Тетке в серых лохмотьях, похоже, наскучило играть с девочкой. Отметив дом городничего, холера отправилась шнырять по другим дворам, не брезгуя ни богатыми, ни бедными. Кругом старалась поставить свою смрадную отметину. Врачи в земской больнице работали не покладая рук. В окрестных деревнях, где свирепствовала зараза, строились холерные бараки. Кругом горели костры, сжигающие зараженную одежду. Артем Вознесенский, студент медицинского факультета, попросился помогать. Его направили в зараженное село. Врачи ходили по домам, проводя дезинфекцию.
Но жители города были уверены – без помощи святого не справиться с бедой.
Послали на Кострому, в монастырь преподобного Геннадия, что за двадцать верст от Любима, за иконой.
Когда святыня прибыла в город, возле городского собора на площади уже толпился народ. Пройти по зараженному городу крестным ходом пришли все, кто мог ходить.
За иконой преподобного Геннадия Любимоградского и другими иконами несли хоругви. Затем шествовали церковнослужители всех любимских церквей, следом шел народ.
Пели певчие, женщины в рядах старались подпевать.
От собора через площадь к Троицкой церкви, затем на большую дорогу, мимо острога с тюремной церковью, обходя город, крестный ход направлялся к храму Предтечи и завершал свой путь там, откуда начался.
Сонечка Круглова шла вместе с Маней и Эмили. Ей повезло – она попала в ряд сразу после церковников. Посчастливилось Сонечке, конечно же, только благодаря дружбе с Маней Вознесенской. Иначе тащилась бы сейчас с братьями в самом конце колонны.
Церковнослужители шли широко, и в промежутки ей было видно тех, кто несет хоругви, а это было самое необходимое. Ведь как раз вышитую хоругвь с изображением Георгия Победоносца нес Володя Вознесенский, который вот уже несколько месяцев занимал ее воображение. Всякий раз, когда Соне доводилось видеть его – бравого, с военной выправкой, в мундире с золотыми пуговицами и блестящей пряжкой ремня, сердце ее начинало восторженно биться, а кровь приливала к щекам, делая их пунцовыми.
Поначалу она оправдывала свои чувства тем, что всегда немного завидовала мальчикам и, пожалуй, сама могла бы блеснуть в таком мундире, лихо проскакать на коне и тому подобное.
Потом она поняла, что смирилась со своей женской участью, и зависть перешла в обожание. Нарочно, в дни отпуска Владимира, она каждый день навещала подружку, чтобы полюбоваться своим кумиром. Она приносила свой альбом, куда он вписал несколько строк о юных розах.
Теперь, шествуя позади него и издали бросая горестные взгляды, Соня страдала – ее кумир должен так скоро отправиться на место службы! И у нее нет никакой надежды на взаимность – ей всего тринадцать лет!
Рядом с Соней шла Эмили, которая тоже совсем не думала об эпидемии холеры. Ее мысли о монастыре тоже начали блекнуть. Сначала на нее воздействовала Ася, хладнокровно заявив, что монастырской жизни изнеженная Эмили не выдержит.
– Но почему?
– А потому. Ты думаешь, монахини только молятся Богу и бродят в размышлениях по саду?
– Ну…
– Монахини все делают сами. Сеют хлеб и убирают его, обрабатывают лен, готовят еду, стирают. Они даже строят сами, ведь мужчин у них нет.
– Но…
– А зимой монахини ездят в лес за дровами, возят их на санях, сами пилят и сами колют дрова.
– Но… когда же они молятся Богу?
– А вот во время работы и молятся.
Асины утверждения не могли подвергаться сомнению, поскольку все знали, что первые годы своей жизни она провела в монастыре.
И все же сильнее Аси воздействовал на Эмили Алеша Вознесенский, однажды выбрав ее королевой.
После того случая Эмили вдруг поняла, что это совершенно особенный мальчик. В его облике, в его худом лице и глазах цвета речной гальки теперь она видела непохожесть, резкое отличие от остальных. И то, что он выделил ее из всех девочек, было, конечно же, главным его достоинством.
Но сегодня он шел рядом со своим старшим братом, нес хоругвь и походил на архангела Михаила. Она шла позади него и видела тонкую шею со спускающимися на нее русыми волосами и левое ухо, не торчащее, как у некоторых, а, напротив, прижатое к голове.
– Пойдем пролезем под иконой! – дернула ее за руку Соня.
Соня вместе с Манечкой Вознесенской уже выходили из своего ряда, чтобы пробежать вперед.
Пролезть под иконой преподобного считалось большой удачей. Так ты приобщаешься к святому и, конечно же, получаешь от него защиту и благодать.
Эмили не долго раздумывала и кинулась вслед за девочками. Дождавшись своей очереди, нырнула под большую старую икону, которую несли два причетника.
– Теперь мы точно не заболеем! – шепнула Соня и стрельнула глазами туда, где золотом отливали хоругви.
Эмили тоже взглянула туда и робко улыбнулась. Алеша Вознесенский, серьезный и бледный, скользнул по ней взглядом и не ответил на улыбку.
Он не увидел ее!
Эмили остановилась как вкопанная. Если бы Соня не утянула ее за собой, она бы так и осталась стоять, и ее, пожалуй, затолкали бы совсем.
Нет, он, конечно же, видел ее, но не обратил никакого внимания! Это еще хуже, чем если бы он не заметил или не узнал. Как же так? Ведь совсем недавно, в Петров день, на ярмарке, куда она отправилась вместе с Асей, Алеша так мило оказывал ей знаки внимания! Он купил Эмили сахарного петуха, катал на каруселях, а когда они всей большой компанией гуляли на Валу, то шел с ней рядом и буквально заглядывал в глаза. И вдруг такой холод!
Эмили так расстроилась, что уже ничего не видела и не слышала вокруг.
Отец Сергий повернулся к ним и негромко сказал:
– Помолитесь за свою подружку, дети мои. Ей теперь нужна ваша помощь.
Эмили устыдилась своих мыслей и стала думать об Асе.
Маменька сказала недавно, что Августина теперь круглая сирота. И что «если бедняжка выживет», то заботой маменьки станет «устройство ее судьбы». Предположение, высказанное вслух, было столь чудовищно, что Эмили похолодела. Ни смерть одноклассницы Анхен, Липочки, ни кончина повара не подействовали на девочку так, как только одно это предположение, высказанное маменькой. Ася, подруга ее детских игр, почти что сестра!
Эмили стало стыдно, что во время крестного хода позволила себе эгоистические светские мысли, и она начала истово, искренне молиться любимскому святому, вымаливая подружке избавление от хвори.
О чудодейственном свойстве крестных ходов в городе существовало неоспоримое мнение большинства.
Отец Сергий спустя несколько дней после описанного события сделал запись в летописи своего прихода:
28 числа июня, в подторжье Петровской ярмарки, открылись в городе Любиме признаки холеры, а около 10-го и смертность от оной и продолжалась долее половины августа. Умерших от болезни было по городу тридцать человек возрастных. Когда же граждане усердно решились принять к себе образ преподобного Геннадия, тогда болезнь начала умягчаться; а когда обнесли сей образ с крестным ходом вокруг города, тогда начала прекращаться, и очень скоро прекратилась. Эти события сильно укрепляют любимцев в той вере, что настоящее явление холеры, как и прежние, прекратилось по ходатайству и молитвам преподобного о. нашего Геннадия, Любимоградского Чудотворца.
После того как сделана была в летописи эта запись и в городском соборе отслужили благодарственный молебен святому Геннадию, Ася, еще сильно слабая, уже вернулась в дом городничего. Ей так и не удалось выяснить, кто же приносил ей каждое утро цветы в барак, который здоровые люди старались обходить стороной.
В старшем классе гимназии у Августины появился воздыхатель.
Первой его обнаружила Сонечка.
– Смотрите, девочки, опять стоит! Давеча стоял пялился, третьего дня его здесь видела… Интересно, для кого из нас?
И она хитро прищурилась.
Маша с Асей переглянулись и покосились в сторону пруда, где в тени деревьев маячил парень в мундире городского училища. Из-под козырька форменной фуражки поблескивали стеклышки очков.
– Симпатичный, – милостиво улыбнулась Маня, наблюдая, как парень, заметив, что девушки обратили на него внимание, смутился и покраснел.
– С чего ты взяла, что он для нас тут стоит?
– Говорю тебе, всю неделю маячит, я давно заметила. То на лавочке сидит, а то, как мы подходим, вокруг пруда прогуливается. И всегда – в обед, как нам из гимназии идти!
Пруд этот, устроенный жителями для пожарных нужд, был ровный, почти квадратной формы и скрывался в тени кленов и лип. Парень, будто прогуливаясь, обошел его и остановился на прежнем месте.
Девушки обычно шли домой длинной дорогой – вначале на Троицкую, провожать Машу, затем – уже вдвоем – к наплавному мосту, где прощались и каждая отправлялась в свою сторону.
Девушки обычно шли домой длинной дорогой – вначале на Троицкую, провожать Машу, затем – уже вдвоем – к наплавному мосту, где прощались и каждая отправлялась в свою сторону.
– Вот мы сейчас и проверим, ради кого он тут дежурит!
Девушки обогнули пруд, неторопливо двинулись в направлении Машиного дома. Кавалер двинулся следом, но у Троицкого моста отстал. Дойдя до Машиного дома, подруги не расстались, а втроем отправились дальше – мимо торговой площади к мосту.
– Выдохся, – обернувшись, усмехнулась Соня.
Но она ошиблась. У торговых рядов преследователь вырос как черт из табакерки! Стоял в галерее и улыбался.
У моста подружки приостановились и стали прощаться. Парень тоже остановился и, отвернувшись, стал глазеть на ворон, облепивших крышу часовни.
Затем, прячась за деревьями в аллее, подобрался ближе и стал прохаживаться, вероятно, ожидая, когда же они начнут расходиться.
Ася двинулась одна по набережной. Ее так и подмывало оглянуться! За кем из них двоих теперь следует незнакомец?
У беседки она приостановилась, сделала вид, что желает взглянуть на воду. И сразу же боковым зрением увидела: он идет за ней.
Это ради нее он всю неделю прятался в тени листвы у пруда!
Сильное чувство, что-то сродни взлету удовлетворенного тщеславия, всколыхнулось внутри.
У нее есть тайный воздыхатель! Сам факт этот волновал и заставлял сердце биться сильнее.
Он стал ходить за ней на расстоянии, не смея приблизиться, чтобы завязать знакомство. Он провожал ее теперь до дому каждый день. Это была волнующая игра.
Маня узнала для нее, что парень живет в Заучье вдвоем с матерью. Зовут его странно, по-девичьи – Лелька. Мать его очень бедна, и по ее просьбе Лельку определили в училище на казенный кошт.
Странное дело – все эти сведения мало интересовали Асю. Сам Лелька, его руки, торчащие из рукавов куцего пиджачка, который стал явно маловат, его улыбка, его голос – не это занимало Асю. Ее волновало новое ощущение самой себя. Она будто стала видеть себя со стороны его глазами.
Вот он смотрит на нее и думает: какая милая барышня! Какой у нее профиль, глаза… Какие у нее плавные руки и приятная походка… Как идет ей эта пелерина и длинная юбка-гофре…
Думал ли Лелька что-нибудь подобное, оставалось тайной. Асе вполне хватало собственных фантазий для нового самоощущения.
Были и неудобства в этом новом обстоятельстве. Например, когда она отправлялась на мостки полоскать белье или, повязав волосы выгоревшей на солнце косынкой, полола грядки, ей совсем не хотелось, чтобы кавалер видел ее.
И так получалось, что в эти минуты он и не появлялся в поле ее зрения. И у нее оставалась стойкая иллюзия, будто воздыхатель наблюдает ее только в самом выгодном свете.
То, что у Аси появился кавалер, не укрылось от глаз проницательной фрау Марты. Она ничего не сказала по этому поводу, и долго Ася находилась в заблуждении, что фрау Марте невдомек, чем заняты мысли ее подопечной.
Как же она ошибалась!
Однажды хозяйка позвала Асю сопровождать ее по делу. Асе не впервой было ходить с хозяйкой с деловыми визитами. Ни о чем не подозревая, Ася отправилась вслед за фрау Мартой. Ее не смутило даже то, что Эмили было отказано в предложении сопровождать их.
– Займись грамматикой с Гретой! – на ходу бросила мать озадаченной дочери.
Ася несла пустую корзинку и вежливо отвечала на вопросы фрау Марты, пока они миновали торговую площадь, перешли соборный мост и очутились на одной из грязных улиц Заучья. Грязной улица была по причине осеннего ненастья. Приходилось жаться к заборам, и все равно ноги соскальзывали в жидкую грязь. Здесь не было деревянных настилов, и чем дальше они углублялись в улицу, тем беднее были домишки и реже заборы.
Ася в толк не могла взять, зачем понадобилось фрау Марте тащиться в такую погоду в такую даль! Да она, пожалуй, пешком дальше собора и не хаживала прежде!
Между тем фрау Марта решительно толкнула покосившуюся калитку и ступила на скользкую дорожку чьего-то бедного двора. Убогая халупа в глубине его светилась подслеповатым окошком. Еще не войдя в сени этого строения, Ася почувствовала себя неуютно. Отсутствие сторожевой собаки уже говорило о том, что хозяева бедны как церковные мыши.
Супруга городского исправника решительно постучала в дверь, обитую клеенкой.
Открывать им не торопились. Затем все же дверь отворили, и Ася увидела хозяйку – небольшого роста женщину, показавшуюся ей старой.
Увидев фрау Марту, женщина ужасно смутилась, не знала, куда деть руки. Стала приглашать их войти, поспешила что-то убрать с табуретки.
– Зачем же вы сами-то, фрау Марта? – суетилась хозяйка убогого жилища, из всех углов которого сочилась нищета. – По грязи-то, по распутице? Я бы сына прислала. У меня почти все готово, я бы сама…
В углу комнаты трещала лучина, перед которой была установлена кудель. Рядом были разложены кучки необработанной овечьей шерсти. Ужасно пахло этой шерстью. Похоже, женщина до их прихода занималась переработкой пряжи.
– Не беспокойтесь, – остановила ее фрау Марта. – Мы вот с Августиной решили прогуляться.
– Это дочка ваша? – сделав умильное лицо, уточнила женщина.
– Нет, это моя воспитанница.
– Вот как? Бедная сиротка? – Женщина приблизила к Августине свое морщинистое лицо, и та невольно отпрянула.
Бедная сиротка! Как она посмела так о ней сказать?!
Возмущение, брезгливость, жалость, гнев – вся эта смесь забурлила в стоящей столбом девушке.
Фрау Марте как с гуся вода. Она сидела посреди полутемной комнаты с прогнившими полами вполне довольная, будто каждый день имела дело с чем-то подобным.
– Так вы говорите, заказ готов?
– Готов, готов, почти весь готов! – засуетилась женщина. – Сейчас принесу. Большие носочки уже готовы, а деткам Лелечка на неделе занесет.
Августину жаром обдало. Но она все еще отказывалась до конца верить ушам. Может, это всего лишь совпадение?
Женщина вынесла горку вонючих шерстяных носков. Фрау Марта невозмутимо осмотрела товар и осталась довольна. Так вот у кого каждый год она покупала носки из овечьей шерсти, которые Августина потом стирала и подолгу сушила во дворе, чтобы выветрить этот невыносимый запах!
В то время, когда скрипнула входная дверь, Ася еще на что-то надеялась. Она нарочно отвернулась, наблюдая, как фрау Марта отсчитывает деньги.
– Мама, почему дверь-то нараспашку? – раздалось из сеней.
Ася зажмурилась.
Когда она открыла глаза, прямо перед ней, подпирая головой потолок, стоял ее воздыхатель.
Как он был смущен! Конечно, он был потрясен не меньше Августины и тоже, как она, наверняка был готов провалиться сквозь пол своей халупы.
Фрау Марта еще о чем-то говорила с матерью Лельки, а Ася уже торопилась на воздух, во двор, за калитку. Она ждала хозяйку там и кипела, бурлила.
Так вот зачем фрау Марта потащила ее в эту Тмутаракань! Она все знала!
Она нарочно привела ее, чтобы наглядно показать, что собой представляет Лелька! Ткнуть носом в его нищету, чтобы она, Ася, знала, кто оказывает ей знаки внимания!
Как гадко, унизительно, противно! Как жестоко!
Ася шагала впереди хозяйки, нарочно не выбирая дороги, наступая ботинками в самую жижу, пачкая подол платья, зло размахивая корзинкой со злосчастными носками.
Фрау Марта, казалось, не замечала ее состояния. Когда вышли на мощеную улицу, она вздохнула, будто выныривая из своих невеселых мыслей, и грустно произнесла:
– Бедный молодой человек! Какая жизнь ждет его будущую жену? Больная мать, нищета, беспросветность!
Ася ничего не ответила, зло стуча каблуками по мостовой. Что за манера чуть что – сразу выдавать замуж? Неужели нельзя просто быть счастливой оттого, что тебя кто-то боготворит? Какая разница – бедный он или богатый? Она ведь не собирается за него замуж!
Словно подслушав ее мысли, фрау Марта сказала:
– К сожалению, в наше время девушка не может позволить себе общаться с молодым человеком просто так, без перспективы. Это наносит огромный урон репутации, хотим мы того или не хотим. В таком городке, как у нас, – особенно.
Ася не посмела перечить вслух. Более того, в ее внутреннем мире, находящемся последнее время в состоянии постоянного праздника, что-то нарушилось в результате этого визита. Она должна была подумать. И она думала. И чем больше она думала, тем сильнее в ее душе разрастался протест. Она не позволит делать из себя безвольную куклу! Она не Анхен! Она желает, чтобы у нее был обожатель, и никто не посмеет ей в этом помешать!
Но Лелька на другой день не появился в поле ее зрения. Не пришел он к пруду и день спустя, и всю неделю. А в субботу в земстве давали благотворительный спектакль. Ася не хотела идти, переживая свое горе, но подруги притащили ее почти силой. Маша держала в руках маленький букет незабудок – у матушки Александры имелся настоящий зимний сад. И букет этот был так мил, что Ася грустно на него смотрела и думала о том, как безрадостна жизнь. Наступает осень, а впереди длинная зима – без любви!