— Знаешь что? Это я умру первой. У меня на это больше шансов, — она говорила так, потому что очень хотела продолжения их романа; к тому же — она опиралась и на медицинский факт: молодые очень часто уходили из жизни раньше старшего поколения.
Но в этот вечер она посмотрела на их разговоры в ином свете: сейчас, когда они целовались, над ними витал призрак ее смерти.
Конечно, если следовать логике, смерть Андерса не могла ничего предвещать для Марины; но Андерс умер, а ведь перед своим отъездом он и не предполагал, что не вернется домой. Не думала об этом и Карен, иначе она никогда не отпустила бы мужа в Бразилию.
Мистер Фокс жалел, искренне жалел, что попросил Марину лететь в командировку. Он так и сказал. В ответ Марина призналась, как она страшно жалеет, что согласилась. Но она была очень хорошей студенткой, и очень хорошим доктором, и очень хорошей сотрудницей, любовницей и другом, и если ее просили о чем-нибудь, она выполняла просьбу, будучи уверенной, что раз человек просит, значит, ему это важно. Она добилась успехов в жизни, потому что редко отклоняла просьбы. Так почему же ей изменять своим правилам теперь?
Они оба стукнулись ногами о кофейный столик, когда шли по дому, не зажигая света. Прижались к стене в тесном коридоре. Ворвались в спальню, упали на постель и до изнеможения исчерпали любовь и гнев, извинения и прощение, все, что могло прийти им в голову и выразить то, для чего они не находили слов. Когда все закончилось, они заснули, изнеможенные.
И тут Марина закричала.
Как это случилось, она и сама не могла объяснить. Прошла целая минута, а она никак не могла проснуться и продолжала жить в чертогах своего сна, где единственным выбором был крик. Открыв глаза, она увидела испуганное лицо мистера Фокса. Он держал ее за плечи и, казалось, был готов закричать и сам. Она едва не спросила его, что случилось, но потом все вспомнила.
— Я принимаю лариам, — сообщила Марина. Во рту не было слюны, и без этой смазки слова прилипали к ее губам. — Его побочное действие — кошмары.
Она соскочила с постели и, присев на корточки, накинула на плечи простыню. Закрыла лицо руками. Ей казалось, что она слышит шорох пота, текущего по ее шее. Теперь она проснулась окончательно.
Ее рейс в шесть сорок пять утра из аэропорта Сент-Пол — Миннеаполис.
Она еще успеет собрать вещи, полить цветы и вытащить из холодильника скоропортящиеся продукты.
Вот только нужно встать на ноги.
Мистер Фокс сел рядом с ней и обнял ее за колени.
— Что тебе приснилось? — спросил он.
Она хотела сказать ему правду, потому что любила его. Но не знала, как выразить свой сон словами. И она ответила ему так же, как в детстве отвечала матери: это было что-то ужасное, но что именно, она не помнит…
Когда мистер Фокс вез ее в аэропорт, шоссе было сухим от мороза, а на обочинах белели остатки снега, хотя накануне днем воздух прогрелся до пяти градусов тепла. Таково непостоянство весны. Утренняя мгла казалась темнее ночной. Они были взвинчены недосыпом и разговорами и, выехав с большим запасом в расчете на чудовищный поток машин, не учли, что еще очень рано и водители гипотетического чудовищного потока машин еще сладко спят.
Они приехали в аэропорт в начале шестого.
— Я провожу тебя до стойки регистрации, — сказал он.
Она покачала головой.
— Я пойду одна. Тебе надо заехать домой и собраться на работу.
Она не знала, зачем это сказала.
Ей хотелось не разлучаться с ним никогда.
— Я хочу сделать тебе на прощанье подарок, — сказал мистер Фокс. — Вчера я приехал к тебе ради этого, но потом забыл.
Он открыл бардачок, вытащил маленький черный чехол, расстегнул на нем «молнию» и извлек какой-то явно очень дорогой телефон.
— Знаю, ты сейчас скажешь, что у тебя уже есть телефон. Но поверь мне, такого у тебя нет. По этому телефону ты сможешь звонить из любой точки мира, отправлять и получать письма и пользоваться джи-пи-эс. Так что заодно определишь и свое местонахождение, когда приедешь к доктору Свенсон.
Он сиял от радости…
— Все готово к работе. Я уже ввел свои телефонные номера. Все инструкции в сумке. Может, ты прочтешь их в самолете?
Марина посмотрела на повеселевшее лицо босса. Прямо хоть снимай документальную короткометражку про отважного фармаколога, отправляющегося на далекую Амазонку!
— Спасибо, мне наверняка пригодится.
— Продавец сказал, что можно звонить хоть из Антарктиды.
Марина изобразила изумление.
— Я хочу поддерживать с тобой постоянную связь. Хочу быть в курсе всего, что там происходит.
Она убрала телефон и крошечные наушники в сумку.
С минуту они сидели молча. Потом Марина решила, что пора прощаться.
— Как насчет твоих снов? — спросил мистер Фокс.
— Они прекратятся.
— Но ведь ты продолжишь принимать лариам?
Они купались в световом потоке, льющемся сквозь высокие стеклянные стены аэропорта. Почему в аэропортах всегда такие до нелепости высокие потолки? Чтобы создавать у пассажиров соответствующее настроение перед полетом?..
Мистер Фокс смотрел на нее серьезно и требовательно.
— Конечно, — ответила она.
Он вздохнул и взял ее за руку.
— Вот и хорошо, — он сжал ее пальцы. — Хорошо. У тебя будет огромное искушение выбросить таблетки, раз из-за них тебе снятся такие сны. Я не хочу, чтобы ты там заболела… — Он умолк.
— …И подцепила желтую лихорадку, — добавила она.
Мистер Фокс вдруг почему-то сосредоточился на руке Марины, словно хотел напоследок изучить ее форму и величину. Рука была левая — он сидел с левой стороны. Кончиками пальцев он провел по ее безымянному пальцу, словно надевал на него кольцо. Вот только кольца-то не было.
— Ты прилетишь туда, выяснишь все, что сможешь, и сразу назад, — он заглянул ей в глаза. — Обещаешь?
Она пообещала.
Он все еще не отпускал ее безымянный палец. У нее на губах вертелся вопрос — что это означает, то ли самое, о чем она думает? А вдруг она ошибается? Ей не хотелось услышать от него нежелательный ответ. Они вместе вышли из машины на утренний холод. Мистер Фокс вытащил из багажника чемодан, поцеловал Марину и потребовал, чтобы она еще раз пообещала ему, что будет вести себя осторожно и быстро вернется домой.
Потом он сел в машину и уехал.
Марина стояла на ледяном ветру и глядела на удалявшиеся габаритные огни, пока они не затерялись среди других машин. Тогда она покатила чемодан к главному терминалу аэропорта и поставила его возле барьера. Вслед за этим она расстегнула «молнию» на чехле и, вытащив телефон, зарядное устройство и инструкции, пошарила внутри его, ожидая найти кольцо. Телефонный чехол был единственным местом, куда мистер Фокс мог его положить. Если он так сделал, тогда все хорошо, тогда она воспользуется новым телефоном, позвонит мистеру Фоксу и скажет: да, она согласна стать его женой.
Но когда, все обшарив, Марина ничего не нашла, кроме собственной глупости, она сложила все назад, а инструкции сунула в сумочку, на случай, если ей захочется изучить их во время полета. Телефон она запихнула в чемодан и стала шарить руками по аккуратно сложенным блузкам и нижнему белью, паре туфель, пока не нашла маленькую косметичку, как две капли воды похожую на чехол от телефона. В ней она держала лекарства: аспирин, пептобисмол, амбиен, антибиотики широкого спектра. Она вытащила упаковку лариама и, не задумываясь, сунула его в контейнер для мусора. И тут же подумала, что у нее явные проблемы с воображением, раз ей даже не приходило в голову, что таблетки можно просто выбросить…
Увы, выбросив лекарство, она не избавилась от снов; они будут терзать ее до тех пор, пока в крови остается лариам, поэтому в самолете она всячески старалась не заснуть, хотя ночью спала всего часа три. Фирма купила ей билет бизнес-класса до Майами, а оттуда до Манауса. Просторное кресло приняло ее в свои объятья, располагая к отдыху. В семь тридцать утра сидевший рядом с ней мужчина в черно-сером костюме попросил у стюардессы «Кровавую Мэри». Интересно, подумала Марина, каким классом летел Андерс и дали ли ему, как ей, сотовый телефон с джи-пи-эс?
Что-то не верится.
В воздухе слегка запахло водкой и томатным соком. Голова Марины упала на плечо, и перед ней появился мистер Фокс. Он держал ее за безымянный палец и призывал вернуться домой.
Она тут же вскинула голову.
Жену мистера Фокса звали Мэри. Она умерла от неходжкинской лимфомы в пятьдесят пять лет. В том году Марина пришла работать в фирму «Фогель». Если бы у Марины было больше времени на размышления (а его было немного), вероятно, она бы сделала вывод, что, как бы ни опровергал это мистер Фокс, к Марине его влекло то, что она была намного моложе его и поэтому повторение ситуации, которую он уже пережил, было менее вероятным.
Впрочем, это едва ли объясняло, почему он послал ее в Бразилию…
Мистер Фокс повесил в рамке фотографии жены — одну на кухне, другую, где Мэри была с двумя дочерьми, в соседней комнате. На них она выглядела очень симпатичной: широко раскрытые глаза, добрая улыбка, густые волосы пшеничного цвета завязаны узлом на затылке. Мэри преподавала математику в школе в Иден-Прери; там учились и ее дочки.
— Мы не знали никаких проблем с учебой и воспитанием, — сообщил как-то мистер Фокс, взяв в руки фотографию.
— Вот Элли, она очень похожа на мать, — он показал на младшую дочь. — Сейчас она — интерн в клинике Кливленда, специализируется на радиологии, замужем за учителем английского. А вот Алиса не замужем, — он передвинул палец на девочку с более темными волосами. — Она сейчас живет в Риме, маклер по международным долговым обязательствам. В Италию она поехала, когда училась в колледже Вассара, и ей там понравилось. По ее словам, в душе она итальянка.
Марина вглядывалась в лица дочерей мистера Фокса.
Девочки были еще маленькие, вероятно, шести и восьми лет. Трудно было представить их врачом и финансистом. Мэри на снимке была моложе, чем сейчас Марина; она сияла здоровьем, как сияли искорками речные волны за ее спиной. Мать и дочки стояли на берегу реки возле перевернутого каноэ. Они держали весла и улыбались; их улыбки были адресованы мистеру Фоксу — сорокалетнему отцу семейства, нажимавшему на кнопку фотоаппарата.
— Я-то думал, что они останутся здесь, — вздохнул он, вешая фотографию на место. — Может, и уедут на время, чтобы закончить учебу, но потом вернутся, выйдут замуж, родят нам внуков. Тогда я мало думал о смерти, но в душе был уверен, что Мэри переживет меня, по крайней мере, лет на десять. Она всегда была активной сторонницей здорового образа жизни. Ходила в походы, питалась овощами, никогда не курила, была очень общительная. Я мог поклясться чем угодно, что она меня переживет.
Он задумчиво постучал пальцем по верху рамки.
— Такая наивность с моей стороны, верно?
И правда, все дело в наивности, подумала Марина.
Вот Карен — вышла замуж за Андерса и родила ему троих сыновей; они оба верили, что он всегда будет рядом, чтобы заботиться о них. Карен и Андерс наивно думали, что никто из них не умрет так рано, ведь они так нужны друг другу и своим сыновьям! Если бы они хоть на минуту предположили, что все обернется для них так, как обернулось, вряд ли им хватило бы смелости начинать совместную жизнь. Да и сама Марина появилась на свет из-за наивности матери, поверившей, что любовь одержит верх над стремлением вернуться на родину, и отца, думавшего, что он сможет забыть свою страну ради девушки из Миннесоты. Если бы ее родители не были столь простодушными и полными надежд, она бы не родилась. Марина представила своих родителей в виде практичной и расчетливой парочки, и вдруг кинопленка с ее жизнью прокрутилась вспять, пока маленькая героиня не канула в небытие. Да-да, наивность — питательная среда, субстрат для выживания вида, для продолжения рода человеческого. Так что Марина, все понимавшая, могла тем не менее надеяться, что мистер Фокс когда-нибудь предложит ей руку и сердце…
Она и сама была когда-то замужем за однокашником, но теперь не относилась к тому браку всерьез. Они поженились на третьем году ее ординатуры и без всяких сожалений развелись в конце пятого. За два с половиной года они с мужем практически никогда не пробуждались одновременно. Если бы не свадьба, хоть и скромная, это было бы просто неудачное сожительство с приятным мужчиной. Она и сама была наивной, поверив, что они смогут построить семью на том, особенно трудном, отрезке их учебы, хотя все знакомые убеждали их в обратном. Она тоже верила, что любовь все одолеет, а когда этого не произошло, лишилась не только мужа, но и иллюзий. За неделю до развода ей стукнуло тридцать. Они с мужем купили в канцелярском магазине комплект бланков, необходимых для развода, сели за кухонный стол и дружно их заполнили. Ему досталась мебель в спальне, она взяла себе мебель из гостиной. В порыве великодушия она предложила ему забрать кухонный стол и стулья, на которых они сидели; он милостиво согласился, зная, что она сделала это искренне. В Балтимор прилетела ее мать — помочь ей найти небольшую квартиру и забрать себе Маринину половину свадебных подарков, ставших постылыми. В тот тяжелый день Марине больше всего на свете хотелось лечь на диван в гостиной, выпить стакан шотландского виски и выплакаться.
Но не было времени. Через шесть часов ей нужно было вернуться в госпиталь.
В том, что ей захотелось среди бела дня лечь на диван и напиться, был виноват не конец семейной жизни, а конец ординатуры по акушерству и гинекологии. После четырех лет из пятилетней программы она переключилась на клиническую фармакологию и обрекла себя еще на три года учебы. И хотя мать приехала в Балтимор специально, чтобы поддержать ее после развода, Марина не сказала ей, с чем она порвала на самом деле. Она не сказала ей, что жизнь, которую она испортила, принадлежала не ей, и не Джошу Сью, а кому-то еще, кого она даже не знала. Она не рассказала матери ни про несчастье, ни про последовавшую за ним испанскую инквизицию. Целый год она не говорила ей, что перевелась на фармакологию, а потом упомянула об этом буднично, словно о самой естественной в мире вещи.
Она не рассказала матери про доктора Свенсон.
Марина зябко поежилась.
Под самолетом простиралась мягкая и белая облачная равнина, отгораживавшая пассажиров от земной поверхности.
Где они летели — сказать было невозможно.
Она оперлась затылком о подголовник и решила чуточку вздремнуть. Пару минут, не больше. Такой волшебный трюк она освоила в годы ординатуры, когда засыпала, войдя в лифт, и просыпалась на нужном этаже. После этого она быстро встряхивала головой и входила в палату пациента, не так чтобы отдохнув, но более-менее восстановив силы.
Нащупав кнопку на подлокотнике, она нажала на нее и откинула назад спинку кресла. Установила свой внутренний будильник на пять минут и сдалась на милость сна, который не отпускал ее с тех пор, как кошмары вытолкнули ее утром из постели. На этот раз она увидела себя не в Калькутте. Раздвинулись двери лифта, и она очутилась в холле с кафельным полом в фирме «Фогель». Неожиданно вся прошедшая жизнь предстала перед ней в ином свете. Она поняла, что должна была рассказать Андерсу про доктора Свенсон. Конечно, трудно было предугадать, как отзовется ее история на его командировке в Амазонию. Но она решила не говорить ему про нее не оттого, что такая информация была бы для него лишней. Нет-нет, она избегала лишних проблем для себя. Ясное дело, Андерс обрадовался бы любой подсказке. Не исключено, что эти дополнительные факты могли бы изменить его участь. Как минимум он вел бы себя осторожнее. Чем больше Марина думала об этом, тем стремительнее шла по холлу. Стеклянные двери лабораторий и офисов были темными. Все коллеги уже ушли домой.
Все, кроме Андерса.
Он сидел за своим столом спиной к ней. Это было необычно. Утром она всегда являлась на работу раньше него. Он отвозил мальчиков в школу. Теперь, при виде его широкой прямой спины и выцветших волос она вскрикнула от радости.
— Я боялась, что пропаду тут без тебя, — сказала она.
Ее сердце выстукивало 150, а то и 160 ударов в минуту.
На его лице отразилось легкое удивление:
— Я действительно уходил из лаборатории. Почти дошел до парковки, как вдруг спохватился, что забыл свои часы.
Тут он надел браслет на левую руку и щелкнул замком. Андерс всегда снимал утром часы, да и все они снимали — слишком часто приходилось мыть руки, надевать и снимать резиновые перчатки.
— Что с тобой? За тобой словно собаки гнались.
Он положил ей руку на плечо и вдруг начал трясти ее, сначала деликатно, потом все сильнее.
— Мисс, — говорил он, словно они не были знакомы давным-давно. — Мисс…
Марина открыла глаза.
Мужчина в костюме тряс ее за плечо, а стюардесса заглядывала ей в лицо. Марина увидела прямо перед собой женский рот, густо накрашенный розово-коричневой помадой. — Мисс?..
— Извините, — пробормотала она.
— Что, неприятный сон приснился? — спросила стюардесса, выпрямляясь.
Теперь Марина увидела ее целиком. Сколько времени она тратит утром на такую обильную косметику? Во сколько ей приходится вставать?
— Вам принести воды?
Марина молча кивнула. Когда имеешь дело с лариамом, не сразу и понятно, где сон, а где явь. «Фогель», Андерс, лаборатория — они все еще здесь, рядом с ней, реальные, нужно лишь закрыть глаза…
Зато самолет относился скорее к области кошмаров.
— Я и сам не люблю летать, — заметил мужчина в костюме и отхлебнул «Кровавую Мэри». — Держусь только на лекарствах.
— Нет-нет, я не боюсь, — возразила Марина.