В «Легенде об арабском астрологе» нет ни одного положительного персонажа. Конфликт в этом произведении возникает между двумя малосимпатичными личностями: султаном Абен-Абусом и «мудрецом» Ибрагимом ибн Абу-Аюбом.
Обратите внимание, что два эгоистичных и вероломных старца весьма отличаются друг от друга. Думаю, вам уже под силу определить, как создаются их характеры и в чем их отличия (не забудьте при этом об иронии В. Ирвинга).
И еще одно, последнее замечание: сопоставляя характеры Абен-Абуса и Ибрагима ибн Абу-Аюба, не забывайте, что это характеры внутренне противоречивые, сложные, диалектические. Их борьба проявляет не только эгоистические «слабости» старцев, но и элементы внутренней силы, которой наделен каждый из них.
Легенда об арабском астрологе
Перевод А. Бобовича
Давным-давно, много столетий назад, жил-был мавританский[60] султан по имени Абен-Абус, повелитель Гранады[61]. Это был завоеватель в отставке, то есть такой, который когда-то, в дни своей молодости, проводил жизнь в беспрерывных набегах и грабежах, а теперь, состарившись и одряхлев, «жаждал покоя» и мечтал лишь о том, чтобы жить в ладу со всем миром, почивать на лаврах и безмятежно править владениями, некогда отнятыми им у соседей.
Случилось, однако, что этому в высшей степени благоразумному и миролюбивому престарелому монарху пришлось столкнуться с молодыми соперниками – юными принцами, исполненными его былой страсти к славе и битвам и склонными потребовать от него уплаты по счетам, завещанным их отцами. К тому же некоторые отдаленные области его государства, которыми он в дни своей мощи управлял надменно и гордо, ныне, когда он «жаждал покоя», обнаруживали готовность восстать, и существовала опасность, что они двинутся в столицу. Таким образом, враги грозили ему отовсюду, а так как Гранада окружена дикими и скалистыми горами, скрывающими приближение неприятеля, бедный Абен-Абус, не зная, с какой стороны ожидать враждебных действий, пребывал в состоянии вечной настороженности и тревоги.
Понапрасну строил он в горах великое множество сторожевых башен, понапрасну расположил на перевалах дозоры с приказом в случае приближения противника жечь по ночам костры, а днем курить дымом. Юркие, увертливые враги, несмотря на его бесчисленные меры предосторожности, пробирались через какие-нибудь неведомые ущелья, под самым его носом разоряли принадлежавшие ему земли, после чего уходили с добычей в горы. Бывал ли когда-нибудь удалившийся в отставку завоеватель в более неприятном, более тягостном положении?
Как раз в то время, когда тревоги и неприятности особенно одолевали Абен-Абуса, ко двору прибыл старый-престарый арабский врач. Его седая борода спадала до пояса, и вообще все в нем свидетельствовало о крайней старости, хотя он проделал весь путь из Египта пешком, не пользуясь никакой иной помощью, кроме помощи посоха, исчерченного иероглифами[62]. Молва предшествовала ему. Его звали Ибрагим ибн Абу-Аюб; утверждали, что он жил еще во времена Магомета[63] и что он сын Абу-Аюба, последнего из сподвижников пророка. Будучи еще ребенком, он попал в Египет вместе с победоносным войском Амру и оставался там многие годы, изучая у египетских жрецов чернокнижие и, в частности, магию.
Передавали также, будто он отыскал секрет продления жизни, благодаря чему и живет более двух столетий, но так как это открытие было сделано им, когда он был уже в преклонных летах, ему пришлось остаться при седых волосах и морщинах.
Этот необычный старец был с почетом принят султаном, который, подобно большинству престарелых монархов, с некоторых пор стал питать к врачам особую благосклонность. Он хотел отвести ему помещение во дворце, но астролог предпочел пещеру на той стороне холма, которая подымается над Гранадой и на которой впоследствии была выстроена Альгамбра[64]. Он велел расширить и отделать пещеру так, чтобы получилось нечто вроде просторного и высокого зала с круглым отверстием в потолке, сквозь которое, как со дна колодца, он мог бы рассматривать небо и даже в полдень наблюдать звезды. Стены зала были расписаны египетскими иероглифами, каббалистическими символами[65] и знаками Зодиака. Этот зал он уставил множеством всяких приборов, изготовленных под его наблюдением искуснейшими мастерами Гранады, приборов, таинственные свойства которых были известны, однако, лишь ему одному.
Вскоре мудрец Ибрагим стал ближайшим советником султана, прибегавшего к его помощи во всех затруднительных случаях.
Случилось, что как-то Абен-Абус обличал несправедливость соседей и горько сетовал, что ему приходится быть постоянно настороже, дабы ограждать себя от вторжений. Выслушав эти жалобы, астролог после непродолжительного молчания промолвил:
– Знай, повелитель, что, находясь в Египте, я лицезрел великое чудо, сотворенное некогда языческой жрицею. Над городом Борса на горе, откуда открывается вид на долину великого Нила, стоит баран и на нем петушок – оба из литой меди, – и они вращаются на особой оси. Всякий раз, как стране угрожает нашествие, баран поворачивается в сторону неприятеля, а петушок кукарекает, благодаря чему жители заранее знают об опасности и о том, откуда она приближается, так что могут своевременно принять необходимые меры.
– Великий Боже! – воскликнул миролюбивый Абен-Абус. – Каким бесценным сокровищем был бы для меня подобный баран, зорко стерегущий окрестные горы; каким сокровищем был бы петух, кукарекающий в час опасности! Алла акбар![66] Как мирно почивал бы я у себя во дворце, имея на крыше таких часовых!
Астролог выждал, пока утихли восторги султана, и затем продолжал:
– После того как победоносный Амру (да пребудет он в мире!) завершил завоевание Египта, я поселился среди местных жрецов, изучая обряды и церемонии языческой веры и стремясь овладеть их тайными знаниями, благодаря которым они пользуются известностью во всем мире. Однажды, сидя на берегу Нила, я беседовал с одним дряхлым жрецом: вдруг он указал на могучие пирамиды, вздымающиеся среди пустыни, подобно высоким горам. «Все, чему мы можем тебя научить, – сказал он, – ничто рядом со знанием, сокрытым в этих величественных строениях. Внутри центральной пирамиды замурована погребальная зала, в которой покоится мумия верховного жреца, содействовавшего постройке этого громадного здания, и вместе с ним погребена также священная книга, заключающая в себе все тайны магии и колдовства. Эта книга была дана Адаму после его изгнания из рая и, переходя из поколения в поколение, попала в конце концов в руки премудрого царя Соломона, который, руководясь ее указаниями, воздвиг знаменитый иерусалимский храм. Каким образом она затем оказалась собственностью строителя пирамиды, известно лишь тому, для кого вообще не существует никаких тайн».
Едва я услышал слова египетского жреца, как сердце мое загорелось желанием добыть упомянутую им книгу. Я имел возможность использовать для этой цели воинов нашего победоносного войска и довольно значительное число местных жителей. Я приступил к работе и начал пробивать глыбы твердого камня, пока не добрался, после неимоверных трудов, до одного из внутренних потайных ходов. Следуя по этому ходу и миновав опаснейший лабиринт, я проник в самое сердце пирамиды, в погребальную залу, где многие столетия покоилась мумия верховного жреца. Я вскрыл саркофаг, снял великое множество повязок, в которые была запеленута мумия, и, наконец, нашел на груди покойного драгоценную книгу. Я схватил ее дрожащей рукой, ощупью выбрался из пирамиды, оставив мумию в темной и безмолвной гробнице дожидаться дня воскресения мертвых и Страшного суда.
– Сын Абу-Аюба, – воскликнул Абен-Абус, – ты – великий путешественник и повидал много чудес, но что мне до тайн какой-то неведомой пирамиды и книги премудрости царя Соломона!
– Вот об этом, повелитель, я и поведу речь. Благодаря этой книге я выучился искусству магов и располагаю помощью джиннов[67] для достижения своих целей. Тайна чудесного барана из города Борса для меня больше не тайна, я в силах сотворить такое же чудо; впрочем, нет – мое чудо еще поразительнее.
– О премудрый сын Абу-Аюба, – вскричал Абен-Абус, – один такой баран несравненно полезнее, чем все сторожевые башни в горах и великое множество часовых на границах! Сотвори мне такого телохранителя – и все сокровища моей казны будут твои.
Астролог тотчас же принялся за работу, дабы удовлетворить желание султана. Он велел возвести над крышей дворца, стоявшего на скалистом выступе холма Альбайсин, высокую башню. На постройку башни пошли исключительно камни, привезенные из Египта и снятые, как передают, с пирамиды. В верхней части этой башни находился круглый зал с окнами, выходящими на все стороны небосклона; у каждого окна стоял стол, на котором было выстроено в боевом порядке, как на шахматной доске, крошечное войско пеших и конных воинов во главе с фигуркою, изображающею того государя, чьи земли простирались в данном направлении. На каждом столе лежало также небольшое копье, величиною с сапожное шило, с вырезанными на нем халдейскими письменами[68]. Этот зал был всегда на запоре, в него вела медная дверь с огромным стальным замком, ключ от которого хранился у самого султана Абен-Абуса.
Макушку башни венчал шпиль; на этом шпиле была укреплена фигура мавританского всадника со щитом в одной руке и поднятым отвесно копьем в другой. Лицо всадника было обращено к городу, точно он нес его охрану и следил за порядком; однако едва против Гранады выступали враги, всадник поворачивался в ту сторону, откуда грозила опасность, и опускал копье, словно собираясь пустить его в дело.
Как только изготовление этого чудесного талисмана было закончено, Абен-Абус стал нетерпеливо ожидать случая, который позволил бы испытать его необыкновенные свойства, и столь же пламенно жаждал нашествия, как некогда жаждал покоя. Его желания вскоре исполнились. Однажды – это произошло в ранний утренний час – страж, приставленный охранять башню, сообщил, что бронзовый всадник повернулся лицом к Эльвирским горам и что его копье направлено прямо на перевал Лопе.
– Пусть бьют в барабаны и трубят в трубы, пусть зовут горожан к оружию, пусть вся Гранада будет поставлена на ноги! – приказал Абен-Абус.
– О повелитель, – молвил астролог, – незачем тревожить твой город и звать к оружию воинов; мы не нуждаемся в силе, чтобы избавиться от врагов. Отпусти свиту и поднимемся в секретную залу на башне.
Престарелый Абен-Абус поднялся по башенной лестнице, опираясь на руку еще более престарелого Ибрагима ибн Абу-Аюба. Они отомкнули медную дверь и вошли. Окно, обращенное в сторону перевала Лопе, было открыто.
– В этом направлении, – сказал астролог, – таится опасность; приблизься, о повелитель, и познай тайну стола.
Султан Абен-Абус подошел к находящейся здесь шахматной доске; на ней были расставлены маленькие фигурки из дерева. Вдруг, к своему изумлению, он обнаружил, что фигурки пришли в движение. Кони становились на дыбы, выделывали курбеты, воины размахивали копьями и мечами, слышались глухие и слабые звуки барабанов и труб, звон оружия, ржанье боевых скакунов, причем все было не громче и не отчетливее, чем жужжанье пчелы или мухи над ухом спящего человека, отдыхающего в тени в знойный полуденный час.
– Заметь себе, о повелитель, – сказал астролог, – вот свидетельство, что враги твои уже выступили, они должны показаться там, в горах у перевала Лопе. Если желаешь посеять среди них панику и смятение, заставь их отступить без пролития крови, прикоснись к фигуркам тупым концом магического маленького копья; если предпочитаешь кровавое побоище и истребление, прикоснись его острием.
Лицо Абен-Абуса стало мертвенно-бледным; дрожа от нетерпения, он взял в руки копье, и когда он подходил к столу, его седая борода тряслась от овладевшего им ликования.
– Сын Абу-Аюба! – воскликнул он усмехаясь, – я полагаю, что малая толика крови все же необходима.
С этими словами он рьяно взялся за дело: одни фигурки он колол острым концом магического копья, другие ударял его тупой стороной; первые из них падали замертво на землю, тогда как вторые, обратившись друг против друга, начали беспорядочное братоубийственное побоище.
Астрологу с величайшим трудом удалось остановить руку миролюбивейшего из монархов и удержать его от полного истребления неприятеля; наконец он убедил султана покинуть башню и послать в горы, к перевалу Лопе, разведчиков.
Они вернулись с известием, что христианскому войску удалось проникнуть в самое сердце окрестных гор, оно находилось уже почти в виду Гранады, но в его рядах возникли раздоры; после кровавой братоубийственной сечи оно удалилось в свои пределы.
Испытав на деле замечательные свойства чудесного талисмана, Абен-Абус ликовал.
– Наконец-то, – повторял он, – я смогу вести спокойную жизнь и держать врагов в своей власти. О премудрый сын Абу-Аюба, чем же вознаградить тебя за столь великое благодеяние?
– Желания старца, к тому же философа, нетрудно исчислить – они скромны: предоставь мне средства, чтобы обставить пещеру и превратить ее в более или менее сносную келью отшельника, – я буду доволен.
– О, сколь благородна умеренность настоящего мудреца! – воскликнул Абен-Абус, чрезвычайно довольный незначительностью просимого философом вознаграждения. Он позвал своего казначея и велел отпускать по требованию Ибрагима столько денег, сколько понадобится для расширения и убранства его скромной кельи.
Астролог велел вырубить в скале анфилады комнат и устроить их таким образом, чтобы они соединялись друг с другом и с его астрологическим залом; он приказал обставить эти покои роскошными оттоманками[69] и диванами и завесить их стены драгоценными шелками Дамаска.
– Я стар, – говорил он, – я не могу томить свои кости на каменном ложе; что же касается сочащихся сыростью стен, то их нужно закрыть.
Сверх этого он выстроил бани, снабдив их всевозможными благовониями и ароматическими маслами, «ибо омовение», как сказал он, «необходимо, чтобы бороться со старостью и восстанавливать свежесть и гибкость истомленного умственными трудами тела».
Он велел, кроме того, повесить во вновь выстроенных покоях неисчислимые хрустальные и серебряные светильники, которые заправлялись ароматическим маслом, приготовленным согласно рецепту, найденному им в гробницах Египта. Это масло было вечным, никогда не угасало; от него исходило мягкое, нежное сияние, напоминающее рассеянный дневной свет.
– Свет солнца, – утверждал он, – слишком ярок и резок для слабых глаз старца, тогда как свет светильника более подходит для занятий философа.
Между тем казначей Абен-Абуса начал ворчать по поводу сумм, ежедневно расходуемых астрологом на отделку и украшение его кельи; в конце концов он отправился со своими жалобами к султану. Но раз царское слово дано, оно нерушимо. Абен-Абус только пожал плечами.
– Мы должны запастись терпением, – сказал он. – Старик задумал устроить жилище философа в соответствии с тем, что он видел внутри пирамид и среди гигантских развалин Египта; но всему бывает конец, – то же случится и с расходами по убранству его пещеры.
Султан был прав; келья была, наконец, отделана и обставлена; она представляла собою роскошнейший подземный дворец. Астролог заявил, что ему больше ничего не потребуется, и, запершись у себя, провел трое суток в непрерывных трудах. После этого он снова пришел к казначею.
– Мне нужна еще одна вещь, – сказал он, – пустячное развлечение на время отдыха от умственного труда.
– О премудрый Ибрагим, мне приказано доставлять тебе все, что может понадобиться тебе в твоем уединении; чего ты еще желаешь?
– Мне хотелось бы иметь несколько танцовщиц.
– Танцовщиц?! – повторил, как эхо, поверженный в изумление казначей.
– Да, танцовщиц, – ответил степенно мудрец, – пусть они будут молоды и приятны на вид, ибо лицезрение юности и красоты действует на стариков освежающе. Мне достаточно будет немногих, ибо я – философ, и потребности мои невелики, удовлетворить их нетрудно.
Пока философ Ибрагим ибн Абу-Аюб столь мудро проводил время у себя в келье, миролюбивый Абен-Абус, сидя в башне, заочно предавался яростным битвам.
И действительно, разве не замечательное занятие для престарелого монарха, и притом миролюбивого, вести войны с такой поразительной легкостью, не выходя из комнаты, шутя рассеивать целые армии, точно дело шло о каких-нибудь мушиных роях!
Мало-помалу он настолько вошел во вкус этой забавы, что принялся даже задирать и оскорблять соседних монархов, стремясь вызвать их на войну, но, потерпев неоднократные поражения, они становились все более и более осторожными, и в конце концов среди них не осталось ни одного, кто бы отважился пойти походом на его земли. В течение многих месяцев бронзовый всадник неизменно пребывал в мирной позе с поднятым кверху копьем, и почтенный старый султан, тоскуя по привычной забаве, начал жаловаться на скуку и стал раздражителен.
Наконец, в один прекрасный день волшебный всадник круто повернулся на своем шпиле и, опустив копье, замер в том направлении, где высятся горы Гвадиса. Абен-Абус торопливо поднялся на свою башню, но – увы! – магический стол оставался спокойным, ни один воин не двигался. Озадаченный этим обстоятельством, он выслал конный отряд с приказанием произвести разведку в горах. Разведчики возвратились через три дня.
– Мы обшарили все перевалы, все тропы, – сообщили они, – но не обнаружили ни одного шлема, ни одной шпоры. За время наших разъездов мы нашли только христианскую девушку поразительной красоты, которая спала в знойный полдень у родника, и эту девушку мы привезли с собою как пленницу.
– Девушку поразительной красоты! – воскликнул Абен-Абус, и его глаза загорелись воодушевлением. – Пусть она немедленно предстанет пред наши очи!
Как было приказано, прекрасную девушку немедленно привели пред его очи. Она была одета с такой роскошью, какая господствовала среди испанских вестготов[70] во времена арабского завоевания. Жемчуга ослепительной белизны были вплетены в ее черные, как вороново крыло, волосы; на лбу ее сверкали драгоценности, соперничая в блеске с сиянием ее глаз. Ее шею обвивала золотая цепь, которая поддерживала серебряную лиру, висевшую у нее на боку.