ГЛАВА 38
Эми действительно перезвонила, около семи. И на этот раз Морт был способен поговорить с ней почти нормально — так, будто ванная наверху не была разбита и в машине у озера не сидели два мертвеца, коченея в сгущавшихся сумерках.
Эми сказала, что сама поговорила с Фредом Эвансом и у нее сложилось впечатление, будто он то ли знает что-то о пожаре, то ли просто подозревает о чем-то, но не хочет им говорить. Морт попытался успокоить Эми, и до некоторой степени это ему удалось, но сам он при этом снова почувствовал беспокойство. Если Шутер не поджигал дом — а Морт поверил, что этот человек сказал ему правду, — значит, пожар был все-таки.., совпадением?
Рейни не знал, прав он или нет.
— Морт, я так беспокоилась о тебе, — неожиданно сказала Эми.
Это вернуло его к реальности.
— Обо мне? Со мной все в порядке.
— Ты уверен? Вчера мне показалось, что у тебя.., такой странный вид. — Она сделала паузу. — Честно говоря, мне показалось, что ты выглядел как перед.., ну, ты знаешь.
— Эми, у меня не было нервного срыва.
— Конечно, нет, — быстро согласилась она. — Но ты знаешь, что я хочу сказать. Когда эти люди из кино так ужасно обошлись с «Семьей Делакоурт».
Это было одно из самых горьких переживаний в жизни Морта. Кинокомпания «Парамаунт» выплатила аванс в 75 тысяч долларов за приобретение прав на его книгу по самой высокой цене — 750 тысяч долларов — чертовски большие деньги. Они уже чуть было не заплатили эту немалую сумму, когда кто-то вытащил из папок нечто под названием «Домашняя команда», и этот старый сценарий оказался так похож на «Семью Делакоурт», что возникли юридические проблемы. Это был единственный случай в его карьере — во всяком случае, до этого кошмара, — когда над ним нависло обвинение в плагиате. В конце концов было принято решение приостановить выплату аванса. Морт до сих пор не знал, действительно ли на студии забеспокоились по поводу плагиата, или просто им разонравился его роман. Если дело было только в сходстве двух сюжетов, то он не мог понять, как такие чистоплюи вообще могли сделать какое-нибудь кино. Херб Грикмор получил экземпляр сценария «Домашней команды», и Морт обнаружил в нем всего два едва похожих мотива. Эми согласилась с ним.
Эта суета началась как раз в тот момент, когда Морт зашел в тупик, работая над романом, который отчаянно хотел написать. В это же время он должен был совершить рекламный тур по поводу выхода «Семьи Делакоурт» в мягкой обложке. Все это свалилось на Морта Рейни одновременно, и ему пришлось совсем не сладко.
И все-таки у него не было нервного срыва.
— Со мной все в порядке, — настойчиво повторил он, стараясь говорить вежливо.
Много лет назад он заметил в Эми одно удивительное и довольно трогательное качество: если с ней говорить очень вежливо, эта женщина может поверить во что угодно. Он часто думал о том, что если бы эта черта была присуща всем людям — как привыкли мы обнажать зубы, чтобы продемонстрировать ярость или веселье! — войны бы прекратились еще миллион лет назад.
— Ты уверен. Морт?
— Да. Позвони мне, если узнаешь что-нибудь от нашего друга из страховой компании.
— Хорошо.
Он сделал паузу.
— Ты у Теда?
— Да.
— Как у тебя с ним?
Немного помолчав, Эми просто сказала:
— Я люблю его.
— Вот как…
— У меня не было других мужчин, — неожиданно призналась она. — Я всегда хотела сказать тебе об этом. У меня никогда не было других мужчин. Но Тед.., его не ослепило твое имя, просто он увидел меня, Морт. Он увидел меня.
— Ты хочешь сказать, что я не видел?
— Раньше видел. — Голос у Эми был слабый и несчастный. — Но ты так часто покидал меня.
Он вытаращил глаза и моментально приготовился к битве. К битве за справедливость.
— Что? Я не уезжал ни в какие поездки со времен тура по поводу «Семьи Делакоурт»! И та поездка была совсем короткой!
— Я не хочу спорить с тобой, Морт, — мягко перебила его Эми. — Та часть жизни уже закончилась. Я только пытаюсь сказать тебе, что, даже когда ты находился рядом, ты слишком часто уходил. Видишь ли, у тебя была любовница — твоя работа. — Ее голос зазвучал твердо, но Морт чувствовал, что Эми вот-вот заплачет — Как я ненавидела эту суку, Морт Она была симпатичнее меня, умнее меня, веселее меня. Как я могла с ней конкурировать?
— Что ж, давай вини во всем меня, это же так просто, — запричитал он и ужаснулся, чувствуя, что у него перехватило горло. — Чего ты хотела от меня? Чтобы я был водопроводчиком? Чтобы я остался без работы и мы бы жили как нищие? Я больше ни черта не умею делать, неужели ты этого не понимаешь? Я ничего больше не умею!
Морт надеялся, что слезы высохнут, хоть на время, но они не уходили. Кто из них снова потер бок этой ужасной волшебной лампы? Кто виноват на этот раз?
— Я не обвиняю тебя. В этом есть и моя вина. Ты бы никогда не застал нас.., ничего такого не произошло бы.., если бы я не была такой слабой и трусливой. Тед хотел, чтобы мы пришли и обо всем рассказали тебе. Он не раз просил об этом. А я все время его отговаривала. Я говорила ему, что еще не уверена. Я говорила себе, что все еще люблю тебя, что все еще может вернуться на круги своя.., но, наверное, ничего не возвращается. Я… — Она всхлипнула; все-таки она заплакала. — Я никогда не забуду выражение твоего лица, когда ты открыл ту дверь в мотеле. Я унесу твой взгляд с собой в могилу.
Вот и хорошо! — захотелось ему закричать. — Вот и хорошо! Потому что ты просто увидела выражение лица! А мне пришлось все это пережить!
— Ты знаешь о моей любви, — неуверенно сказал он. — Я никогда не таил ее от тебя. Ты знала о ней с самого начала.
— Но я никогда не знала, как крепки ее объятия.
— Ладно, не вешай нос, Эми, Кажется, теперь я с ней расстался. Эми плакала.
— Морт, Морт… Единственное, чего я хочу, это чтобы ты был счастлив. Разве ты не понимаешь этого? Разве ты не можешь быть счастливым?
Но он лишь видел, как ее голое плечо прикасается к голому плечу Теда Милнера. Он видел их глаза, широко раскрытые, испуганные, и волосы Теда, взъерошенные во сне. Он захотел сказать Эми об этом сейчас — хотя бы попытаться, — но передумал. И без того достаточно. Они вдоволь покусали друг друга. Может, когда-нибудь они снова смогут вернуться к этому разговору. Вот только не стоило ей говорить о нервном срыве. У него не было нервного срыва.
— Эми, мне, пожалуй, пора идти.
— Да, нам обоим пора. Тед ушел показывать дом, но он скоро вернется. Я должна приготовить что-нибудь на обед.
— Прости, что спорил с тобой.
— Ты позвонишь, если я тебе понадоблюсь? Я все еще беспокоюсь.
— Да, — сказал он, попрощался и повесил трубку.
Несколько секунд Морт стоял возле телефона, ожидая, что непременно вот-вот разразится слезами. Но слезы ушли. Вероятно, это было по-настоящему ужасно.
Слезы ушли.
ГЛАВА 39
От мерного стука дождя Морт сделался тупым и равнодушным. Он развел в камине небольшой огонь, придвинул стул и попытался прочитать статью в «Харпере», но начал клевать носом, вздрагивая всякий раз, когда его подбородок падал на грудь и из горла вылетал громкий храп. Надо было купить сигареты, подумал он. Несколько затяжек меня бы взбодрили. Но Морт не купил сигарет и вовсе не был уверен в том, что они могли бы его взбодрить. Это была не усталость, а последствия перенесенного шока.
В конце концов он добрел до кушетки, поправил подушки и лег. В темное стекло возле его щеки стучал холодный дождь.
Только однажды, подумал Морт. Я сделал это только однажды. И провалился в глубокий сон.
ГЛАВА 40
Во сне он попал в самый большой в мире школьный класс.
Стены тянулись вдаль на целые мили. Каждая парта была горой, серые квадраты кафеля простирались среди них бесконечной равниной. Часы на стене — огромное холодное солнце. Дверь в коридор закрыта, но Мортон Рейни все-таки прочитал слова; написанные на гофрированном стекле:
УЧЕБНАЯ КОМНАТА ДОМАШНЕЙ КОМАНДЫ
ПРОФ. ДЕЛЛАКОУРТ
Фамилию написали неправильно, подумал Морт. В ней должна быть всего одна буква «л». Но внутренний голос сказал, что он не прав.
Морт стоял на гигантской, простирающейся вдаль канавке для мела, прибитой к огромной доске, и держал кусок мела размером с бейсбольную биту. Он хотел опустить руки, которые ужасно болели, но не мог. Ему нужно было пятьсот раз написать на доске одно и то же предложение: Я не списывал у Джона Кинтнера. Должно быть, он написал его уже четыре сотни раз, но этого было мало. Воровать у человека работу, которая составляла единственную ценность в его жизни, было непростительно. Поэтому теперь он должен был писать, писать и писать и не обращать внимания на голос разума, который пытался прокричать ему, что это всего лишь сон и правая рука болит совсем по другой причине.
Мел скрипел. Отвратительно. Пыль, едкая и почему-то знакомая — очень знакомая, — сыпалась ему на лицо. Наконец Морт окончательно выбился из сил. Его руки опустились, словно их оттянули сумки, набитые свинцовыми ядрами. Он повернулся на канавке для мела и увидел, что в огромном классе была занята только одна парта. За партой сидел молодой парень с деревенским лицом: с такими лицами ходят по борозде за мулами. Светло-каштановые волосы гвоздями торчали на его голове; грубые, побитые и поцарапанные руки были сложены на парте. Он смотрел на Морта бледными, глубоко посаженными глазами. Я знаю тебя, произнес Морт во сне. Верно, бродяга, сказал Джон Кинтнер с протяжным южным акцентом. Только у меня чужие руки и ноги. А теперь продолжай писать. И не пять сотен раз. Пять тысяч.
Морт снова обернулся к доске, но в этот момент его нога соскользнула с края канавки, и, пронзительно закричав, он вывалился из нее наружу и полетел в сухом, пропитанном мелом воздухе, и Джон Кинтнер смеялся, а он…
ГЛАВА 41
…проснулся на полу. Его голова каким-то образом оказалась под подлым кофейным столиком, Морт хватался за ковер и кричал визгливым, пронзительным голосом.
Он был на озере Тэшмор. Не в каком-то таинственном, циклопических размеров школьном классе, а на озере.., и в тумане на востоке всходило солнце.
Со мной все в порядке. Мне просто снился сон, и со мной все в порядке.
Но это было не так. Потому что теперь это был не сон. Джон Кинтнер существовал в реальности. Господи, как же он мог забыть Джона Кинтнера?!
Морт посещал колледж в Бейтсе и специализировался на изучении художественной литературы. Позже, рассказывая о первых шагах молодого литератора, он говорил своим ученикам, что, выбирая такую специализацию, мужчина или женщина совершают самую крупную ошибку в своей жизни, если они хотят писать романы для того, чтобы зарабатывать этим на жизнь. Эти слова он повторял при любой возможности.
— Идите работать на почту. Фолкнер так и сделал.
Ученики смеялись. Они любили слушать учителя, а сам он был доволен, когда ему удавалось развеселить класс. Это было лучше всего — вряд ли он или кто-то другой действительно могли научить их писательскому ремеслу. А когда занятия подходили к концу, учитель всегда испытывал облегчение. Ученики вызывали у него беспокойство. Он полагал, что причиной этому был Джон Кинтнер.
Морт так и не вспомнил, действительно ли Кинтнер был родом из Миссисипи, но полагал, что это было именно так. Впрочем, Кинтнер мог приехать из любого другого южного штата — из Алабамы, Луизианы или из какого-нибудь рабочего городка северной Флориды. Морт посещал колледж в Бейтсе много лет назад, и с тех пор ни разу не вспомнил о Джоне Кинтнере, который теперь — неожиданным и совершенно необъяснимым образом — всплыл в его памяти.
Это неправда. Ты думал о нем прошлой ночью. Хочешь сказать, что он мне снился, быстро поправил себя Морт, но этот противный тоненький голосок внутри него настаивал на своем.
Нет, еще раньше. Ты думал о нем, когда разговаривал с Шутером по телефону.
Морт не хотел думать об этом. Он не должен думать об этом. Джон Кинтнер остался в прошлом:
Джон Кинтнер не имел никакого отношения к тому, что происходило теперь. Морт встал и в молочном предутреннем свете побрел, пошатываясь, на кухню, чтобы сварить себе крепкий кофе. Побольше крепкого кофе. Но противный тоненький голосок не отставал. Морт взглянул на кухонные ножи, подвешенные к магнитной панели, купленной когда-то Эми, и подумал о том, что если бы он мог зарезать этот тоненький голосок, то немедленно бы сделал это.
Ты думал, что поколебал его, что тебе удалось нанести ему сокрушительный удар. Ты думал, что история снова вернулась к главному пункту: к рассказу и обвинению в плагиате. Шутер хотел помыкать тобой, как мальчишкой из колледжа. Как жалким мальчишкой из колледжа. Как…
— Заткнись! — рявкнул Морт. — Убирайся к черту.
Голос замолчал, но Морт уже не мог забыть о Джоне Кинтнере.
Насыпая трясущейся рукой в кофеварку зерна, Морт подумал о том, как настойчиво и упорно он повторял, что не крал рассказ у Шутера и что вообще никогда не занимался плагиатом.
И все-таки он это сделал.
Однажды.
Только однажды.
— Но ведь это было так давно, — прошептал Морт. — И к этому делу не имеет никакого отношения.
Наверное, так оно и было, только остановить воспоминания было уже невозможно.
ГЛАВА 42
Он учился на предпоследнем курсе. Шел весенний семестр. В классе художественной литературы он был посвящен созданию короткого рассказа. Преподавал парень по имени Ричард Перкинс-младший, который написал два романа, получивших очень хорошие рецензии, но так и не признанных читателями, — из всего тиража продали всего несколько экземпляров. Морт попробовал прочесть один из них и решил, что хорошие рецензии и равнодушие читателей вызваны одной и той же причиной: книги были непонятными. Но парень оказался неплохим учителем — во всяком случае, развлекал дюжину своих учеников.
Одним из них был Джон Кинтнер. Кинтнер только что поступил в колледж, но получил специальное разрешение на посещение этих занятий. И Морт не мог не признать, что парень его заслуживал. Пусть он и простой работяга с Юга, но этот простак, несомненно, обладал литературным талантом.
За время семестра каждый из них должен был написать шесть коротких рассказов или три длинных. Раз в неделю Перкинс зачитывал один из рассказов, который, по его мнению, мог вызвать оживленную дискуссию. На следующем занятии студенты должны были высказать свое мнение о прослушанном. Обычная схема. И вот, на какой-то неделе, Перкинс прочел им рассказ Джона Кинтнера. Он назывался… Как же он назывался?
Морт повернул кран, чтобы налить в кофеварку воды, но замер и, прислушиваясь к звуку льющейся воды, невидящими глазами уставился в туман за стеклянной стеной.
Черт побери, ты же прекрасно знаешь, как он назывался. «Секретное окно, секретный сад».
— Ничего подобного! — обиженно завопил Морт на весь дом; потеряв терпение, он преисполнился решимости раз и навсегда заткнуть этот противный тоненький голосок.., и неожиданно вспомнил.
— «Лютик на дороге», — пронзительно закричал он. — Рассказ назывался «Лютик на дороге», и он не имеет никакого отношения.., ни к чему!
Хотя это было не совсем так. Но Морт вовсе не нуждался в том, чтобы какой-то настырный голосок, звучащий где-то в глубине его больного мозга, постоянно указывал бы ему на это.
Позднее в печати появилось три или четыре рассказа Кинтнера, а затем он где-то исчез (Морт догадывался, что во Вьетнаме — именно там все они исчезали в конце шестидесятых, во всяком случае молодые). «Лютик на дороге» был не лучшим его рассказом.., но достаточно добротным. Кинтнер определенно был лучшим писателем в классе. Ричард Перкинс-младший выделял его из всех учеников, и Морт Рейни не мог с этим не согласиться, так как и сам считал, что Кинтнер писал гораздо лучше, чем Ричард Перкинс-младший. А когда все это осталось в прошлом, Морт поверил, что лучшим был он.
Но был ли он лучше Кинтнера?
— Да-а… — промычал он себе под нос, включая кофеварку. — Я был вторым.
Да. Морт был вторым, и это приводило его в ярость. Он знал, что большинство студентов посещают эти занятия только для того, чтобы убить время, потешить свое самолюбие перед тем, как окончательно проститься с детством и осесть в своих кабинетах и офисах, которые и станут для них настоящим рабочим местом. Творческая деятельность большинства из них будет заключаться в написании статеек для местных газет и сочинении рекламных объявлений о моющем порошке. Морт же поступил в класс Перкинса, будучи совершенно уверен, что станет первым, потому как другого пути у него просто не было. По этой же причине появление в классе Джона Кинтнера стало для Морта потрясением.
Он вспомнил, как однажды попытался поговорить с парнем.., но Кинтнер, который общался с одноклассниками только по необходимости, кажется, едва ли был способен произнести что-либо членораздельное. Если ему приходилось говорить вслух, он мямлил и запинался как мальчик испольщика, чье образование закончилось на четвертом классе. Очевидно, литература была для него единственной возможностью общения с миром.
И ты украл у него рассказ…
— Заткнись, — проворчал Морт. — Ради Бога, заткнись.
Ты был вторым, и это приводило тебя в бешенство. Ты был счастлив, когда Кинтнер ушел, потому что после этого ты снова мог стать первым, каким был всегда.
Да. Правда. А как-то, через год, когда Морт уже готовился к получению диплома, он мыл туалет в крошечной квартирке, которую снимал с двумя одноклассниками, и увидел стопку учебных рассказов, оставшихся после предыдущего семестра. В этой стопке оказался и один из рассказов Кинтнера. Как раз тот, что назывался «Лютик на дороге».
Морт вспомнил, как сидел на потертом, пропахшем пивом ковре в своей спальне, читал рассказ и чувствовал, как снова внутри закипает старая зависть.
Он выкинул остальные работы, но этот рассказ оставил себе.., по причинам, в которых ему не особенно хотелось разбираться.
На втором курсе Морт послал свой рассказ в литературный журнал под названием «Осиновый лист». Рассказ вернули с письмом, в котором говорилось, что редакторам рассказ понравился, «хотя финал довольно невнятный». Текст письма показался Морту слегка снисходительным, но удивительно ободряющим: ему предлагали прислать на редакторский суд какое-нибудь другое произведение.
В течение следующих двух лет он послал в журнал еще четыре рассказа. Ни один из них не приняли, но каждый отказ сопровождался персональным письмом. Морт переживал характерную для начинающих авторов смену настроений — от бурного оптимизма до глубокого безверия. Временами он был убежден, что признание его «Осиновым листом» — лишь вопрос времени. Порой приходил к выводу, что весь редакционный совет журнала состоит из отвратительных подонков с карандашными шеями, что они просто издеваются над ним, дразнят, как голодную собаку, показывая ей кусок мяса и убирая его, когда та прыгает. А иногда представлял себе, как кто-нибудь из них достает из конверта его очередную рукопись и кричит: «Еще один рассказ этого придурка из Мэна! Кто на этот раз хочет написать ему письмо?» И все они заливаются смехом, может, даже катаются по полу и утирают слезы с глаз.