– Я чересчур доверчивая, – неожиданно говорит Люба. – Еще раз спасибо за то, что отдал деньги. Не в долларах дело. Главное – отдал, не обманул. Меня столько раз обманывали – не сосчитать.
А ты – ни разу. Даже помогал. Не приставал ко мне, как другие авторы. Я родилась в провинции. А там народ чище. Здесь, не обижайся, намного больше грязи. Я на собственной шкуре и очень хорошо почувствовала эту разницу, когда приехала в Москву. Я женщина привлекательная, каждый мужик западал на меня, и тебе я нравилась, но ты отнесся ко мне по-человечески, не стал вешать лапшу на уши, не воспользовался моей наивностью, хотел работать для меня, даже накормил хорошо. Я все помню и поэтому, как увижу, меня тянет поговорить с тобой. Я тебе во всем доверяю, но все равно не открываюсь полностью – стала сдержаннее. Зачем навязывать свои проблемы другим. У каждого свои боли. Я переживала, когда узнала, что тебя с телевидения бортанули. Ведь ты лучшим сатириком был. И я знаю, чьих это рук дело, не терпящие конкуренции люди. А без нее человек останавливается в творческом росте, деградирует. Их жизнь накажет. Увидишь!
– Каким образом? – удивляюсь я.
– Они обречены копаться в эстрадной чепухе и никогда не станут настоящими писателями. Вот увидишь! А ты уже написал о Булгакове. Я показываю твою книгу приятелям и горжусь, что знакома с автором, даже выступала с ним вместе.
– Я тоже горжусь, что выступал с тобою, – говорю я, – и мы должны быть благодарны людям, которые отлучили нас от эстрады. Я, к примеру, искренне благодарен им. Позапрошлой зимой Жванецкий подошел ко мне в ресторане ЦДЛ и спросил:
– Ты еще жив?!
Он думал, что без показов на экране телевизора я помру от голода. А я уже тогда четвертую книгу писал. Я ему не ответил. Сделал вид, что не заметил его. Он от раздражения наморщил лоб, засуетился и был таков.
– Учти, он очень мафиозный человек, и у него крепкие связи на канале культуры, – предупредила Люба.
– Пускай, – отмахнулся я, – писатель рождается за письменным столом, а не на экране телевизора.
– Это раньше так было, – возразила мне Люба, – а сейчас, чтобы тебя издавали, надо чаще мелькать на экране.
– Значит, надо вместо СП открыть СТП – союз телевизионных писателей.
– Может быть, – усмехнулась Люба, – но меня чаще снимают в телефильмах, чем картинах общего проката. Говорят, что у меня иностранное лицо.
– Что? В Омске объявился новый Колчак и отделился от СССР? Правит Антанта? – улыбаюсь я.
– Грустная шутка, – вздыхает Люба. – Я не одна такая простодушная и доверчивая. Даже великий Окуджава поет: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке». А ведь по «одиночке» изловить труднее, чем в группе. Она заметней и в нее легче внедрить стукача. Нет, какое же у меня лицо? Какой страны? Англии? Франции или Испании?
– Зимбабве, – с ироничным видом заключаю я.
– Что? – переспрашивает Люба. – Африканское?!
– А почему бы нет? У тебя, извини, международное лицо. Я думаю, что ни одна страна не отказалась бы от такой красавицы, как ты! Ни одна организация.
– Кроме Комитета по делам кинематографии Союза Советских Социалистических республик! – с пафосом произносит Люба. – А народ меня любит. На рынке мне продают продукты вдвое дешевле.
– А мне лишь на треть, – признаюсь я. – Тебя любят больше, и я ни капельки не завидую тебе. Главное не в том, на сколько сбрасывают цену, а в том, что уважают. Ты цветную капусту нигде не видела?
– Видела, на лотке через дорогу, – говорит Люба.
Темнеет. И наши пути на этот день расходятся окончательно.
Рассказывая о Любе, я не придерживаюсь строгой хронологии. От встречи к встрече, от одного знакомства с ее работой, к другой, от одного семейного случая к другому, но ни на йоту стараюсь не отклониться от ее образа, характера, изменений в жизни.
Наконец в 1981 году на родной земле она неофициально, но признана женщиной с советским лицом, хотя и греческого склада. Она блестяще отснялась в телефильме «Эзоп» (экранизация известной пьесы «Лиса и виноград»). Сыграла в одной компании с Калягиным, Гафтом, Табаковым… Любимейшими и великими актерами страны. Сыграла на равных, достойно. Не выделялась чем-то особенным и не стремилась к этому. Хотя играли они роли из античных времен, но ни у кого из критиков не поднялась рука назвать их лица иностранными. Даже Любовь Полищук не прибавила к ним «иностранщины». Зрители ждали ее очередного появления на экране, любуясь ее лицом, красивым и страстным.
В «Эзопе» Люба играла роль красавицы Клео – жены богача Ксанфа, которой муж решил сделать оригинальный подарок – бросить к ее ногам самого уродливого и смешного раба – Эзопа. Но кроме отчаянной уродливости Эзоп обладал необычайным умом. И во время споров богача и Эзопа по блестящим и устремленным на Эзопа глазам красавицы становится видно, что ум беззащитного урода побеждает жажду наживы богача. «Выпей море, Ксанф», – не раз иронически советует Эзоп хозяину, и Клео – красавица из красавиц Клео… явно симпатизирует разумному и остроумному рабу. Непростую, требующую незаурядной искренности роль героини Люба проводит под стать своим именитым коллегам.
Не всякая актриса, даже с большим стажем, чем у Любы, решилась бы сыграть рядом с лучшими артистами страны. Что это? Нахальство? Безответственность? Безразличие к своему реноме? Нет. Это талант, но неосторожный, не боящийся что-либо не дотянуть, в чем-то сорваться, талант, уверенный в своих силах и возможностях, проверивший себя ранее, в менее ответственных ролях.
Люба сыграла во многих фильмах, хороших и неудачных, в ярких ролях и блеклых, старалась в каждом фильме, но одной не под силу было вытащить плохой сценарий или неточно выписанную роль. Она знала об этом. И шла на это.
Однажды с телеэкрана поведала зрителям: «Я знаю, что меня ругают за участие в антрепризах. Это, как правило, спектакли, рассчитанные на зрителей с низким вкусом, идущих не на интересную пьесу, а на громкое имя занятого в ней артиста. Но хороших спектаклей очень мало. А зарабатывать надо. Поймите меня».
Она не строила из себя этакую показную героиню, жертвующую искусством ради блага семьи. Она не отрывалась от реальности, надеясь, что зрители, живущие одной с нею жизнью, одними заботами, правильно поймут ее. И нельзя сказать, что антрепризы с ее участием не доставляли зрителям удовольствия. На спектакле «Искушение», где партнерами Полищук были Щербаков и Безруков, постоянно был аншлаг, и аплодисментов собиралось немало.
Люба со мною разговаривала лишь о работе, родителях и сыне Алексее. Говоря о необходимости заработков, она, наверное, думала о помощи родителям и сыне, наверное, чувствуя вину перед ним за то, что отдала его в интернат, уделяла ему недостаточно времени и переживала, что он не сразу нашел свое место на сцене.
«О том, что Алексей Макаров мой сын, до недавнего времени не знали даже в театре им. Моссовета, где он работал. Сам он категорически это скрывал. Он и фамилию по этой причине не поменял – охранял свою независимость. Я даже не знала, что он поступил в театральный, в ГИТИС. Была против, пока не убедилась, что в нем скрыты актерские способности, и незаурядные. Дети ведь абсолютно уверены, что они умнее своих родителей. Только теперь он говорит: «Мам, какая ты у меня умница».
Более подробно и своеобразно, с позиции своих лет, рассказывает об этом Алексей: «Окончательное убеждение, что я взрослый, пришло ко мне, когда я стал зарабатывать деньги, сравнительно недавно, в 2000-м году. А до этого жить было трудно. После того как снялся в первой своей картине «Ворошиловский стрелок», в стране случился дефолт. Кино оказалось в полном провале, артисты жили впроголодь. Около 20 лет я проработал в театре Моссовета и получил там зарплату, немногим более чем сто долларов в месяц. Хватало только на то, что бы оплатить проездной, носки новые купить и куриные окорочка, которые шли на первое и второе. А на остальное денег просто не было. Когда совсем люто прижимало, я приходил к маме и говорил: «Мам, дай трояк». И она давала сто долларов. Всегда помогала. В 99-м стало совсем чудовищно – кино не снимается вообще, в театре ролей никаких, а на свою скудненькую зарплату невозможно даже сводить девушку в кафе-мороженое. После того как не смог свою лучшую подругу вечером довезти на транспорте – на обычном автобусе, до ее дома, то от злости заплакал. Ну не было денег даже на маршрутку. Упросил друга бизнесмена взять меня к себе торговать резиной. И торговал. Вот до какого остервенения дошел. Но тут вспомнил слова Олега Меньшикова, который, уходя из Театра Советской армии, сказал: «Уходить всегда надо в никуда, тогда судьба вырулит». Вот так я и поступил – не знал, что буду делать, как жить. И, поверите ли, буквально через пару недель мне потихоньку начинали поступать какие-то предложения с «Мосфильма» – раз сериальчик, два и… тьфу-тьфу-тьфу, понеслось. Все-таки Господь ко мне милостив…»
И тут мне, автору, почему-то упорно водворилась в голову мысль, что, кроме Бога удачи, могла напомнить режиссерам о своем сыне мама. Телепатически. Силой желания. Как Вольф Мессинг. Мол, посмотрите, попробуйте. «И понеслось» (В. С.).
В рекомендации талантливого человека ничего плохого нет. Это результат доброжелательного отношения к человеку, заботы о нем. И как показала жизнь, Любовь Полищук помогала многим. Тем более артистам. Она как никто понимала, что значит для актера театр, насколько он захватывает его душу и сердце и с чего эта болезненная любовь к театру начинается.
Вот как понимал это ее сын: «Я много раз бывал за кулисами на спектаклях у мамы или на каких-то масштабных шоу, в которых она участвовала. И очень хорошо запомнил свои ощущения. После того как действо заканчивалось и зал, взрываясь, вопил: «Бра-а-а-а-во!!!» – у меня от этого мурашки бежали по коже, и пульсировала только одна мысль: «Я хочу также выкладываться на сцене до последнего, до разрыва аорты, а потом уходить, тяжело дыша и обливаясь потом, за кулисы. И чтобы все кругом восторженно говорили: «Молодец, ну ты вообще дал сегодня». Вот о чем я мечтал. И наверное, тяга к публичности была заложена на генетическом уровне, все-таки отец и мать актеры. И бывают в артистической карьере помимо непрестанного труда и психологической зависимости настоящие праздники души, и я не забуду, как мама выходила из театра радостная и воодушевленная, напевая, едва слышно, вроде только для себя, но весело пела: «Ах 'Эрмитаж'! Ах 'Эрмитаж'»!»
– Это ты отчего, мам?
– От жизни, сынок. Не стоит она на месте. Я вспомнила, как стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Первая премия. А за что? Я, конечно, придуривалась, играя грубую неграмотную проводницу поезда. Кривляюсь, сморкаюсь, вытирая нос воротником рубашки. А текст… Недавно вспомнила – жутко стало. Неужели я могла такое со сцены людям нести. А автор того текста до сих пор подобной халтурой пробавляется. Раньше более-менее скромничал, лишь глазами сверкал, выражал удовольствие собой и паузы делал длинные, намекая зрителям, что за ними какой-то особый смысл скрывается. Настолько тянул, что некоторые зрители начинали смеяться, веря ему. А теперь размордел и гордится собою, еще не сказав ни слова. А скажет – глаза отвинтит до максимума и, не дожидаясь реакции зрителей, задирает нос: «Ну как я сказал?! А?! А теперь я вам такое расскажу, такое…» И большей частью несет бред. Жалко его, остроумный был человек, но посчитал, что достиг всего, что можно, думать перестал и сейчас сам научился финансировать свой успех. Зал молчит, а он выбрасывает руку вверх, как победитель, и причмокивает, цокая языком, мол, смотрите, чего я выкинул. И говорить о нем не хочу. Не изменится он уже, а еще больше станет деградировать… Жаль…
Помню, как я в театре начинала… «Хармс! Чармс! Шардамс! Или школа клоунов». Стала клоунессой. Старалась как можно больше ролей отхватить. Со сцены не слезала. И радовалась, как дурочка. Я – артистка театра! Артистка театра! Я к тому времени подросла до метра семидесяти пяти, и Левитин подобрал мне партнеров, ростом намного ниже меня, и это добавляло комизм спектаклю. Я до того обрадовалась, что даже не прочитала самого Хармса. Хотя, по-моему, его книгу тогда еще не издали. Ходила в рукописях. Много заумного, мне не понятного. Но я верила режиссеру и читала, и играла. Одна «Елизавета Бом» чего стоила. А чего – я врубиться не могла. Или «Полет в небеса матери»: «На одной ноге скакала и плясала я кругом бессердечного ракиля, но в объятиях с врагом…» Или «Хорошая песенка про Фефиолю»: «Хоть ростом ты и не высока, зато изящна как осока». Припев: «Эх рямонт, рямонт, рямонт! Первококин и Кинеб!» Твой лик бровями оторочен. Но ты для нас казиста очень. Припев: «Эх, рямонт, рямонт, рямонт! Первакокин и Кинеб!» Может, у зрителей возникали свои, мне непонятные ассоциации с их жизнью. Некоторые смеялись. Или ржали, считая, что я несу чушь. Ведь над чушью тоже смеются. Тем более если она встречается в жизни. Режиссеру виднее. Я ему благодарна, что он выпустил меня на сцену. Я постепенно приживалась к ней, а сейчас меня со сцены тягачом не вытащишь. Сроднилась я с нею. Но не так, как раньше. Раньше физически, а теперь и духовно.
«Квартет для Лауры», «Зойкина квартира», даже «Безразмерное танго». Ведь я с него начинала. Скажи, сынок, ведь если бы не театр, меня не пригласили бы в кино, на съемки «Эзопа». Я когда была на просмотре, увидела себя на экране, даже глазам своим не верила. Табакова – вижу, Калягина – вижу, Гафта – вижу, а себя – не признаю. Красивая женщина. Говорит с чувством. Но вроде не я. В конце концов сама с собою согласилась – я это. Значит, доросла до этой роли. Жизнь движется, сынок. И у тебя будет роль – самая главная в жизни. Ради которой стоит жить. Но и другие не помешают, если яркие и значительные. Вот меня многие запомнили по эпизоду в «Моей морячке», хотя рядом, мою подругу, играла не кто-нибудь, а сама Гурченко. Живая легенда кино. А один режиссер… Очень известный… пригласил сниматься. Я без раздумий согласилась. Но смотрю, режиссер при встрече со мною смущается. Честный человек. Прямо сказал: «Я тебя взял, Люба, чтобы заработать деньги. А фильм выйдет дерьмовый». Не обманул. Я, снимаясь, и дерьма наелась, и деньги хорошие заработала. Без компромисса в искусстве жить трудно. Ты знаешь, моя любимая актриса – Раневская. Многие ее знают по «Подкидышу». А главная ее роль в фильме «Мечта» Михаила Роома. Как ему удалось пробить этот фильм, да еще во время войны – один Бог знает. Но пробил. И Раневская там сыграла бесподобно. Старую мать, собирающую гроши на осуществление проекта сына-архитектора. А проект провалился. И сын деньги прогулял. Она переживала, не один день, поседела, до корней волос, устроила сыну истерику. Но не оттолкнула от себя. Потому что он – сын. Этот фильм не стыдно будет показывать и через сто лет. Тема всем понятная и близкая. Из тех, что вечно живут в любой стране. И ты, Алеша, жди, жди своего фильма.
– А ты, мама, сколько лет уже ждешь? Ведь время бежит, как ты говоришь. Или я не прав?
– Прав, сынок. Многие считают, и я в том числе, что лучшая роль еще впереди. А так ли это? Моя лучшая подруга, которой я очень доверяю, утверждает, что свою лучшую роль, из вечных, я уже сыграла.
– В «Интердевочке»? В «Зойкиной квартире»? В «Квартете для Лауры»?
– Не угадаешь, сынок. «Зойкину квартиру» играли в десятках театров. И, не сомневаюсь, что там были Зойки не хуже меня, а может, и лучше. И Лаур во всем мире не сочтешь. А вот героиня фильма «Любовь с привилегиями» я одна. И другой может не быть и в другой стране.
– Как называется картина?
– «Любовь с привилегиями».
– Не слышал.
– Сначала называлась «Городские подробности».
– А кто авторы сценария?
– Брагинский и Черных. Отличные авторы и режиссер – Владимир Кучинский.
– И ты играешь главную роль?
– Вместе с Вячеславом Тихоновым.
– Со Штирлицем? А он другие роли играть может? Похлеще Штирлица?
– Может. И еще как. Сыграл гениально, поверь мне, сынок. «Семнадцать мгновений» сняты по заказу. И там много натяжек. С моей точки зрения. Кстати, моя подружка со мною согласна.
– Что ты, мама, Штирлиц – общепризнанный герой. Любимый в народе.
– Все так, сынок. Но если серьезно подумать, мог ли наш разведчик пробиться на такой высокий пост в фашистской Германии. В «Литературной газете», в юмористическом «Клубе 12 стульев» вышла очень смешная пародия на этот фильм. Там в правительстве Абвера все наши – и Геринг, и Гиммлер, и Геринг… Враг и фашист только один – Гитлер. Смешные ситуации возникают. Очень смешные. А судя по реалиям нашей жизни, Штирлица должны были убить.
– Кто?
– Кто именно – не знаю. Знаю где – в подвалах Лубянки или в какой-либо пересыльной тюрьме. Почти всех наших агентов, к тому же самых лучших, после возвращения на родину обязательно убивали. Они и знали больше, чем следовало им знать, по мнению верхов, и их имена и дела со временем могли всплыть. С живыми много возни. Только одному нашему разведчику Сталин клятвенно обещал сохранить жизнь. Тому, кто организовал убийство Троцкого. И сохранил. Но и тот под конец жизни оказался во Владимирском централе. Об этом мне поведал мой ярый поклонник – чекист.
– Усатый?
– Нет. Усатый… Это не поклонник, а почти что жених!
– Что значит «почти что». Жених или не жених?..
– Я еще окончательно не решила, Алеша, думаю… И фильм «Любовь с привилегиями» не выходит из головы. И режиссер Кучинский. Тонкий, психологичный человек, не любит внешних эффектов. Мне с ним работается очень легко. И Тихонову тоже. Подружка считает наш альянс счастливым, но без будущего. По ее мнению, такому режиссеру не доверят другие фильмы. Слишком они будут выделяться среди нашей серятины. И я благодарю Бога, что он соединил меня с этим режиссером, Тихоновым… Там и в эпизодах отлично играют Табаков, Шукшина… И наш быт, наши нравы схвачены точно. Скоро фильм выйдет на экраны. Успеха особого иметь не будет. Но, если верить подружке, фильм рассчитан не на широкий круг зрителей, а на вечность. Художественная копия нашей эпохи, а больше походит не на копию, а на саму жизнь. По этому фильму и через века можно будет судить о ней. Так считает подружка.