— Мы даже не знаем, хватает ли ее длины, — сказал Билли.
— Я думаю, дело в том, что нора там слишком широкая. Чтобы что-то получилось, надо ведь конец палки под них как-то просунуть, а это может выйти только случайно.
— Что-то я их писка больше не слышу.
— Может, куда-нибудь в дальний угол уползли или еще чего.
Билли сел, вынул ветку окотильо из норы и осмотрел ее конец.
— Ну что, есть на ней шерсть?
— Ага. Немножко. Но там в норе, надо думать, этой шерсти видимо-невидимо.
— Как ты думаешь, сколько этот булыган весит?
— Да ну, на хрен, — сказал Билли.
— Всего-то и надо — перевернуть его.
— Да черт бы меня взял, если этот камешек весит меньше пяти тонн. Как ты его переворачивать-то собираешься?
— Не думаю, что это окажется так уж трудно.
— И куда его тут своротишь?
— Да вот сюда хотя бы.
— Ну да, он сюда завалится и перекроет вход.
— И что с того? Щенки-то где-то там, сзади.
— И отчего ты такой упертый? Коней ты сюда не затащишь, а если б затащил и они бы его своротили, то упал бы он прямо им на головы.
— А их и не надо сюда затаскивать. Пусть остаются там, вовне.
— Так ведь нет у нас такой длинной веревки.
— А мы две в одну свяжем.
— Все равно не хватит. Чтобы только вокруг валуна обвести, и то целая веревка уйдет.
— Думаю, я могу сделать, чтобы ее хватило.
— У тебя что — в седельной сумке волшебный вытягиватель веревок припасен? Да и все равно двумя конями его не сдвинуть.
— Сдвинут, если им еще рычагом помочь.
— Ну, ты и упертый, — покачал головой Билли. — Тяжелый случай. В жизни таких упертых не видывал.
— В верхнем конце каньона есть очень крепенькие молодые деревца. Одно из них срубить мотыгой и использовать как вагу. Кроме того, можно ведь привязать к ее концу веревку, и тогда не надо будет обводить ею вокруг валуна. Одним камнем убьем двух зайцев.
— Скорее, двух коней и двух ковбоев.
— Эх, надо было захватить с собой топор.
— Ладно, сообщи мне, когда будешь готов в обратный путь. А я пока попробую чуток вздремнуть.
— Ну хорошо.
Джон-Грейди поехал к каньону, держа мотыгу перед собой поперек седла. Билли растянулся на спине, скрестив ноги в сапогах и прикрыв лицо шляпой. В закутке между скалами царило полное молчание. Ни ветра, ни птиц. Не слышно было здесь и мычания коров. Билли почти уже спал, когда донесся первый удар мотыги по дереву. Он улыбнулся в темную изнанку шляпы и уснул.
Возвращаясь, Джон-Грейди волок за конем ствол молодого тополя, который ему удалось свалить и очистить от веток. Получившееся бревно было около восемнадцати футов длиной, почти шесть дюймов в диаметре комля и такое тяжелое, что, влекомое на конце лассо, чуть не сворачивало на сторону парню седло. Джон-Грейди ехал почти что стоя, всем весом упираясь во внешнее стремя, левую ногу держал на весу над бревном, а конь ступал осторожно, будто на цыпочках. Добравшись до нагромождения скал, парень сошел наземь и, отвязав веревку, дал бревну упасть. Потом вошел в закут между валунами и пихнул Билли в подошву сапога:
— Хорош прохлаждаться! Давай-ка просыпайся, писай, и за дело. Кругом земля горит.
— Да и хрен-то с ней, пусть горит.
— Давай-давай. Поможешь мне.
Билли снял с лица шляпу и глянул вверх.
— Ну ладно, — сказал он.
К концу бревна они привязали веревку, поставили бревно стоймя позади валуна и навалили камней, соединив ими толстый конец столба с каменным пластом, торчащим из горы чуть выше по склону. Затем Джон-Грейди соединил коротким сплеснем коренные концы их лассо и вывязал на ходовом конце веревки Билли два поводка в виде буквы «Y», достаточно длинных, чтобы на концах поводков сделать петли и дотянуться ими до обоих седел. Коней поставили бок о бок, надели петли на седельные рожки и проследили, свободно ли проходит к ним веревка от конца ваги, после чего, поглядев друг на друга, сняли с коней путы и двинулись, ведя их под уздцы. Веревка натянулась. Столб изогнулся дугой. Поддерживая коней добрым словом, они вели их все дальше, и кони прилежно тянули. Билли бросил взгляд на веревку.
— Если эта зараза лопнет, — обронил он, — нам тут только и останется, что в собачью нору залезть.
Столб вдруг повело в сторону, но он удержался, стоял, чуть подрагивая.
— Ч-черт, — сказал Билли.
— Ага, он самый. Если моя деревяшка оттуда выскочит, мы залезем гораздо глубже, чем в собачью нору.
— Ну да, могила тогда обоим.
— Что будем делать дальше?
— Слушай, ковбой, это твоя затея!
Обойдя коней, Джон-Грейди вернулся к столбу, проверил его и вновь пошел к коням.
— Давай-ка приналяжем еще, но будем направлять коней чуть-чуть левее, — сказал он.
— Давай.
Снова они повели коней вперед. Веревка натянулась и начала мало-помалу раскручиваться, вращаясь вокруг оси. Посмотрев на веревку, они перевели взгляд на коней. Посмотрели друг на друга. И тут камень сдвинулся. Начал неохотно сползать с того места, на котором покоился последнюю тысячу лет, наклонился, пошатнулся и упал в небольшую впадину, ударив в нее так, что сотрясение от него передалось им через подошвы. Столб, рухнув, загромыхал о скалы, кони, по инерции пройдя пару шагов, остановились.
— А вот выкуси! — сказал Билли.
Они принялись копать мягкую, искони не видевшую солнца землю, которую обнажил вывороченный валун, и через двадцать минут нашли логово. Щенки оказались в самом дальнем его конце, лежали, все вместе сбившись в комочек. Лежа на животе, Джон-Грейди сунул туда руку, вытащил одного и протянул к свету. Щенок как раз умещался на его ладони — толстенький такой, упитанный, он лишь водил туда-сюда мордочкой и щурил бледно-голубенькие глаза.
— На, держи.
— Сколько их там еще-то?
— Непонятно.
Он снова сунул руку в нору и вытащил еще одного. Билли, сидя, пристроил этого щенка ко второму, который уже возился у него на сгибе колена. Всего щенков оказалось четверо.
— Слушай, эти мелкие засранчики наверняка есть хотят, — сказал он. — Там все уже, больше нет?
Джон-Грейди лежал прямо щекой на земле.
— Кажется, всех достал, — сказал он.
Щенки в это время пытались спрятаться, заползая Билли под колено. Одного он приподнял, держа за шкирку. Тот висел как тряпочка, грустно взирая на окружающий мир водянистыми глазками.
— Давай-ка послушаем, — сказал Джон-Грейди.
Посидели, послушали.
— Там еще кто-то есть.
Снова уткнувшись лицом в землю, он сунул руку в нору и стал шарить во тьме по всем закоулкам. Прикрыл глаза.
— Есть, поймал, — сказал он.
Щенок, которого он вытащил, оказался мертвым.
— Дохляк, — сказал Билли. — Мне такого не надо.
Окоченевшее тельце мертвого щенка было свернуто клубком, лапы перед мордочкой. Он положил его на землю и попытался засунуть руку еще глубже.
— Ну что, все не нащупаешь?
— Нет.
Билли встал.
— Дай я попробую, — сказал он. — У меня руки длиннее.
— Давай.
Билли лег на землю, сунул руку в нору.
— Ну-ка, давай вылазь, мерзавчик мелкий, — проговорил он.
— Ты нашел его?
— Да. Черт меня подери, если он не пытается сейчас кусаться.
Появившийся на свет божий щенок пищал и извивался в его руке.
— А вот это уже не дохляк, — сказал Билли.
— А ну, дай глянуть.
— Толстенький какой пузанчик.
Подставив ладонь чашечкой, Джон-Грейди взял щенка и держал его перед собой.
— Интересно, что он в том дальнем углу в одиночестве делал?
— А может, он был с тем другим, который умер.
Джон-Грейди поднял щенка повыше, заглянул в его наморщенную мордашку.
— Что ж, похоже, у меня теперь есть собака, — сказал он.
Целый месяц, до конца декабря, он ремонтировал хижину. Инструменты привез на лошади из Белл-Спрингз, а у дороги все время держал мотыгу и лопату, и вечерами, когда попрохладнее, ремонтировал подъездной путь — заравнивал колдобины, вырубал кусты, копал канавы и засыпал землей промоины, время от времени опускаясь на корточки и оглядывая окрестность, чтобы определить, куда в случае дождя побежит вода. За три недели он закончил уборку мусора — все вывез или сжег, побелил печь, починил крышу и впервые доехал на грузовике по старой дороге до самого дома, а в кузове привез трубы из вороненой листовой стали для дымохода, банки с краской и белилами и новые сосновые полки для кухни.
На окраине Аламеды он долго ходил по свалке, с рулеткой в руках осматривал ряды старых оконных рам, мерил их высоту и ширину, сверяя с цифрами, которые были у него записаны в блокнотик, лежащий в нагрудном кармане рубашки. Отобранные рамы вытащил в проход, подогнал к воротам свалки грузовик и вдвоем со смотрителем погрузил рамы в кузов. Тот же смотритель свалки продал ему стекла на замену разбитых, показал, как их разметить и нарезать при помощи стеклореза, и даже подарил ему стеклорез.
На окраине Аламеды он долго ходил по свалке, с рулеткой в руках осматривал ряды старых оконных рам, мерил их высоту и ширину, сверяя с цифрами, которые были у него записаны в блокнотик, лежащий в нагрудном кармане рубашки. Отобранные рамы вытащил в проход, подогнал к воротам свалки грузовик и вдвоем со смотрителем погрузил рамы в кузов. Тот же смотритель свалки продал ему стекла на замену разбитых, показал, как их разметить и нарезать при помощи стеклореза, и даже подарил ему стеклорез.
Там же он купил старый, еще меннонитской работы, сосновый кухонный стол, смотритель помог ему этот стол вынести и взгромоздить в кузов, посоветовав вынуть из него ящик и поставить рядом.
— Иначе на повороте он может вывалиться.
— Да, сэр.
— А то и за борт ухнет.
— Да, сэр.
— А это стекло лучше возьмите с собой в кабину, если не хотите, чтобы оно разбилось.
— Ладно.
— Ну, пока?
— Пока, сэр.
Каждый день он работал до глубокого вечера, а приехав, расседлывал коня, в потемках конюшенного прохода чистил его, а потом заходил на кухню, вынимал из духовки свой ужин, садился и ел его в одиночестве при свете прикрытой абажуром лампы, слушая безупречный отсчет времени, ведущийся старинными часами в коридоре, и старинную тишину пустыни, лежащей в темноте вокруг. Бывало, что так, сидя на стуле, и засыпал; просыпался в самый глухой и странный ночной час, вставал и брел, пошатываясь, по двору к конюшне, находил там своего щенка, брал на руки и клал в отведенную ему коробку на полу рядом с койкой, ложился лицом вниз, свесив руку с койки в коробку, чтобы щенок там не плакал, после чего окончательно засыпал не раздевшись.
Пришло и миновало Рождество. Под вечер в первое воскресенье января приехал Билли, верхом пересек вброд ручей, выкрикнул перед домом что-то приветственное и спешился. В дверях показался Джон-Грейди.
— Ну, что поделываем? — спросил Билли.
— Оконные рамы крашу.
Билли кивнул. Огляделся:
— А ты меня зайти не пригласишь?
Джон-Грейди провел рукавом у себя под носом. В одной руке он держал кисть, обе руки вымазаны синей краской.
— Не знал, что тебе требуется приглашение, — сказал он. — Давай, заходи.
Билли вошел в дверь и остановился. Вынул из кармана сигарету, прикурил и оглядел обстановку. Прошел в другую комнату, вернулся. Сложенные из саманных блоков стены были побелены, весь домик изнутри сиял чистотой и монашеским аскетизмом. Глиняные полы были выметены и выровнены, кроме того, Джон-Грейди хорошенько прошелся по ним самодельной трамбовкой, сделанной из толстого кола для забора с прибитым к его торцу обрезком доски.
— Ну что ж, старый домишко прямо в два раза лучше стал. В том углу какого-нибудь святого поставишь?
— А неплохая мысль.
Билли кивнул.
— Любой помощи буду рад, — сказал Джон-Грейди.
— Вас понял, — отозвался Билли. Окинул взглядом ярко-синие переплеты оконных рам. — А что, голубой краски посветлее у них не было? — спросил он.
— Сказали, светлее у них нынче не водится.
— Дверь хочешь тоже в этот цвет выкрасить?
— Ну.
— Вторая кисть у тебя имеется?
— Да. Есть еще одна.
Билли снял шляпу, повесил на гвоздь у двери.
— Ладно, — сказал он. — И где она?
Джон-Грейди перелил часть краски из банки в пустую посудину, Билли, став на колено, принялся размешивать ее кистью. Осторожно притиснув пучок кисти к краю посудины, он снял с него лишнюю краску, после чего вывел яркую синюю полосу по центру дверного полотна. Через плечо оглянулся:
— Откуда у тебя взялась лишняя кисть?
— А это я специально держу — на случай, если явится какой-нибудь дурачок и захочет принять участие в покраске.
С наступлением сумерек работу прекратили. С хребта Лас-Харильяс, что в Мексике, задул холодноватый ветерок. Они стояли у грузовика, Билли курил, и оба смотрели, как над горами на западе огненная полоса густеет и сменяется темнотой.
— А ведь тут холодновато будет зимой-то, а, приятель? — сказал Билли.
— Я знаю.
— Холодно и одиноко.
— Одиноко не будет.
— Я, в смысле, для нее.
— Мэк сказал, пусть, когда захочет, приходит и работает на центральной усадьбе вместе с Сокорро.
— Ну, это хорошо. Думаю, за столом в это время года пустых стульев будет не так уж много.
Джон-Грейди улыбнулся:
— Скорее всего, ты прав.
— А давно ты ее не видел?
— Ну, какое-то время.
— И какое же?
— Не знаю. Недели три.
Билли покачал головой.
— Она все еще там, — сказал Джон-Грейди.
— Я смотрю, ты в ней так уверен…
— Да, это так.
— А как ты думаешь, что будет, когда она споется с Сокорро?
— Она не говорит всего, что знает.
— Она или Сокорро?
— И та и другая.
— Надеюсь, ты прав.
— Ее не так-то просто отпугнуть, Билли. Помимо красоты, в ней есть и кое-что еще.
Щелчком Билли далеко отбросил окурок:
— Давай-ка, поехали назад.
— Можешь забрать грузовик, если хочешь.
— Да ладно.
— Давай-давай. А я доберусь на этой твоей старой кляче.
Билли кивнул:
— Ага. Помчишься небось по кустам как угорелый, лишь бы меня обогнать. А коня там змея укусит или еще чего.
— Брось. Я поеду за грузовиком.
— Для езды в потемках кони любят особо опытную руку.
— Да уж это конечно.
— Коню нужен всадник, от которого животному передавалась бы уверенность.
Джон-Грейди улыбнулся и покачал головой.
— Всадник, который привык понимать бзики и прибабахи ночной лошади. По местности, где стадо расположилось на ночлег, он поедет медленно. Если что-то надо обогнуть, то всегда слева направо. Будет петь коню на ушко уютные песенки. Никогда не будет чиркать спичками.
— Я тебя понял.
— А твой дед тебе рассказывал про то, как раньше гоняли скот на север?
— Ну, кое-что рассказывал.
— Как ты думаешь, доведется тебе побывать в тех местах?
— Сомневаюсь.
— Обязательно побываешь. И совсем скоро. Это я тебе обещаю. Если доживешь.
— Так ты возьмешь грузовик-то?
— Не-а. Езжай сам. Я поеду следом.
— Хорошо.
— Компот там мой не вылакай.
— Ладно. Спасибо, что заехал.
— Да мне просто нечего было делать.
— Ну…
— А было бы чего, сперва дело сделал бы.
— Ладно, увидимся дома.
— Увидимся дома.
Хосефина стояла в дверях, наблюдала. В глубине комнаты criada повернулась, одной рукою бережно приподняв и поднеся к глазам всю тяжесть черных волос девушки.
— Bueno, — сказала Хосефина. — Muy bonita[163].
Criada, чей рот был занят множеством заколок, ответила полуулыбкой. Хосефина оглянулась в коридор и снова сунула голову в комнату.
— El viene[164], — прошептала она. Потом повернулась и зашлепала по коридору прочь.
Criada быстро развернула девушку, осмотрела ее, коснулась ее волос и отступила. Проведя ладонью себе по губам, собрала в нее заколки.
— Eres la china poblana perfecta, — сказала она. — Perfecta[165].
– ¿Es bella la china poblana?[166]
Criada удивленно вскинула брови. Над ее тусклым невидящим глазом дрогнуло морщинистое веко.
— Sí, — сказала она. — Sí. Por supuesto. Todo el mundo lo sabe[167].
В дверях уже стоял Эдуардо. Criada распознала это по глазам девушки и обернулась. Взглянув на нее, он повелительно дернул подбородком, и она вышла за дверь, предварительно подойдя к комоду и выложив заколки на фарфоровый поднос.
Он вошел и затворил за собой дверь. Девушка молча стояла посреди комнаты.
— Voltéate[168], — сказал он. И сделал указательным пальцем движение, будто что-то размешивает.
Она повернулась.
— Ven aquí[169].
Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он взял ее подбородок в ладонь, заставил поднять лицо и заглянул в ее накрашенные глаза. Когда она вновь опустила голову, он взял ее за собранные узлом на затылке волосы и потянул ей голову назад. Она устремила взгляд в потолок. Выставила незащищенное бледное горло. Стало видно, как по обеим сторонам шеи кровь пульсирует в выступивших артериях; уголок ее рта чуть подергивал нервный тик. Он велел ей смотреть на него, она послушалась, но она обладала способностью делать свои глаза непроницаемыми. Из них при этом исчезала прозрачность и видимая глубина, она их будто шторкой задергивала. Чтобы они скрывали мир, который у нее внутри. Он крепче потянул ее за волосы, и гладкая кожа на ее скулах натянулась, глаза расширились. Он снова велел ей смотреть на него, но она и так больше не отводила взгляда. Смотрела молча.