимальный выплеск энергии. Я заметила, что в это время Заворотнюк иногда вздрагивает. Наверное, боится, что еще очень долго, даже в других фильмах я буду играть роль ее матери. И с таким же напором, как сейчас. Ей приходится напрягаться, подлаживаться под меня. Но, увы, блокады мне ставят все чаще и чаще. И тем не менее меня пригласили сниматься в субботнем развлекательном концерте. Очень популярная телепередача.
– Когда?
– Я отказалась! – гордо произнесла Люба. – Оказывается, что весь зал заполняют популярные артисты. И сцену, и зал. И бешено аплодируют друг другу, орут, топают от удовольствия ногами. Я спросила у администратора: «Они что, так любят друг друга?» – «Что вы, больше ненавидят, – признался администратор, – цель концерта – показать, что все артисты у нас талантливые, доброжелательные. Зрителям это нравится!» – «Но ведь это же неправда, – заметила я. – И я в эту историю входить не хочу». – «И особенно не надо, выйдите на сцену, раскиньте руки в стороны, улыбнитесь и пожелайте зрителям здоровья. Вот и все!» – заметил администратор, и кричит мне вдогонку: «Мы вам хорошо заплатим! Очень хорошо.
Я иду и не поворачиваюсь, тогда до меня доносится: «Вы вовсе не нужны. Ваше имя требуется!»
– Ты отказалась от приличных денег, Люба. И всего за несколько минут пребывания на сцене! – восторгается ею Сережа.
– Зато сохранила имя. Оно останется и для меня дороже всяких денег! – сказала Люба. – Утесов говорил про Русланову, когда ей не дали звание Народной артистки, что главное у Лидии Андреевны есть – это ее имя».
– Но ты же у меня Народная! – иронически заметил Сережа.
– Ну и что? Ты знаешь, сколько сейчас народных в искусстве расплодилось?! Легче артисту дать звание, чем подбросить деньжат. Скоро каждый артист будет заслуженным или народным. Ни в одной стране мира нет такого дурачества. Заслуженный артист Италии? Или народный артист Гвинеи? Смешно!