Мужчина в кожаной куртке диктовал сидящей у стола девушке в красной косынке:
– Миски фаянсовые, двадцать штук. Бочонок вологодского масла, одна штука. Кружки пивные, глиняные, двадцать штук. Столы дубовые, пять штук. Лавки дубовые же, десять штук.
– Давай, давай, Ленька! Может, с моего добра-то богаче станешь, – не сдержался Данила Фролович.
Кожаный невозмутимо продолжал диктовать:
– Ложки деревянные, тридцать штук. Ложки алюминиевые, двадцать штук. Стаканы…
– Отольются тебе, Ленька, мои слезыньки. Помяни – отольются! – пообещал Круглов.
– А ты, дядя Данила, меня не стращай. У меня приказ сверху – добро у богачей реквизировать и отдать народу! Мы, дядя Данила, новый мир строить собираемся. Богатых там не будет. Все равны.
– Ну строй, строй, Ленька. Много ты понастроишь моими ложками. Я-то свое добро сызнова вот этим горбом наживу, а ты, голозад, богаче никого не сделаешь и сам не станешь, помяни мое слово!
– Это почему же? – усмехнулся Кожаный, оглядываясь на своих помощников. – Или я глупей тебя?
– Вкалывать ты не любишь, Ленька. Я же тебя как облупленного знаю. Ты прежде-то норовил в Питере на отхожем промысле в люди выбиться. Да не вышло. Теперь вот вернулся и думаешь за чужой счет разбогатеть?
– Вы, гражданин Круглов, эту демагогию-то бросьте. Не мешайте людям работать.
– Это кто здесь работает? – возмутился Круглов. – Вы не работаете, вы грабите средь бела дня!
– Так ведь вы, гражданин Круглов, сами-то на блюдечке не принесете.
– Ах, вам на блюдечке? Нате, возьмите, граждане-товарищи!
Данила Фролович дотянулся до полки, где картинно были расставлены чайные чашки с блюдцами, и одним движением смахнул все на пол. Гора посуды одним движением была превращена в груду осколков.
– Ах, какой, однако, вышел конфуз! – закривлялся Данила Фролович, входя в раж.
Парни схватились за наганы. Кожаный посерел лицом.
В эту минуту с улицы в чайную вбежала жена Круглова, тетка Варвара, а за ней следом два старших парня Кругловых, за ними – Соня и Кирька.
– Грабят нас, дети! Средь бела дня, подлые, добро расхищают! – заорал Круглов, увидев своих.
– Уймите батяню, не то порешу! – пригрозил Кожаный.
Двое старших вцепились отцу в руки, но тот легко отбросил сыновей к двери.
– Удавлю! – шипел он на ненавистного Леньку, не видя никого вокруг. – Своими руками сопляка удавлю!
– Данилушка, пойдем домой! – умоляла Варвара.
Но Круглов разошелся. Покориться теперь ему стало совсем трудно, и он отодвинул супругу:
– Уйди. Все уйдите. Пущай убивают.
Услышав последнее, подросток Кирька кинулся отцу в ноги, обнял, уткнулся в сапоги, завыл срывающимся неровным голосом. Данила Фролович как от сна очнулся. В сердцах махнув рукой, молча вышел из чайной, а за ним следом – все его семейство.
На крыльце Сонечку остановил Кожаный:
– Круглова! Плохо воспитываешь родителей. Сама активистка, в ячейке состоишь, грамотная. А отец у тебя… просто темный, несознательный элемент.
– Вы уж простите его, Леонид Матвеич. Он у нас вспыльчивый.
– Вспыльчивый! Если бы не твои синие глаза, Круглова, сидеть бы твоему батюшке сегодня в остроге. Ради тебя пожалел…
– Так уж сразу и в остроге!
– А там за саботаж и под расстрел подвести могут. Дано такое разрешение, между прочим.
– Слова-то у вас какие-то, – скривилась Сонечка. – Батюшка же не со зла. Да и отходчив он…
Кожаный глазами обшаривал Сонечку, намереваясь продолжить интересный разговор, но тут она заметила подружек. Забыв про собеседника, охнула, кинулась к ним. Радость долгожданной встречи заслонила неприятный эпизод. Объятия, слезы, снова объятия – и вот уже подружки-неразлучницы втроем шаг в шаг – к Валу, где любили гулять прежде.
Сказать хочется так много, а спросить еще больше. Ася лаконично отвечала на вопросы. Да, она вышла замуж за Вознесенского – кто бы подумал… Да, у нее ребенок… Но как теперь Соня? Откуда такое внимание властей?
– Я работаю в школе для взрослых. Учу грамоте. Можешь ты такое представить, Ася? У нас ячейка молодежи. Вот Машу никак не затащу. Все с Митькой своим над книжками вдвоем сидят, любезничают.
– Да ну тебя, – отмахнулась Маша. – Мы к урокам готовимся. Оба преподаем в начальной школе. Пособий не хватает, учебников тоже. Митя с ног сбился…
– А ты, Мари, рассказала Инночке, как он тебя замуж звал?
– Правда? – повернулась Ася. – И ты молчала?
Маша пожала плечами.
– Так знаешь, что она ему заявила? Нет, ты послушай, послушай! Мне, говорит, Митя, муж не нужен, зато нужен друг.
– Софи, ты набралась манер у своих неграмотных учениц, – оборвала Маша.
– С кем поведешься, – согласилась Соня. – И ведь парень из-за этой ее философии не смог принять сан! Теперь так вместе с ней в школе и работает! Чтобы ежедневно созерцать объект вожделения!
– Ах, отстань, пожалуйста. Ты просто завидуешь.
– Конечно, завидую. Если бы Володенька вернулся…
– Маша, он пишет что-нибудь? – встряла Ася.
– Сейчас на фронте такая же неразбериха, как везде. Что он напишет? Слава Богу, жив. Артем из своего госпиталя чаще пишет.
– Кстати, Инна, ты ведь работала в госпитале? – вспомнила Сонечка. – Кажется, я нашла тебе работу! Доктор в больнице искал помощницу.
Инна… Как давно ее так никто не называл! Вместе с этим гимназическим именем к ней вернулась вдруг радостная надежда – все еще будет! Все образуется. Вот вернется Алексей…
Впрочем, он будто бы и не торопится. Как долго еще продлится эта бесконечная война?
«Как был вояка, так и остался, – с обидой думала она. – Неужели же им не надоело драться? Вернется, а я – старуха! Лучшие годы уходят безвозвратно…»
Так думала она, шагая утром на свое новое место работы, в расположенную на берегу Обноры земскую больницу, фасадом глядящую на город.
Ася научилась спокойно, без острой боли вспоминать Льва. Она научилась думать о нем как о красивой, придуманной сказке. Это была прививка любовью. Теперь она переболела и абсолютно здорова. Но ей нужен смысл! Воплощение мечты – уютный дом с круглым столом, значительный муж, воспитанные дети. И возможно ли это все в том мире, который, надвигаясь, показывает не лучшую свою сторону? Дождаться Алексея, уехать с ним туда, где иная, лучшая жизнь!
Начальник Аси, уже пожилой земский доктор, прописывавший когда-то детям Сычевых горькие пилюли, был настроен по-своему оптимистично.
– Ничего, Асенька. Вот скоро наши подключат союзников, ударят с запада. Попомните мое слово – не долго варварам пировать.
– Вы полагаете, доктор, война будет продолжаться?
– А как же вы думали, матушка? Кто же большевиков-то выкурит? Наша армия основательно разбита, а та, что осталась, заражена бациллой большевизма. Нужны значительные силы, и за пару месяцев, уверен, с этим безобразием будет покончено.
Ася поспешила закруглить опасный разговор. Все еще свеж в памяти был инцидент в Буженинове, переросший в трагедию.
Стояла парна́я весна – в саду матушки Александры проклюнулись нарциссы. В Троицком овраге, по сухим краям его, уже желтели крапины мать-и-мачехи, а по вечерам затевали свои первые запевы соловьи.
Матушка Александра возилась в саду, рядом с ней топал маленький Юлик, разгребая лопаткой приготовленный для клумбы навоз.
Одинокий путник в серой шинели, с походным рюкзаком, шагающий по улице со стороны Даниловской дороги, привлек внимание женщины. Она вытерла руки, поставила ладонь козырьком к глазам. Прежде чем он свернул к калитке, выдохнула:
– Володя!
Ноги подвели – дошла до крыльца и прислонилась к перилам. Молча смотрела, как сын открывает калитку. Юлик бросил лопатку и настороженно наблюдал за незнакомцем. Зареветь? Не зареветь?
На крыльцо выскочила Маша, за ней – Иван. Владимир уже обнимал мать.
– В отпуск?
– Совсем.
– Как, ты шутишь?
– Потом. Все потом. А это чей карапуз? – Владимир подошел к Юлику. – Неужели Алешкин?
– Это мой. – Ася торопливо спустилась с крыльца. Увидев мать, карапуз позволил себе выразить недовольство и громко заревел.
И вот уже всей толпой в дом – и самовар, и постные щи, еще теплые, из печки, и драники с топленым маслом…
Рядом с отцом, по правую руку, – Владимир. Он изменился. Юношеская молодцеватая красота утратила плавность, огрубела, превратившись в суровую притягательность мужчины. Каждый жест, слово, поворот головы, еще более, чем прежде, выдавали в нем офицера.
– Как же теперь ты, Володя, без армии?
– Теперь совсем не та армия. Я царю на верность присягал и своих убивать не желаю. Найду себе дело, не пропаду.
– Вот и верно! – воскликнула Маша. – Женим тебя тут…
– Хорошо бы, – поддержала дочь матушка Александра. – Пора уж, Володенька.
– Вот и верно! – воскликнула Маша. – Женим тебя тут…
– Хорошо бы, – поддержала дочь матушка Александра. – Пора уж, Володенька.
– Может, вы мне уже и невесту присмотрели? – прищурился Владимир.
Дочь с матерью переглянулись.
– Понятно, – покачал головой гость. – Дайте осмотреться-то… Сто лет дома не был! По лесу соскучился, по речкам нашим…
Владимир и в самом деле вскоре нашел работу – его взяли преподавателем в городское училище для мальчиков. По утрам он в саду делал гимнастику, яростно отмахивая локтями, обливался из бочки, а после шел по тихим улицам города своей военно-строевой походкой в училище. Там с первых дней своего появления Владимир поразил всех неукротимой энергией, выдумкой и авторитетом, который довольно быстро завоевал среди учеников. Первым делом Владимира стал его поход в воинскую команду, где он попросил для училища бездействующие духовые инструменты. Ему не отказали, и в городском училище начались репетиции оркестра. Он сам учил мальчишек азам музыкальной грамоты, сам расписывал партитуру для каждого инструмента, и к концу мая, когда улицы достаточно подсохли, его оркестр впервые вышел на улицу и заиграл марш. Впереди всех шел парнишка с красным флагом, а рядом вышагивал Владимир.
Когда оркестр шествовал по улицам, люди выглядывали из окон, частенько бросали дела и пристраивались позади, чтобы почувствовать то единение, которого, вероятно, не хватало городу с упразднением крестных ходов.
Сонечка Круглова долго ждала хоть какого-то знака внимания от предмета своей любви, но Владимир ограничивался вежливым кивком, не искал встреч и, казалось, с головой погрузился в работу, сделав ее смыслом существования.
Поначалу Сонечку терзала обида. Разве же она заслужила подобное отношение? Разве она не думала лишь о нем все эти годы, не просила в своих молитвах вернуть его живым и невредимым? И вот он здесь, рядом, но делает вид, что она для него ничего не значит. Возможно ли, что он все забыл, тогда как она питалась воспоминаниями и жила только ими?
Однако, наобижавшись всласть, Соня пришла к заключению, что первый шаг придется делать самой. Нужно было только выбрать подходящий момент.
Был Первомай. Школа рабочей молодежи, в которой преподавала Сонечка, вышла на маевку. Ждали лектора. Играл духовой оркестр.
Ученицы Сонечки танцевать были не обучены – лузгали семечки, расположившись на травке, и разговаривали.
Владимир дирижировал оркестром, но, вероятно, и в этом непростом деле он успел подготовить ученика. Учитель доверил парню руководство оркестром, отошел, встал у березы, закурил. Оркестр, хоть и не слишком виртуозно, но зато старательно, исполнял «На сопках Маньчжурии».
Соня, с сильно колотящимся сердцем, подошла и встала рядом. Вознесенский по-военному четко кивнул, затушил сигарету и оборотился в сторону Сонечки.
– Вы совсем позабыли старых друзей, Володя, – стараясь казаться беспечной, проговорила девушка. – Неужели несколько лет, что отделяют нас от детства, так сильно изменили… ваши привязанности?
– Отнюдь. Просто теперь, Софи, вы перестали быть тем ребенком, которого я мог учить кататься на коньках.
– Значит, дело в этом?
Владимир неопределенно пожал плечами.
– Ваши ребята неплохо исполняют вальс. Сделайте одолжение, пригласите меня танцевать.
От нее не укрылось некоторое замешательство, мелькнувшее на его лице.
Что это? Досада от ее навязчивости? Смущение перед учениками? Так или иначе, но кивком он пригласил ее к танцу, она взяла его под руку. Они вышли на середину открытой площадки, она положила руку ему на плечо. Вот когда Сонечка Круглова благословила уроки танцев, которые преподавали в женской гимназии!
Молодая листва берез кружилась перед взором, все пять куполов собора весело и одновременно торжественно проплывали в вальсе вместе с ними. Сонечка не видела никого, кроме Вознесенского. Ее щеки пылали, глаза блестели восторгом счастья, а он серьезно и вопросительно смотрел в эти глаза.
Поскольку Соня была занята переживанием важной минуты, она не заметила, как на площадке Вала появились новые лица. Леонид Матвеевич по прозвищу Кожаный привел лектора. И лектор, и Кожаный не без интереса наблюдали за вальсирующей парой, причем на лице представителя власти легко читалось явное неодобрение. Оно усилилось, когда оркестранты, вместо того чтобы завершить произведение, продолжили его по второму кругу. Виной тому являлся вошедший во вкус дирижер.
Вознесенский и Сонечка кружились в вальсе, тогда как работницы праздно сидели на травке, а лектор был вынужден ожидать тишины.
Кожаный в раздражении подошел к мальчишкам, что-то сказал дирижеру, музыка смялась и иссякла.
Вальсирующие остановились. Вознесенский галантно предложил партнерше руку и проводил туда, где ее давно ожидали.
– Вы, товарищ Круглова, сюда танцевать пришли? – нарочно не замечая Вознесенского, поинтересовался Кожаный.
Владимир напрягся, собираясь ответить, но Сонечка опередила его:
– Какой вы, однако, скучный, Леонид Матвеич. Начинайте лекцию, мы уже заждались.
Лектор прокашлялся и приступил к изложению коварных замыслов Антанты.
– Вы так смотрите на меня, гражданин Вознесенский, будто собираетесь вызвать на дуэль, – усмехнулся Кожаный, снизу вверх поглядывая на Владимира. Его неимоверно раздражала способность последнего даже в поношенном френче выглядеть безупречно и молодцевато. Вот уж чего не умел Леонид Матвеевич, так это щегольски носить одежду. Кожаная тужурка не добавляла ему очарования, штаны пузырились на коленях, и сапоги, недавно реквизированные в одном поместье, успели натереть мозоль.
– Вы не слишком вежливы с дамой, – заметил Владимир, повернулся и направился к своим воспитанникам.
– Дамы закончились, господин Вознесенский! – прошипел ему в спину Кожаный. – Теперь есть товарищи женщины! И вам лучше с этим считаться.
Кожаный мог бы еще много чего сказать оппоненту, но тот дал негромкую команду воспитанникам, мальчики взяли инструменты, быстренько построились и дружно двинулись к выходу.
На торговой площади они заиграли бравый марш, и Леонид Матвеевич видел, как босоногие пацаны, бросив лапту, пристроились в конец колонны и маршируют, стараясь не отставать.
Сонечка ходила на занятия в свою школу мимо городского училища и частенько слышала, как репетирует оркестр. Возвращалась она довольно поздно и однажды, проходя мимо подъезда училища, заметила боковым зрением, как оттуда вышел Владимир. Она шла и улыбалась, зная наверняка, что он догонит ее. Так и вышло. Они продолжили путь вместе, и разговор сложился сам собой, легко, как это бывало прежде. Они говорили каждый о своих учениках, о достижениях и неудачах. Дойдя до Вала, не захотели расстаться и прошли дальше, к реке. Сели на берегу на траву.
– Как я мечтала: вот закончится война, и мы всей компанией снова поплывем в Бужениново, – сказала Сонечка.
– Я тоже часто об этом думал, – признался Владимир, и Сонечка воспряла духом.
– У нас в субботу в клубе благотворительный спектакль. Вы придете?
Вознесенский покачал головой:
– По выходным меня в городе не удержишь. Я ведь рыбак и охотник. К тому же на войне, в землянках, в тесноте и не всегда приятном обществе, возникало дикое желание одиночества. Больше всего мечтал вернуться и с удочками, одному, куда-нибудь подальше, в заводи, в наши с Алешкой места… Не могу без нашего леса. Омут у старой мельницы даже снился.
Нельзя сказать, чтобы Сонечка не была озадачена таким ответом. Она крутила его слова и так и этак и, вконец измучившись за следующий день, пошла к больнице, чтобы встретить Асю после работы.
– Может быть, я какая-то не такая? – едва сдерживая слезы, плакалась она. – Скажи, почему он так холоден со мной? Я думала, может, у него кто-то есть, но Маша говорит, он не получает писем. А здесь… здесь бы я узнала. Инна! Я так несчастна!
– Знаешь, Софи, я думаю, Владимир еще не освоился в новом качестве. Он присматривается, выжидает… Переменилась вся его жизнь, он, я думаю, страшно переживает свой уход из армии. Дай ему время.
– Время! Инна, милая, я столько ждала и снова – дай время?! Он красивый, он на виду… Найдется такая, которая окажется проворней меня, и тогда что? Я не переживу. Это любовь всей моей жизни.
– В таком случае, Софи, сама будь… проворней.
– Но как?
– Ну уж это ты сама подумай – как! – улыбнулась Ася. – Ну объяснись с ним…
В то время, когда у больницы происходил этот девичий животрепещущий разговор, в городском училище мальчиков проходила проверка.
В кабинете директора просматривал бумаги средних лет мужчина в пенсне. Перед ним сидел Владимир Вознесенский и молча ожидал. Он уже рассказал вкратце о своей деятельности в училище, после чего директор, извинившись, вышел, оставив молодого преподавателя с проверяющим наедине.