— Я и тогда не могла сказать тебе об этом. Ты бы отказалась принимать таблетки.
— Ну и что? Наступил бы конец света?
— Да, если бы ты заболела в Индии малярией. Болезнь могла бы тебя убить. Удивительно, что проблема сохранилась до сих пор. Я думала, что за эти годы появилось более нормальное лекарство.
— И да, и нет. Новые лекарства меньше действуют на мозги, но и не защищают от разных штаммов малярии.
— Скажи на милость, зачем ты опять принимаешь лариам? — спросила мать.
Этот вопрос был главным, но, кажется, он возник у нее только сейчас:
— Ты хочешь поехать в Индию?
Что примечательно — в ее кошмарах почти ничего не изменилось.
В сорок два года она по-прежнему держалась за отцовскую руку, люди вокруг них прибывали, словно волны прилива, и она была вынуждена снова отрываться от отца…
В реальной жизни такого насильственного физического расставания никогда не было, и все-таки страх перед ним сидел в ее подсознании. События, случавшиеся с ней, воспоминания о них никогда не вторгались в ее сны, и она была этому рада.
Она зажгла свет в ванной.
Дрожащими руками обтерла лицо и шею влажной губкой, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале. С удивлением обнаружила, что сейчас, в два часа ночи, не испытывает никакого облегчения от того, что понимает природу своих кошмаров. В ее голове вертелось лишь полушутливое предостережение врача, что ей, возможно, захочется прыгнуть с крыши. Глубочайший страх, выскальзывающая из ее ладони отцовская рука, всю жизнь сидел в ней, хотя она двадцать пять лет не принимала лекарство от малярии…
— Что ты думаешь насчет похорон? — спросила Марина у Карен Экман.
Они не виделись целую неделю, с тех пор как Марина приезжала к ней с мистером Фоксом.
Утром Марине предстояло лететь в Бразилию, и женщины решили поговорить напоследок, хотя и по разным мотивам. Марина решила выяснить: по-прежнему ли Карен верит, что Андерс жив; за эти дни она ведь могла смириться с мыслью о его смерти. А Карен хотела убедиться, что Марина не намерена идти на попятную.
Марина приехала к Карен вечером, когда удлинившийся день перешел в сумерки. Мальчики уже почистили на ночь зубы и смотрели телевизор в комнате, примыкающей к кухне. Теперь им эта роскошь позволялась каждый вечер — а прежде она ограничивалась выходными. Войдя, Марина сказала им «привет», но они даже не повернули головы. Двое младших пробормотали в унисон «привет», когда мать настояла на этом, а старший так ничего не ответил. Мистер Фокс совершил ошибку, сказав Марине, что ее, а не Андерса, хотели послать на поиски доктора Свенсон. Теперь ее не покидало чувство вины перед семьей Экманов, она смотрела на мальчишек и думала, что лучше бы тогда поехала она.
— Закажу заупокойную службу. Такую службу заказывают в случаях, когда нет тела умершего, если человек погиб, скажем, в авиакатастрофе, — негромко ответила Карен.
— Извини, — сказала Марина. — Значит, закажешь заупокойную службу.
Карен заглянула сквозь арку в телевизионную. Мальчики в теплых рубашках и фланелевых пижамных штанах сидели на длинном диване, обитом рубчатым плисом. Младший, самый бледный, лежал на Пиклесе, словно на ковре. Все трое не отрывали глаз от экрана.
— Что удивительно — они все слышат, — шепнула Карен. — Они даже не слушают, но их уши все равно ловят все. Я отправлю их спать, и кто-нибудь из них непременно спросит: «Когда мы будем хоронить папу?»
Карен налила себе вина и, подняв бутылку, вопросительно посмотрела на Марину. Марина кивнула.
— Похороны! — выкрикнул средний мальчишка, не оборачиваясь.
Хихикнул и замолк.
Марина подумала про раскисшую от дождя землю, в которой похоронен Андерс, и потянулась за бокалом…
— Прости, — сказала она Карен.
— Бенджи, перестань, — резко сказала Карен. — Нет-нет, просто я пытаюсь что-то осмыслить. Андерс говорил тебе, что я изучала в колледже русскую литературу? Мне хочется найти русских друзей. Я могла бы разговаривать с ними по-русски. Например, о Чехове, — она взяла вино, отошла к дальней стене кухни и открыла дверь-жалюзи, ведущую в просторную кладовку.
Марина прошла следом за ней.
Даже там все было чисто и аккуратно, яркие коробки с крупами выстроены по высоте.
Понизив голос, Карен продолжила тему:
— Иногда мне кажется, что они слышат разговоры людей на улице, особенно если речь идет о нас. Мальчики знают все, судя по их разговорам между собой. Конечно, они не все понимают, но все слышат и запоминают. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, в каком возрасте ты потеряла способность слышать все вокруг?
— Нет, я никогда об этом не думала, — честно призналась Марина.
С минуту Карен глядела куда-то невидящим взором, словно ее душа улетела из тела и так же быстро вернулась.
— Сегодня я получила письмо.
Глупо было спрашивать, но Марина все-таки произнесла имя Андерса; ее сердце бешено колотилось в груди.
Карен кивнула и извлекла из кармана свитера голубой конверт аэрограммы. Положила его на ладонь, и они обе уставились на него, словно он мог в любую минуту выпустить крылья и улететь. Адрес написан рукой Андерса: «Карен Экман… Иден-Прери». Почерк — как у отличницы из приходской школы. Марина часто говорила ему, что он — единственный доктор среди ее знакомых, который пишет разборчиво.
— Второе письмо за эту неделю, — сообщила Карен. — Первое пришло во вторник, но написано позже, первого марта. Тогда он был болен сильнее.
Марина раскрыла рот.
По идее, она должна была что-то сказать, но не находила слов.
Он был мертв, он был болен, он был не очень болен…
События перематывались назад, Андерсу становилось все лучше.
Вот он покидает джунгли и возвращается в Манаус. Он улетает из Манауса и готовится к поездке у себя дома. Но на этот раз они знают, что его не нужно отпускать в Бразилию.
Интересно, подумала Марина, сколько писем еще в пути и когда они попадут к адресату, ведь их по ошибке направляют окольным путем через Бутан? Тут даже не надо очень напрягаться, чтобы найти логичное объяснение, как это случилось. Так почему же у Марины задрожали руки и она залпом выпила свой бокал?..
— Представляешь? Ты подходишь к своему почтовому ящику и достаешь из него пачку счетов и рекламы, а также письмо от умершего мужа. До сих пор я не испытывала ничего подобного в своей жизни и не готова к этому, — Карен развернула аэрограмму и взглянула на строчки письма, но тут же отвела глаза. — Вот почему электронная почта лучше. Ты получаешь электронное письмо и понимаешь, что муж твой жив, ты видишь, что он написал тебе несколько часов или минут назад, и тебе уже легче дышится. А когда приходит обычное письмо, ты вообще ничего не знаешь.
— О чем он пишет? Ты можешь дать мне прочесть? — прошептала Марина.
Она не была уверена, что Карен показывает мальчикам отцовские письма. Ей хотелось узнать, пишет ли Андерс что-нибудь про доктора Свенсон и о том, где они работают, где их искать в джунглях.
— Вообще-то, там нет ничего конкретного, — пробормотала Карен, словно извиняясь, и протянула письмо Марине.
«15 февраля.
Не слишком ли я тебя встревожу, если скажу, что тут я часто испытываю тревогу? Ведь ты заслуживаешь отнюдь не откровенности, а такого мужа, который способен проявить мужество в непростой ситуации. Но если я стану сейчас хорохориться, после того как столько писал о своей хандре, если я попрошу Нкомо или кого-то из Сатурнов, чтобы они совместными стараниями написали для меня за плату на листке бумаги нечто мужественное, а я перепишу их сочинение своим почерком труса, ты немедленно раскроешь мою уловку. Тогда ты сядешь в самолет, потом наймешь лодку и проводника и разыщешь меня в джунглях, потому что поймешь (никогда в жизни не видев меня в роли храбреца), как мне немыслимо трудно. Так что я не стану тревожить тебя, изображая смельчака. Ты всегда была сильной и мужественной. Вот почему ты осталась дома с тремя сыновьями, а я уехал в Бразилию — прохлаждаться. Вот почему ты прошлым летом сумела вытащить плоскогубцами гвоздь из пятки Бенджи. Увы, я не такой сильный и мужественный. У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга. Единственная вещь на свете, о которой я мечтаю, единственное, что способно придать смысл или значимость этому прозябанию, — это шанс положить голову на твои колени. А ты гладила бы мне лоб своей теплой ладонью. Я знаю, ты сделала бы это ради меня. Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло… Проклятые листки бумаги. Никогда не хватает на них места. Я молюсь, истово, как исламский фундаменталист, хоть и нахожусь в Бразилии, чтобы письмоносец послал это письмо тебе, чтобы ты почувствовала всю весомость моей любви. Поцелуй за меня мальчишек. Целую твое нежное запястье.
Марина сложила письмо и отдала Карен, а та сунула его в карман.
Последствия от чтения этого письма были несравнимо хуже, чем от письма доктора Свенсон. Сам Андерс сообщал о близости своей смерти, его голос слышался за строчками так явственно и узнаваемо, словно он сам был вместе с ними в кладовке и сам читал вслух свое письмо. Перебарывая слабость в коленях, Марина оперлась рукой о полку с коробками микроволнового попкорна.
— Кто такие Нкомо и Сатурны?
Карен покачала головой:
— Иногда он упоминает их, но я не знаю, кто они. Вероятно, до меня не дошли те письма, где он знакомит меня с ними. Могло бы затеряться и письмо от доктора Свенсон, то самое, с сообщением о его смерти. — Карен провела пальцем по краю банки с горошком. — Пожалуй, я не буду пока заказывать заупокойную службу, подожду твоего возвращения. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала на ней.
Марина взглянула на нее и кивнула.
— Я не говорю им, что сомневаюсь в его смерти, — сказала она, оглянувшись на чуть приоткрытую дверь кладовки, за которой сидели перед телевизором мальчики. — Я знаю, что им нужен только один четкий ответ, пусть даже самый ужасный. Надежда — ужасная штука. Не знаю, кто придумал назвать надежду добродетелью, потому что это не так. Это чума. Надеяться — все равно, что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него. Все думают, что я раздавлена смертью Андерса, но на самом деле все гораздо хуже. Я все-таки надеюсь, что эта самая Свенсон солгала по какой-то неизвестной мне причине, что на самом деле она удерживает его либо где-то потеряла.
Карен замолчала.
Ее лицо внезапно озарилось пониманием, а из голоса исчезла паника.
— Я говорю это, но при этом точно знаю, что это неправда. Никто не способен на такую чудовищную ложь. Но тогда это означает, что Андерс умер. Так он умер? — прямо спросила она Марину. — Я не чувствую этого. Ведь я бы почувствовала, если бы он умер. Верно? — Ее глаза наполнились слезами.
Она смахнула их кончиками пальцев.
В такой ситуации не было бы ничего приятнее, чем откровенная ложь, что Андерс жив, или даже несмелое признание возможности этого. Но если Марина согласится с таким предположением — это будет еще один крючок во рту Карен Экман.
Поэтому Марина сказала, что Андерс умер.
Карен сунула руки в карманы и, опустив голову, уставилась на очень чистый деревянный пол.
Марина сказала:
— Он прислал мне открытку из Манауса и два письма из джунглей, написанные сразу после приезда. Они почти целиком посвящены птицам. Я показала их мистеру Фоксу. Если хочешь, я дам тебе прочесть.
— Они нужны мальчикам, — ответила Карен. — Пожалуй, нужно собрать все письма вместе. Для будущего.
Марина никогда не страдала от клаустрофобии, а в кладовой было просторно. Но тут ей захотелось открыть дверь и выйти наружу. Банки с зеленой фасолью, бутылки с клюквенным соком, пачки овсяной муки надвигались на нее, грозно росли в размерах…
— Я не знаю, сколько там пробуду.
— Что бы там ни было, не оставайся там надолго. — Карен вымученно улыбнулась. — Это серьезная ошибка.
Они попрощались.
Марина прошлась в одиночестве под бескрайним шатром бархатной ночи, растворилась в океане тьмы и стряхнула с себя жесткую, тесную скорлупу, в которую была заключена. Интересно, подумала она, настанет ли в ее жизни время, лет через десять или двадцать, когда она перестанет вспоминать о письме Андерса к жене. «Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло». Пожалуй, нет. Она, его коллега, отвечает за его смерть. Она понимала Карен с ее надеждой и была бы не прочь и сама обрести чуточку оптимизма.
Тогда с какой радостью она поехала бы в Бразилию на поиски Андерса!
Но ей предстояло лишь подтвердить факт его смерти и довести до завершения его труд. За годы работы над одинаковой темой в самой маленькой лаборатории компании «Фогель» они привыкли при необходимости подстраховывать друг друга.
Марина наполнила свои легкие морозным воздухом, пахнувшим одновременно зимой и весной, остатками снега, оттаявшей землей и даже чуточку — зеленой травой. Они с Андерсом были единодушны и в этом: оба не мыслили жизни без Миннесоты.
Марина нарочно внушала себе, что боится летать на самолетах, чтобы не уезжать дальше Дакоты. Как ее мать и все энергичные и светловолосые предки по материнской линии, она была дочерью Миннесоты, ее прерий и звездных ночей. Вместо страсти к перемене мест у Марины крепло желание остаться в родных местах.
Она ощущала притяжение именно к этому месту на земном шаре.
Суровый ветер несся по равнинам, и ничто не стояло на его пути, кроме высокой женской фигуры.
Пару минут Марина стояла и мерзла, но не выдержала и спряталась в машине.
Подъехав к дому, она обнаружила возле него машину мистера Фокса. Сам он грелся внутри, включив печку. При виде Марины он опустил стекло.
— Я пытался дозвониться до тебя. Безуспешно, — сообщил он.
— Я ездила к Карен, прощалась.
Ей захотелось рассказать ему о письме Андерса, но времени оставалось совсем мало.
Да и вообще — что она могла сказать?
Минувшая неделя прошла не так, как хотелось бы обоим. Они виделись в основном в офисе, в присутствии членов правления. В сложившейся ситуации Марине хотели дать полный и детальный перечень требований к ее поездке.
Понимала ли она, что от нее ждут?
Ей предстояло прилететь в Манаус, побывать в квартире доктора Свенсон (адрес у них имелся, Андерс нашел людей, которые его знали), затем… и т. д. и т. п.
Марина не выспалась и была взвинчена после приема лариама. Она сидела на совещаниях и ничего не слышала, лишь бессмысленно рисовала каракули ручкой с логотипом «Фогель Фармацевтика». Она не слушала даже тогда, когда давала относительно внятные ответы на их нервные вопросы. Вместо этого она думала о своем отце, что она не простилась с ним, потому что не хотела пропускать занятия в середине семестра. В детстве ее ограждали от серьезных ситуаций, ей лишь сказали, что отец болен и надеется, что она его навестит. Услышав об этом, она решила, что у нее еще много времени, а на самом деле его не было совсем. Она думала о матери — ее попросили не присутствовать на его похоронах, и она сидела в своем отеле из уважения к его второй жене. Она думала об Андерсе и его определителях птиц; интересно, сохранила ли их доктор Свенсон? Приехав в Бразилию, она постарается посмотреть тамошних птиц… Андерс был бы рад этому… Она воспользуется его биноклем. Ведь доктор Свенсон упомянула в своем письме, что она сохранит его личные вещи, значит, и бинокль тоже. А его фотоаппарат! Она сфотографирует им птиц для мальчиков…
— Можно мне войти в дом? — спросил мистер Фокс.
Марина кивнула в темноте.
Он пошел следом за ней к входной двери и остановился прямо за ее спиной. Пока она шарила в сумочке в поисках ключей, он загораживал ее от ветра. Его забота растрогала Марину, она почувствовала комок в горле, не сумела взять себя в руки и заплакала.
Отчего? Из-за Карен и того письма?
Из-за Андерса, написавшего его, или из-за мальчишек в пижамных штанах? А может, виновником был лариам?
Когда она принимала таблетки, любые пустяки могли вызвать у нее слезы — газетные истории, песни по радио.
А может, все дело в том, что она отдала бы что угодно, чтобы эту чашу, то есть командировку в Бразилию, пронесли мимо нее?
Она повернулась и обняла мистера Фокса за шею. Он поцеловал ее прямо там, под уличным фонарем. Их могли видеть все, кто проезжал мимо. Она крепко прижалась к нему, словно их хотели оттащить друг от друга.
Плевать на мороз и ветер. Теперь ничего не имело значения. Раньше они делали все неправильно, принимали ужасные решения — ждать и смотреть, как будут развиваться их отношения, не демонстрировать их открыто. Они не хотели давать повод для сплетен, тем более, что сами ни в чем не были уверены. Мистер Фокс всегда тут же говорил ей, что у их отношений нет будущего, проблема в его возрасте. Он слишком стар для нее. Даже когда они лежали в постели — его рука под ее спиной, ее голова у него на груди — он говорил, что умрет намного раньше и оставит ее одну. Лучше бы она нашла себе партнера своего возраста и не тратила на него свои молодые годы…
— Прямо сию минуту? — с издевкой спрашивала она. — Я должна прямо сейчас встать с постели и идти искать партнера?
Тогда он прижимал ее к себе еще крепче и целовал в макушку.
— Нет, — он гладил ладонью ее голое плечо. — Пожалуй, не сейчас. Немножко подожди.
— Знаешь что? Это я умру первой. У меня на это больше шансов, — она говорила так, потому что очень хотела продолжения их романа; к тому же — она опиралась и на медицинский факт: молодые очень часто уходили из жизни раньше старшего поколения.
Но в этот вечер она посмотрела на их разговоры в ином свете: сейчас, когда они целовались, над ними витал призрак ее смерти.