— А что такое плебисцит? — спросил Орен.
— Без понятия.
Через какое-то время опять Орен:
— И нечего мою газету с той стороны читать!
— Чего?
— Я говорю, нечего мою газету с обратной стороны читать.
— Ладно, не буду.
Орен сложил газету, пихнул ее по столу Джону-Грейди, поднял чашку кофе, отхлебнул.
— А как вы догадались, что я с той стороны газету читаю?
— Почувствовал.
— А что в этом дурного?
— Ничего. Просто меня это нервирует, вот и все. Это из разряда дурных привычек. Хочешь чью-то газету почитать — попроси его.
— Ладно.
— Тот мужик, владелец кобылки, которую ты забраковал и не позволил оставить у нас на территории, позвонил, хочет тебе работу предложить.
— У меня и так есть работа.
— Мне кажется, он хочет, чтобы ты съездил с ним в Фабенс{18}, посмотрел лошадь.
Джон-Грейди покачал головой:
— Нет, это не то, чего он хочет.
Глаза Орена широко открылись.
— Так сказал Мэк.
— Или не все, чего он хочет.
Орен прикурил сигарету и положил пачку обратно на стол. Джон-Грейди сидит ест.
— А что сказал на это Мэк?
— Сказал, что передаст тебе.
— Ну вот. Мне передали.
— Ч-черт, — вырвалось у Орена. — Ты мог бы съездить в выходной, проконсультировать его насчет лошади. Заработать какие-то деньги, наконец.
— Дело в том, что зараз я умею работать только с одним хозяином.
Орен сидит курит. Смотрит на парня.
— Ездил сегодня к Кедровым Ключам. Поводил скотину по кустам немного, чтобы шкуры почистили.
— А я что — спрашивал?
— Ну, вслух-то нет. Я на том мышастом ездил, который из Ватсоновых.
— Кстати, как он тебе?
— А очень даже хорош. Не красуется, не выделывается. Причем всегда был хорошим конем — и до того, как я его поседлал.
— Ты можешь его купить.
— Знаю.
— А что тебе в нем не нравится?
— А ничего в нем нет такого, что бы мне не нравилось.
— А покупать его ты все равно не хочешь.
— Не-а.
Покончив с едой, он вытер тарелку последним куском тортильи, съел и его, отпихнул от себя тарелку, сделал глоток кофе, поставил чашку и бросил взгляд на Орена:
— Он просто хороший универсальный конь. Он еще не совсем доделан, но, думаю, из него получится хороший ковбойский конь.
— Приятно слышать. Но тебе, разумеется, больше нравится тот, который, забросив ноги за уши, кидается на стенку конюшни.
Джон-Грейди улыбнулся:
— Ну, это не совсем то, как я представляю себе коня моей мечты.
— А как ты его себе представляешь?
— Не знаю. Думаю, конь должен просто глянуться. Или не глянуться. На листе бумаги тебе могут предъявить все мыслимые плюсы коня, а все равно неизвестно, глянется он тебе или нет.
— А если тебе предъявят все его минусы?
— Не знаю. Я бы сказал, тогда надо долго думать.
— Как на твой взгляд — бывает, когда лошадь настолько испорчена, что с ней уже ничего нельзя сделать?
— Думаю, бывает. Но гораздо реже, чем можно себе представить.
— А может, и не бывает. А слова? Как думаешь, человеческий язык конь разбирает?
— То есть понимает ли он слова?
— Ну, слова не слова… Вот понимает ли он, что ты ему говоришь?
Джон-Грейди устремил взгляд в окно. Стекла были все в каплях. По освещенной тусклой лампочкой конюшне, увлеченные охотой, метались две летучие мыши.
— Нет, — наконец сказал он. — На мой взгляд, он понимает то, что ты при этом думаешь.
Понаблюдал за летучими мышами. Вновь посмотрел на Орена:
— Насчет лошадей я думаю, что коня по большей части заботит то, о чем он не знает. Ему хорошо, когда он может видеть тебя. Если нет, то хорошо, когда он тебя слышит. Может быть, он думает, что, если ты говоришь с ним, ты не станешь делать чего-то другого, о чем он не знает.
— Думаешь, лошади думают?
— Конечно. А вы думаете, нет?
— Я думаю, да. Но некоторые этого не признают.
— Ну-у… Они ведь могут и ошибаться.
— Думаешь, ты понимаешь, о чем конь думает?
— Думаю, я могу предугадать, что он собирается сделать.
— Как правило.
Джон-Грейди улыбнулся.
— Да, — сказал он. — Как правило.
— Мэк давно говорит, что лошади знают разницу между тем, что хорошо и что плохо.
— Это он правильно говорит.
Орен затянулся сигаретой.
— Н-да, — сказал он. — Вообще-то, у меня в сознании это как-то не вмещается.
— Но если бы это было не так, их и научить было бы ничему невозможно.
— А ты не думаешь, что их просто заставляют делать то, что нужно?
— Я думаю, можно ведь и петуха натаскать, чтобы он делал, что нужно. Но своим его не сделаешь. А из коня, когда с ним кончишь курс, получается твой конь. Причем он твой по собственной воле. Хороший конь сам оценивает ситуацию. И ты видишь, что у него на душе. Когда ты смотришь на него, он делает одно, а когда нет — другое. Он цельное существо. Попробуй-ка, заставь его сделать то, что он считает неправильным. Он будет сопротивляться. А если будешь с ним плохо обращаться, это его прямо-таки убивает. У хорошего коня в душе есть чувство справедливости. Тому примеров я навидался.
— Ну, у тебя о лошадях куда лучшее мнение, чем у меня, — сказал Орен.
— Да нет, ну какое там у меня может быть о лошадях мнение. Маленьким мальчишкой я думал, что знаю о них все. А с тех пор я про лошадей понимаю все меньше и меньше.
Орен улыбнулся.
— Когда человек в лошадях действительно понимает… — начал Джон-Грейди и умолк. — Когда человек действительно в лошадях понимает, он может объездить коня, едва только взглянув на него. И ничего тут такого нет. Я тоже стараюсь избегать применения лишних железок. Но мне далеко еще до настоящего умения.
Он вытянул ноги. Положил ногу с пострадавшей щиколоткой поверх сапога.
— В одном вы правы, — продолжил он, — по большей части они испорчены еще до того, как попадают к нам. Поседлают не так в первый раз — и все, кранты. Да даже и до этого. Лучшие кони получаются из тех, что тут и выросли. Может, лучше даже поймать где-нибудь в горах дикого жеребца, который никогда человека не видел. Его хоть не надо будет переучивать.
— Ну, с этим твоим последним утверждением тебе будет трудно заставить кого-нибудь согласиться.
— Это я знаю.
— Ты когда-нибудь пробовал объездить дикую лошадь?
— Было дело. Но обучать таких мне не давали.
— Почему нет?
— А не хотят люди таких обучать. Хотят, чтобы была объезжена, и только. Сперва надо обучать ее владельца.
Орен наклонился, затушил в пепельнице сигарету.
— Намек понял, — сказал он.
Джон-Грейди сидел, глядя, как к абажуру лампочки над столом поднимается дым.
— Ну, может быть, насчет такой кобылы, которая прежде не видывала человека, это я погорячился. Видеть людей им надо непременно. Вернее, надо, чтобы они видели себя среди людей. И пусть она не отличает людей от деревьев, пока за нее не возьмется тренер.
Было еще светло, на улицы с неба лился серый свет опять пополам с дождем, торговцы сгрудились под арками и в подъездах, без выражения на лице поглядывали на дождь. Потопав сапогами, он стряхнул с них воду и вошел; подойдя к стойке бара, снял шляпу и положил ее на табурет. Других посетителей не было. Развалившиеся на диване две проститутки окинули его не слишком заинтересованными взглядами. Бармен налил виски.
Он описал бармену девушку, но тот лишь пожал плечами и покачал головой.
— Era muy joven[26].
Тот снова пожал плечами. Протер стойку, выпрямился, вынул из кармана рубашки сигарету и прикурил. Джон-Грейди жестом заказал еще виски и положил на прилавок несколько монет. Взяв шляпу и стакан, пошел к дивану, стал расспрашивать проституток, но те лишь тянули его за рукав и просили угостить их выпивкой. Он вглядывался в их лица. Кто они — там, за слоем штукатурки из пудры, румян и черного грима, которым у них подведены их темные индейские глаза. На вид они были невеселы и отчужденны. Как сумасшедшие, одетые на выход. Он посмотрел на неонового оленя, висящего на стене позади них, потом на яркие, безвкусные плюшевые гобелены, разукрашенные галунами и фольгой. Слышно было, как стучит по крыше дождь и тонкой струйкой течет с потолка вода, капая в лужу, образовавшуюся на кроваво-красном ковре. Он допил виски, поставил стакан на низенький столик и надел шляпу. Кивком попрощавшись с проститутками, коснулся поля шляпы и пошел к выходу.
— Joven[27], — сказала самая старшая.
— Sí[28].
Она украдкой оглянулась, нет ли нежелательных ушей, но в баре никого не было.
— Ya no está[29], — сказала она.
Он спросил, куда она перебралась, но этого они не знали. Он спросил, вернется ли она, они сказали, что вряд ли.
Он вновь тронул шляпу.
— Gracias[30], — сказал он.
– Ándale[31], — отмахнулись проститутки.
На углу его окликнул здоровяк-таксист в синем лоснящемся диагоналевом костюме. Он стоял у машины под зонтом — старинным, какие в этой стране редко когда увидишь. Один из треугольных лоскутов между спицами зачем-то заменили куском синего целлофана, под которым лицо таксиста тоже сделалось синим. Он спросил Джона-Грейди, не хочет ли он съездить к девочкам, тот сказал да.
Они поехали по залитым водой, покрытым невидимыми рытвинами улицам. Водитель бы слегка пьян и очень вольно отзывался о прохожих, которые переходили перед ними улицу или стояли в подъездах. Главным объектом его критики были их черты характера, которые он определял прямо по внешнему виду. Ругал он и перебегающих дорогу собак. Попутно сообщая, о чем они при этом думают, куда бегут и зачем.
Потом они сидели в баре публичного дома на окраине города; тут таксист обращал внимание подопечного на достоинства разных проституток, находившихся в зале. Сказал, между прочим, что мужчины, вышедшие вечером поразвлечься, зачастую клюют на первую же наживку, но благоразумный человек должен быть более разборчив. Прежде всего он должен понимать, что внешность обманчива. А вообще-то, с проститутками надо быть посмелее, сказал он. А еще сказал, что в здоровом обществе покупатель должен пользоваться не стесненным правом выбора. С этими словами он повернулся к подопечному парню, обратив на него мечтательный взгляд.
– ¿Do acuerdo?[32] — спросил он.
— Claro que sí[33], — сказал Джон-Грейди.
Они осушили стаканы и двинулись дальше. Снаружи было уже темно, цветные огни на мостовых отражались нечетко, бледные и крапчатые под мелким дождиком. Потом они засели в баре заведения под названием «Красный петух». Таксист салютовал поднятием стакана и выпил. Стали разглядывать проституток.
— Я могу свозить тебя и в другой точка, — сказал таксист. — Но, может быть, она ехать домой.
— Может быть.
— Может быть, она вышла замуж. Иногда такой с тутошними девками случается.
— Да ведь я видел ее две недели назад!
Водитель задумался. Сидит курит. Джон-Грейди докончил свой стакан и встал.
— Vamos a regresar a La Venada[34], — сказал он.
Оказавшись снова на Сантоса Дегольядо, он сел в баре и стал ждать. Через некоторое время таксист вернулся и, наклонясь, зашептал что-то ему на ухо, а потом стал озираться с деланой опаской:
— Тебе надо поговорить с Маноло. Только Маноло может дать нам эту информацию.
— А где он?
— Я сведу тебя с ним. Отвезу. Я устрою. Ты должен платить.
Джон-Грейди потянулся за бумажником. Таксист остановил его руку. Бросил взгляд на бармена.
— Afuera, — сказал он. — No podemos hacerlo aquí[35].
На улице он снова потянулся за бумажником, но таксист сказал, подожди. Театрально огляделся по сторонам.
— Es pedigroso[36], — свистящим шепотом проговорил он.
Они сели в его такси.
— И где он? — сказал Джон-Грейди.
— Вот мы к нему и едем. Я везу.
Он завел мотор, машина двинулась, поехали сначала прямо, потом направо. Проехав с полквартала, опять свернули в узенький проезд, припарковались. Водитель выключил двигатель и погасил фары. Посидели в темноте. Где-то вдали слышалось радио. Слышался шум воды, стекающей из canales[37] в лужи на мостовой. Вскоре появился человек, открыл заднюю дверцу машины и сел внутрь.
Свет в салоне был выключен, так что лица мужчины Джону-Грейди видно не было. Мужчина влез в машину с сигаретой, курил, пряча ее в ладони, по-деревенски. До Джона-Грейди донесся запах его одеколона.
— Bueno[38], — сказал мужчина.
— Плати ему сейчас, — сказал таксист. — Он тебе скажет, где девчонка.
— Сколько ему заплатить?
— Плати мне пятьдесят долларов, — сказал мужчина.
— Пятьдесят долларов?
На это никто не ответил.
— У меня нет пятидесяти долларов.
Какой-то миг мужчина оставался неподвижен. Затем открыл дверцу и вышел.
— Погодите-ка, — сказал Джон-Грейди.
Мужчина стоял в проезде, одной рукой держась за дверцу. Джон-Грейди видел его. Черный костюм, черный галстук. И узкое лицо, сходящееся клином.
— Вы эту девушку знаете? — спросил Джон-Грейди.
— Конечно, я знаю эту девушку. Вы отнимаете мое время.
— Как она выглядит?
— Ей шестнадцать лет. Эпилептичка. Такая только одна и есть. От нас ушла две недели назад. Вы отнимаете мое время. Не имеете денег, но отнимаете у меня время.
— Деньги я достану. Я принесу их завтра.
Мужчина бросил взгляд на водителя.
— Я буду в «Венаде». Я принесу их в «Венаду».
Мужчина чуть отвернул голову и сплюнул. Повернул обратно:
— В «Венаду» вам нельзя. По этому делу — нет. Что это с вами, а? Сколько у вас есть?
Джон-Грейди вынул кошелек.
— Тридцать с чем-то, — сказал он. Пересчитал деньги. — Тридцать шесть долларов.
Мужчина протянул руку:
— Давай сюда.
Джон-Грейди отдал ему деньги. Тот сложил их и впихнул в нагрудный карман, даже не взглянув.
— Она в «Белом озере», — сказал он.
После чего закрыл дверцу и исчез. Им даже не слышно было удаляющихся шагов.
Водитель всем телом повернулся:
— Хотите ехать в «Белое озеро»?
— У меня больше нет денег.
Водитель побарабанил пальцами по спинке сиденья:
— Что, совсем нисколько нет?
— Совсем.
Таксист покачал головой.
— Нет денег, — повторил он. — О’кей. Хотите, чтобы я отвез вас обратно в центр, на авениду?
— Мне нечем вам заплатить.
— Это ничего.
Он завел двигатель и задним ходом выпятился из проезда на улицу.
— Заплатите в следующий раз. О’кей?
— О’кей.
— О’кей.
Проходя мимо выгородки Билли, он заметил в ней свет, остановился, отвел дерюжный полог и заглянул. Билли лежал в кровати. Опустил книгу, за чтением которой его застали, глянул поверх, а потом и совсем отложил ее.
— Про что читаешь?
— Про Дестри{19}. А тебя где носит?
— Ты когда-нибудь бывал в заведении под названием «Белое озеро»?
— Бывал. Один раз всего.
— Там что — здорово дорого?
— Там — да, там здорово дорого. А что?
— Да это я так, любопытствую просто. Спокойной ночи.
Джон-Грейди дал пологу упасть и пошел по конюшенному проходу в свою клетушку.
— Тебе, дружище, от «Белого озера» лучше держаться подальше! — вслед ему крикнул Билли.
Джон-Грейди откинул у себя дверную занавеску и стал щупать рукой, где шнурок выключателя.
— Имей в виду: ковбою там не место!
Нащупал выключатель, дернул, зажегся свет.
— Ты меня слышишь?
После завтрака он, хромая, пошел со шляпой в руке по коридору.
— Мистер Мэк? — позвал он.
Мэк Макговерн как раз подходил к двери своего кабинета. В руке у него были бумаги, еще какие-то бумаги он сжимал под мышкой.
— Давай-давай, заходи, сынок, — сказал он.
Джон-Грейди остановился на пороге. Мэк сел за стол.
— Заходи-заходи, — повторил он. — Или я не сумею тебя уважить?
Он поднял взгляд от бумаг. Джон-Грейди все еще стоял в дверях:
— Я насчет того, чтобы… Нельзя ли мне аванс в счет платы за следующий месяц?
Мэк полез за кошельком:
— Сколько тебе нужно?
— Ну-у… Мне бы сотню, если можно.
Мэк внимательно на него посмотрел.
— Я тебе дам, сколько просишь, — сказал он. — А как ты обойдешься следующий месяц?
— Ничего, справлюсь.
Мэк открыл бумажник и отсчитал пять двадцаток.
— Смотри, — сказал он. — Ты взрослый человек, способен сам вести свои дела. А мое дело — сторона, верно же?
— Просто мне кое на что срочно надо.
— Ну ладно.
Он вынул купюры и, подавшись вперед, положил их на край стола. Джон-Грейди подошел, взял их, сложил и спрятал в карман рубашки.
— Спасибо, — сказал он.
— Ничего, все нормально. Как твоя нога?
— Заживает.
— Но ты ее еще бережешь, я смотрю.
— Да ерунда.
— А того коня ты все еще собираешься покупать?
— Да, сэр. Собираюсь.
— А как ты понял, что у кобылы Вольфенбаргера плохое копыто?
— Увидел.
— Но она же вроде не хромала.
— Нет, сэр. Но она дергала ухом.
— Ухом?
— Да, сэр. Каждый раз, когда она касалась земли этой ногой, у нее чуть-чуть дергалось ухо. Я просто смотрел внимательно.