Тогда я, хотя и был покорен ее заботой, строгим голосом велел ей оставить меня в покое и спуститься вниз в каюту. Но она не послушалась и весьма решительно, хоть и шепотом, заявила, что если я готов подвергать себя опасности, то и она тоже. Я поколебался с минуту, но потом решил дойти только до среза полуюта, а на главную палубу не спускаться.
Я молча подошел к срезу, и моя жена последовала за мной. Стоя у проходившего через срез леера, я посветил фонарем, но ничего не увидел и не услышал, так как постукивание прекратилось. Затем оно возобновилось вроде бы ближе к главной мачте по левому борту. Я повернул туда фонарь, и на одно короткое мгновение мне показалось, будто я вижу какое-то существо бледного цвета. Я тут же поднял револьвер и выстрелил, и моя жена поступила точно так же, хотя и без моего приказа. Слившись, грохот двух выстрелов гулким эхом прокатился по палубам, и после того как он стих, нам показалось, будто мы слышим постукивание, удаляющееся в сторону носа.
Мы еще немного постояли, прислушиваясь и озираясь по сторонам, но все вокруг было тихо, и вскоре я согласился сойти вниз и запереть сходный люк, как того хотела моя жена, ибо в ее словах о бесполезности моего пребывания на палубе было немало здравого смысла.
Ночь прошла довольно спокойно, и на следующее утро я очень тщательно осмотрел судно, палубы, заросли травы перед ним и его борта. Затем я снял крышки с люков и спустился в трюмы, но нигде не обнаружил ничего необычного.
Вечером, в конце ужина, мы услышали грохот трех страшных ударов, нанесенных по правому борту судна. Я тут же вскочил на ноги, схватил и зажег потайной фонарь, который держал под рукой, а затем быстро, не говоря ни слова, выбежал на палубу. Револьвер уже лежал в моем кармане, и мне не пришлось переобуваться, поскольку на мне были мягкие комнатные туфли. В сходном люке я оставил топор, и теперь, поднимаясь по лестнице, я схватил его. Выбежав на палубу, я тихо подошел к борту и отдернул парусиновую дверь; затем я высунулся наружу и открыл шторку фонаря, осветив тот участок травы, откуда, видимо, доносились звуки ударов, но ничего необычного не обнаружил. Даже трава, казалось, не колыхалась. И поэтому я вскоре втянул голову назад и задернул парусиновый полог, ведь было бы глупо долго выглядывать наружу, когда, возможно, здесь, под травой, рыскают гигантские осьминоги.
Я пробыл на корме до полуночи, в основном негромко разговаривая с женой, которая поднялась в сходный люк. Иногда мы слышали стук то об один борт судна, то о другой. А между более громкими стуками и легкое постукивание, с которого все и началось.
Около полуночи, осознав, что я ничего не могу поделать и что невидимые существа, по-видимому, окружающие нас, не причинят нам вреда, мы с женой, надежно заперев дверь сходного люка, спустились вниз.
Было около, пожалуй, двух часов ночи, когда мой беспокойный сон нарушил отчаянный визг нашего огромного борова. Я оперся на локоть, прислушался и окончательно проснулся. Я сел в постели и встал ногами на пол. Моя жена, судя по ее дыханию, мирно спала, поэтому мне удалось, не потревожив ее, накинуть на себя те несколько предметов одежды, которые составляли мой гардероб.
Затем я зажег фонарь, опустил шторку и, взяв топор в другую руку, спешно направился к двери, ведшей из передней части кают-компании на главную палубу, под спасительный срез полуюта. Перед тем как лечь спать, я замкнул эту дверь на ключ и теперь бесшумно открыл ее и очень осторожно повернул ручку. Я посмотрел вдоль тускло освещенной главной палубы, но ничего не увидел. Тогда я приподнял шторку и направил луч света на палубы, но и после этого не обнаружил ничего необычного.
Пронзительный визг свиньи уже давно сменился полной тишиной, и нигде не было слышно ни звука, если не считать редкого, случайного постукивания, доносившегося, по-видимому, от борта судна. Собравшись с духом, я вышел на палубу и медленно, светя перед собой, двинулся вперед. Вдруг из носовой части судна до меня донесся топот и скрип, да так громко и близко, что я чуть, как говорится, не дал деру. Пожалуй, целую минуту я простоял в нерешительности, освещая все вокруг себя и гадая, не прыгнет ли на меня из темноты какое-нибудь омерзительное существо. И тут я неожиданно вспомнил, что не закрыл дверь, ведущую в кают-компанию, и подумал, что, если по палубам действительно бродит какое-нибудь опасное существо, оно могло добраться до моих спящих жены и ребенка. При этой мысли я, развернувшись, помчался обратно на корму и ворвался через дверь в каюту. Убедившись, что с моими двумя сонями ничего не произошло, я вернулся на палубу, затворил дверь и закрыл ее на ключ.
И вот, чувствуя себя очень одиноко на темной палубе и лишенным пути к отступлению, я был вынужден призвать все свое мужество, иначе бы не смог сдвинуться с места и никогда бы не узнал причину визга свиньи и топота. Тем не менее я зашагал вперед и по праву могу гордиться этим, поскольку одиночество и ужасное равнодушие Травяного мира лишали, как ни прискорбно, человека отваги.
Я с крайней осторожностью приближался к пустой баковой надстройке: светил вокруг себя фонарем и крепко держал топор, и сердце в моей груди трепетало — такой страх владел мною. Однако я все же подошел к свинарнику, и там моим глазам предстало ужасное зрелище. Свинья, громадный боров весом в четыреста фунтов, вытащенная на палубу, лежала мертвой перед свинарником со вспоротым животом. Железные прутья свинарника — толстые прутья — были раздвинуты, словно это были соломинки, а его помещение и палубы залиты кровью.
Однако я уже не мог оставаться там, ибо неожиданно осознал, что это проделки какого-то чудовищного существа, которое, возможно, в этот момент подкрадывается ко мне; охваченный этой мыслью, непреоборимым страхом, лишившим меня мужества, я развернулся и бегом пустился в кают-компанию и остановился лишь тогда, когда запер на замок прочную дверь, защищавшую меня от того существа, которое столь жестоко расправилось с хряком. Стоя там и мелко дрожа от испуга, я непрестанно спрашивал себя, что же это за зверь, легко раздвинувший железные прутья и, как котенка, зарезавший борова. А потом задался и более существенными вопросами: как оно проникло на борт и где прячется? И снова — что это? И так в течение долгого времени, пока немного не успокоился.
Однако в эту ночь я так и не сомкнул глаз.
Утром, когда проснулась жена, я рассказал ей о ночном происшествии. Она сильно побледнела и принялась укорять меня за то, что я все же вышел на палубу, говорить, что я без нужды подверг себя опасности и что мне, во всяком случае, не следовало оставлять ее одну, спящую и не ведающую о том, что происходит. А затем она заплакала, и мне пришлось утешать ее. Однако, успокоившись, она решила подняться со мной на палубу, чтобы при свете дня посмотреть на следы ночного происшествия. И от этого решения мне не удалось ее отговорить, хотя я и заверил ее, что ничего бы ей не сказал, если бы не хотел предостеречь ее от прогулок между кают-компанией и камбузом до тех пор, пока я не осмотрю тщательно палубы. Но, как я уже сказал, мне не удалось отговорить ее от намерения сопровождать меня, и поэтому я был вынужден, против своего желания, разрешить ей пойти со мной. Мы вышли на палубу через дверь, открывавшуюся под срезом полуюта; моя жена неуклюже держала обеими руками заряженный револьвер, я же свой в левой руке, а топор на длинном топорище в правой — и был готов в любой момент пустить их в дело.
Выйдя на палубу, мы закрыли за собой дверь, заперев ее на ключ и вынув его, ибо помнили о нашем спящем ребенке. Затем мы медленно двинулись вперед, настороженно оглядываясь по сторонам. Когда мы подошли к свинарнику, и моя жена увидела то, что лежит перед ним, она вскрикнула от ужаса, содрогнувшись, и неспроста, при виде изуродованной свиной туши.
Я не издал ни звука, а лишь, томясь дурным предчувствием и испытывая новый приступ страха, озирался по сторонам, ибо мне было ясно, что боров с тех пор, как я видел его, вновь подвергся нападению — голова была с ужасной силой оторвана от туловища, и, кроме того, его покрывали свежие и ужасные раны, одна из которых чуть ли не надвое разрывала бедное животное. И все это еще больше свидетельствовало о грозном нраве монстра или чудовища, напавшего на борова.
Я не задержался возле свиньи и не прикоснулся к ней, а кивком головы велел жене следовать за мной к передней части баковой надстройки. Здесь я отдернул парусиновый полог с небольшого светового люка, через который свет попадал в баковую надстройку, а потом, подняв тяжелую крышку, впустил поток света в темное помещение. Затем я высунул голову наружу и огляделся по сторонам, но нигде не заметил следов притаившегося существа и, вернувшись на главную палубу, прошел через дверь по правому борту в баковую надстройку. После этого я произвел тщательный осмотр, но обнаружил одни матросские сундучки, принадлежавшие нашему погибшему экипажу.
Закончив осмотр, я поспешно выбрался из этого печального места на дневной свет и запер дверь, и не только эту, но и по левому борту. Затем я снова прошел к передней части баковой надстройки и, поставив крышку на место и задернув световой люк парусиновым пологом, тщательно задраил его.
Я потому таким образом и с необыкновенным тщанием обыскивал судно, запирал за собой каждое помещение, что хотел быть уверен, что ни одно существо не будет играть со мной в смертельные прятки.
Тем не менее я ничего не нашел, и, если бы не изуродованная туша мертвого борова, я бы счел, что мне все почудилось и прошлой ночью никто не рыскал в темноте по палубам.
Мое удивление, возможно, будет более понятно, когда я скажу, что, осмотрев сооружение из просмоленной парусины, возведенное мной для защиты судна от щупалец рыскающих в поисках добычи гигантских осьминогов, я не обнаружил в нем ни одной дырки, через которую какое-нибудь чудовище, обитающее в траве, могло забраться на борт. Кроме того, не следует забывать о том, что судно на много футов возвышается над поверхностью водорослей и на его палубу можно взобраться только по гладким железным бокам.
И тем не менее, перед пустым свинарником валялась разодранная туша мертвого кабана! Неоспоримое доказательство того, что, выходя после наступления темноты на палубу, мы будем подвергаться опасности погибнуть страшной и загадочной смертью!
Весь день размышлял я над этой новой опасностью, свалившейся на нас, и особенно мне не давали покоя мысли о чудовищной и небывалой силе, с какой раздвинули в стороны крепкие железные прутья свинарника и оторвали голову хряку. Поразмыслив, я тем же вечером перенес наши постели из каюты в железную рубку — небольшое помещение на четыре койки перед сломанной грот-мачтой, где все было из железа, даже единственная дверь, выходящая в кормовую часть судна.
Вместе с постельными принадлежностями я перенес в наше новое жилище лампу, масло, потайной фонарь, пару топоров, два ружья и все револьверы, а также патроны. Потом я велел жене запастись провизией на неделю, вдруг понадобится, и, пока она была занята, почистил и наполнил бочонок, взятый мною из рубки.
В половине седьмого я отправил туда жену с ребенком, а затем запер на ключ кают-компанию и все каюты и, наконец, тяжелую, тиковую дверь под срезом полуюта.
Затем я прошел к жене с ребенком, затворил и привинтил на ночь железную дверь болтами. После этого я обошел помещение и убедился в том, что железные откидные дверцы, закрывающие все восемь портов в рубке, в порядке, и мы стали ждать ночи.
К восьми часам вечера стемнело, а еще через полчаса окутавшая палубы ночная мгла скрыла их из вида. Тогда я опустил все железные дверцы и, крепко прикрутив их винтами, зажег лампу.
Настала пора ожидания. Время от времени я принимался шепотом утешать свою жену, когда она, сидя со спящим ребенком, смотрела на меня испуганными глазами, выделявшимися на пепельно-бледном лице; нами почему-то за последний час овладело чувство жуткого страха, проникавшего прямо в сердце и лишавшего мужества.
Вскоре неожиданный звук нарушил торжественную тишину — неожиданный глухой удар по борту судна, а за ним последовала череда тяжелых ударов, казалось, наносимых одновременно со всех сторон по корабельному корпусу. Вслед за тем воцарилась тишина, длившаяся около четверти часа.
Затем до меня вдруг донесся откуда-то спереди стук, потом грохот, неясный шум и громкий треск. После этого я слышал множество других звуков, но постоянно тот стук, повторяемый сотни раз, словно в передней части судна по палубам бегает войско солдат на деревянных протезах.
Вдруг постукивание стало приближаться ко мне. Оно подошло к рубке, задержалось примерно на минуту, а потом начало удаляться в сторону кают-компании — тук, тук, тук. По мне пробежала дрожь, и я возблагодарил Бога за то, что Он надоумил меня отправить жену с ребенком в спасительную железную рубку. Примерно через минуту до меня с кормы донесся сначала один страшный удар, затем второй, третий, наносимые, судя по звуку, по железу — железной перегородке, проходившей через срез полуюта. Послышался звук еще одного удара, тут же смешавшийся с треском ломающегося дерева. И меня сразу же стала бить дрожь, ибо моя малышка и жена могли спать в этот момент там, если бы провидение не внушило мне мысль отправить их в рубку.
Одновременно с треском сломанной двери на корме откуда-то спереди послышался страшный шум, как будто в нашу сторону бежало по палубам множество людей на деревянных протезах. Стук все приближался и вот уже поравнялся с рубкой, где мы, сжавшись, затаили дыхание, боясь, что малейший шум привлечет То, что находится снаружи. Постукивание миновало нас и удалилось в сторону кормы, и я облегченно вздохнул. Затем, пораженный внезапной мыслью, я вскочил и потушил лампу, опасаясь, что свет будет виден под дверью. В течение часа мы сидели молча, прислушиваясь к звукам, доносившимся с кормы, глухим тяжелым ударам, редкому треску дерева и вновь приближающемуся к нам постукиванию.
Постукивание прекратилось как раз напротив правой стороны рубки, и затем целую минуту царила тишина. Вдруг на боковую часть рубки обрушился чудовищный удар. Моя жена судорожно вскрикнула, и тут же последовал второй удар, разбудивший ребенка. Малышка заплакала, и моя супруга принялась успокаивать ее.
Раздался третий удар, и небольшая рубка содрогнулась от грохота. Затем я услышал, как постукивание перемещается к задней части нашего убежища. Вдруг воцарилась тишина, а потом на дверь обрушился страшный удар. Я схватил ружье, прислоненное мною к креслу, и встал, поскольку не был уверен в том, что существо в следующее мгновение не бросится на нас, столь чудовищна была сила его ударов. По двери вновь был нанесен удар, а потом постукивание переместилось на левую сторону рубки, и здесь на нее снова обрушился удар, но теперь я был более спокоен, ибо только удар по двери был способен вселить в мое сердце ужас.
После череды ударов по левой стороне рубки воцарилась долгая тишина, как будто существо снаружи прислушивалось; однако, слава богу, моей жене удалось успокоить ребенка, и поэтому мы не выдали себя.
Затем наконец опять послышалось постукивание — тук, тук, тук, словно это безмолвное существо удалялось по направлению к носу. Вскоре и на корме шум прекратился, а потом раздалось постукивание. Оно без задержки миновало рубку и проследовало вперед.
Более двух часов царила полная тишина, и поэтому я решил, что нам уже не угрожает опасность нападения. Час спустя я тихо обратился к жене, но, не получив ответа, понял, что она заснула, и поэтому я вновь стал напряженно прислушаться, стараясь не производить шума, который мог привлечь внимание.
Вскоре по тонкой полоске света, пробивавшейся из-под двери, я понял, что день вступает в свои права. Я решительно поднялся и начал отвинчивать железные крышки портов. Сначала я снял крышки в передней части рубки и выглянул наружу в туманный рассвет, но ничего необычного на палубах с того места, откуда смотрел, не заметил.
Затем я обошел рубку и открыл по очереди все иллюминаторы, и, лишь сняв крышку с порта, выходящего на левую сторону кормовой части главной палубы, мне удалось обнаружить кое-что необычное. Я увидел сначала смутно, но затем, по мере того как светало, яснее, что дверь, ведущая из-под среза полуюта в кают-компанию, разбита вдребезги, одни ее обломки валялись на палубе, другие висели на согнутых петлях; еще же больше было, несомненно, разбросано в проходе, где я не мог их видеть.
Отвернувшись от иллюминатора, я взглянул на жену и увидел, что она спит, наполовину свесившись с детской кроватки и положив голову на одну подушку рядом с головкой малышки. При виде этой картины меня охватило чувство громадной благодарности за то, что мы чудесным образом спаслись от ужасного и таинственного существа, бродившего прошлой ночью по погруженным во мрак палубам. Под влиянием этого чувства я подкрался к ним и, переполненный любовью, но не желая будить, нежно поцеловал их. Затем я улегся на одну из коек и проспал до тех пор, пока солнце не поднялось высоко в небо.
Когда я проснулся, жена уже покормила малышку и приготовила завтрак, на который я, выскочив из постели, набросился с огромным аппетитом, возбужденным, несомненно, ночными событиями. Во время трапезы мы обсудили только что пережитую опасность, но так и не нашли разгадку сверхъестественной тайны ужасного существа.
После завтрака мы долго осматривали палубы из разных иллюминаторов и только после этого решились совершить вылазку. Мы вышли наружу, инстинктивно соблюдая осторожность и тишину, и вооруженные так же, как и накануне. Чтобы в наше отсутствие ребенок не подвергался опасности, мы закрыли и заперли дверь на ключ.
Быстро оглядевшись вокруг, мы прошли по корме к разбитой двери под срезом полуюта. У порога мы остановились, но не для того, чтобы осмотреть разбитую дверь, а потому, что, охваченные инстинктивным и естественным страхом, боялись войти в кают-компанию, где всего несколько часов назад хозяйничало какое-то фантастическое чудовище или чудовища. Наконец, мы приняли решение подняться на ютовую надстройку и заглянуть внутрь через световой люк. Так мы и поступили, подняв для этого на куполе боковые стенки, но не смогли, хотя долго и внимательно смотрели, обнаружить следов притаившегося внутри существа. Там лишь повсюду в огромном количестве валялись обломки деревянных изделий.