– Я виноват. Но зачем наказывать Ленечку?
– Потому что это твой сын, и он – папин сынок, папа у него самый любимый! Как же, папа…
– Ира, ты не в себе. Я дурак, надо было соглашаться на госпитализацию! – схватился Женя за голову.
– Нет, нет, – бормотала Ира. – Я уже ничего с собой не сделаю. Порыв прошел. Я не хочу умирать. Я хочу жить.
– Ира, я виноват. Прости.
Кажется, Ирина и вправду перестала думать о смерти – ее агрессия перекинулась на мужа:
– Ты даже не потрудился поставить пароль, чтобы скрыть свою переписку с этой Лилей! Ты даже не удосужился стереть ее сообщения, ты сохранил их все!
– Ира, это моя вина. Но я не думал, что ты полезешь проверять…
– И в этом ты весь! – с ненавистью выпалила жена. – Это типично для тебя, Лазарев. Ты разгильдяй и пофигист. Ты чудовищен в своем разгильдяйстве!
– Ира, я сделал это не нарочно. Я не нарочно оставил всю переписку, – мрачно признался Евгений. – У меня не было намерения причинить тебе боль. Я не думал о том, что ты ее прочитаешь.
– Вот. Ты не думал. И в этом ты весь!
– Ира, мне очень жаль.
– А что потом? А что случилось бы потом? – вертелась под одеялом жена, не находя себе места. – Ты что собирался делать потом? Ты действительно хотел бросить меня?
Это был тяжелый момент.
Казалось бы, тот самый, когда пора признаться во всем Ире: что любит другую, что уходит к любимой…
Но как, как признаться, если только что жена чуть не отправила сама себя на тот свет? Да это бред и безумие – снова толкать Иру к самоубийству! Пожалуй, надо успокоить ее, уверить, что уходить не собирается. Потом, когда пройдет время и Ира угомонится и смирится с мыслью, что муж, да, изменил, что он больше не любит ее, вот тогда и надо уйти. Тогда, а не сейчас.
– Нет, – ответил Евгений. – Я не хотел тебя бросать.
– А тогда зачем ты писал ей, что хочешь, чтобы она ушла от своего мужа, что ты ее ребенка как своего готов принять, что оставляешь мне все, и тоже уходишь?.. Про съемную квартиру писал, зачем? – быстро, скороговоркой, спросила жена.
– Я не знаю.
– Как не знаешь?! Ты разгильдяй, но ты человек слова! Ты просто так ничего не говоришь! А-а, поняла, ты мне лжешь сейчас, чтобы я ничего с собой не сделала! – торжествующе, по-прежнему шепотом, воскликнула Ира. – Но я ничего не сделаю, порыв прошел, я тебе объяснила… Скажи мне правду, скажи мне правду!
– Какую правду?
– Ты ее любишь? Ты ее любишь?..
– Ира, пожалуйста…
– А, ты опять не хочешь признаваться! – затрясла она сжатыми кулаками. – Тогда я спрошу тебя иначе: ты меня любишь?
Она и вправду не собиралась накладывать на себя руки. Человек, не владеющий собой, не думает о том, кричит он или нет. Ира сдерживала крик, а значит, вполне собой владела.
Но это еще не значило, что можно признаваться ей во всем. А и правда, любил ли Евгений свою жену?
Любил. Ира была дорога ему, он, безусловно, осознавал ее ценность, если можно так выразиться. Она – не ничто и не никто. Евгений чувствовал ее боль, он хотел заботиться об Ире (помимо того, что он должен заботиться о ней).
Но он видел и чувствовал Иру словно со стороны, рассудком. Происходившее сейчас не касалось его сердца.
Потому что его сердце принадлежало Лиле. Вот если бы с ней что случилось, он бы волосы на себе рвал…
И это ужасно. Он негодяй и подлец, раз чужую женщину, которую знает совсем недавно, ставит выше родной жены, с которой прожил много лет, родившей ему сына…
Но с этим ничего нельзя поделать, никак не изменить. Не переделать себя, не заставить любить Иру все той же нежной, обожающей любовью…
– Ты молчишь. Ты меня не любишь, я поняла, – устало произнесла Ира. – Уходи.
– Я никуда не уйду.
– Уходи! К этой своей… Тварь, она тоже предательница. У нее самой семья, да? О, люди совсем стыд и совесть потеряли! – Ира схватила себя за голову.
Вот как ей объяснить, что не потеряли? Что изменяли, да, но эта измена не далась легко, что были и муки совести, и все…
– Я все-все ваши письма прочитала. Ты такой страстный, я прямо удивилась… Моя Лилечка, моя Лили Марлен, стихи эти… Какая такая Лили Марлен? – простонала Ира. – Это та Лили, что из фашистской песни?!
– «Лили Марлен» – это немецкая песня. Времен Первой мировой войны. Она о том, что любовь – это главное. Нет войны, нет смерти, есть только любовь, – попытался объяснить Евгений. – Это песня всех солдат, покидающих своих возлюбленных, песня солдат, идущих на фронт. Это не «Хорст Вессель», Ира, ты путаешь…
– Это фашистская песня, потому что ты сам фашист, Женечка… Холодный и равнодушный. А твоя Лиля – фашистка тоже, раз над детьми эксперименты ставит! Над своим ребенком, над моим…
Ира была глупа. Нет, не глупа, но… она мало что знала. Писала с ошибками, почти ничего не читала. То есть нельзя назвать ее глупой, необразованной… Она тонкий человек, очень деликатный, чувствующий собеседника, с ней не опозоришься на публике. Но… она и не интеллектуалка, что ли. Хотя, конечно, начитанность и интеллектуальность к любви отношения не имеют. Но, боже мой, как приятно говорить с любимой и знать, что она тебя понимает, и ты понимаешь ее!
Лиля – равная, Ира – нет.
С Лилей весь мир перед тобой, все моря и континенты, все страны и народы. Века и тысячелетия. Ира – это только стены квартиры.
Нет, дело не в интеллектуальности, она тут ни при чем. Все проще.
С Ирой не о чем говорить. С Лилей можно говорить без конца, о чем угодно…
Но вот как это все объяснить Ире? Да это и нельзя объяснить, и не надо: только начнешь растолковывать – смертельно оскорбишь Иру.
Лучше молчать. Молчать, как и молчал раньше, подчиняясь семейному уставу.
Ира шептала-кричала еще много чего этой ночью. Евгений терпеливо сидел рядом. Принес жене успокоительного, воды запить. Воду Ирина опять пролила. И опять пришлось Евгению переодевать жену в сухое, точно ребенка.
При этом он почему-то вспомнил свою мать.
Инесса Викторовна, сколько ее помнил Евгений, всегда отличалась удивительным здоровьем. Но один раз все-таки с ней случился сердечный приступ. Года полтора-два назад… Когда только-только началась эта катавасия с ее престарелым пасынком, который подал на мачеху в суд.
Вот тогда мать слегла в больницу, и ухаживал за ней именно Евгений. Сиделок мать признавать не хотела, со всеми скандалила, помощь Иры отвергла сразу и категорично. И ее переодевал в больнице сын, ухаживал за ней, выносил утку и все такое прочее.
Дней пять это продолжалось, не больше, но у Евгения было чувство, что его – заставили. И все знакомые хвалили Женю, и врачи отмечали его самоотверженность, а он слушал окружающих, стиснув зубы, и ничего не говорил.
Его заставили.
В том случае его заставила мать. Та самая мать, которая все детство спихивала его на чужие руки, в том числе и в интернат. Теперь он, хороший сын, должен ухаживать за ней…
В случае с женой не Ира его заставляла возиться с ней, беречь. Но так надо было, потому что он – должен.
Он не хочет, но он должен успокаивать жену, подносить ей воду и т. д. и т. п. Всю жизнь Евгений был должен: государству (служа в армии, затем платя налоги), матери, жене, семье, людям, знакомым и незнакомым, работодателям и своим коллегам, публике…
Только Лиле Евгений ничего не должен был, но именно ей он и хотел служить. Его единственная радость, его счастье – Лилечка! А он почему-то обязан бросить ее, поскольку он – честный муж и отец семейства.
Почему он должен бросить то, что является его истинным наслаждением, что помогает ему жить и работать? Ради каких таких высоких истин он должен добровольно кастрировать свою душу и тело?..
Он все сделает для того, чтобы его жена и сын не нуждались, но почему он должен предать себя? А ведь он предаст самого себя, если расстанется с Лилей!
* * *Евгений прислал Лиле эсэмэску: «Надо срочно встретиться». «Я в центре, недалеко от Садового», – написала в ответ Лиля. Она не стала перезванивать – а вдруг в данный момент Евгений не один, рядом жена? Лучше тоже написать.
Раньше о подобных вещах Лиля даже не задумывалась. Но теперь она – любовница, волей-неволей приходится осторожничать и помнить о том, что ни ее муж, ни жена Евгения ни о чем не должны догадываться.
Чем-то похоже на жизнь шпионов, вынужденных все время шифроваться… И противно, и страшно – а вдруг что-нибудь да и упустишь? К тому же характер у Лили был не подходящий для шифрования. Она – открытый человек, всегда говорила то, что думает, без оглядки. При подобном характере скрываться ой как тяжело.
…Они еще перекинулись парой эсэмэсок, а через два часа встретились в метро, на одной из станций фиолетовой ветки.
– Хотел подъехать на машине, но пробки восемь баллов… – поцеловав Лилю, сказал Евгений. – Этот город уже не для жизни.
– И в метро народу полно… – пожаловалась Лиля. – Пойдем отсюда скорее.
Продрались сквозь толпу к эскалатору, потом та же толпа вытолкнула их в город, и стало чуть полегче, свободнее. Рядом – плотный поток замерших машин.
– А помнишь раньше, в советских детективах, снимали сцены погонь на авто? Сейчас, когда сплошные пробки, это фантастика почти. Ну только глубокой ночью возможно устроить погоню на московских улицах, да и то, если на дороге авария, и ночью пробка на несколько километров может растянуться, – заметил Евгений.
Середина октября – время, когда листва интенсивно опадала с деревьев, дворники едва успевали ее подметать.
– Совсем осень. И грустно, и красиво, – усмехнулась Лиля, шагая по тротуару и подбрасывая ногами жухлые листья. – Тебе Чащин звонил, что ли? Мне он по электронке написал, что при первом чтении претензий к сценарию не имеет. То есть если и попросит переделать, то самую малость…
– Да, и мне то же самое написал, – кивнул Евгений. Сегодня он был в черном, довольно длинном пальто, которое сидело на нем безупречно. Пальто распахнуто, и под ним – костюм, тоже очень хороший, явно итальянского производства. И еще эти щеголеватые ботинки…
– Господи, Женька, только сейчас заметила… Откуда ты, такой красивый? – восхитилась Лиля, не выдержала – повернулась к нему лицом, схватила его за лацканы пальто, прижалась губами к его теплой, гладко выбритой, пахнущей одеколоном щеке.
– Я из театра. Пригласили на генеральную репетицию моей пьесы. Идем, идем, нас и тут затолкают, не останавливайся, – подхватил он Лилю под руку, повлек вперед.
Они свернули на тихую улочку и теперь шли куда глаза глядят, без всякой цели.
– О-о-о… А почему меня не взял? Я же еще ни одной твоей пьесы не видела! – немного обиделась Лиля.
– Погоди. Не сердись. Я бы непременно взял тебя, но тут такое дело… – Он слегка помрачнел.
– Что-то случилось? – мгновенно напряглась Лиля.
– Ира все знает.
– Да?! Ты сказал ей?
– Не я. Она сама узнала. Залезла в мой рабочий компьютер, прочитала всю почту…
– О господи… – простонала Лиля. – Всю почту… То есть она прочитала те письма, которые ты посылал мне?
– И мои письма, и твои… Все прочитала, – кивнул он. – А потом напилась таблеток, и пришлось ей вызывать «Скорую».
– Она жива? – не слыша собственного голоса, спросила Лиля.
– Да, она жива и хорошо себя чувствует. Все обошлось. Физически. Но морально… Я поэтому и не стал тебя никуда приглашать – ведь ей непременно кто-то донес бы, у нас доброхотов полно, сама знаешь.
– Да-да, понимаю! Но, Женечка, что же теперь будет?..
– Я надеялся рассказать ей сам все. Кратко, без эмоций. Собирался поставить перед фактом, что ухожу. Но, блин, эти письма ее просто сразили…
– Бедная Ира!
– Ира бедная, да, – неожиданно жестко произнес Евгений. – И мне ее жаль. Я не хотел, чтобы вот именно так все получилось. Но, Лиля, меня это не может остановить. Я все равно от нее уйду. Я хочу быть с тобой.
– А как же…
– Просто подождем еще немного. Она скоро свыкнется с мыслью, что у меня есть другая – ты. И вот тогда мы с женой расстанемся.
Лиля молчала. Она пыталась представить, что чувствовала незнакомая ей женщина, Ира, когда читала все эти письма. Да, наверное, она была сражена. Раз захотела наложить на себя руки…
– Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то умирал, – вдруг с тоской произнесла Лиля. – Послушай, Женя… Давай не будем. Давай не будем ничего ломать! Если Ира повторит попытку, но в другой раз у нее это получится…
– А так я без тебя умру! – с раздражением возразил Евгений. – Послушай, мы не можем оставаться любовниками, я не тот человек… Как все это некстати! Ведь ты спишь со своим мужем, да? Я не хочу. Ты только моя Лиля. Ведь ты спишь с ним, да?
И что должна была ему ответить Лиля? Солгать? Да как она солжет, не особо умея лгать, и притом что Евгений – не наивный мальчик давно, сам все понимает и без Лилиных объяснений.
– Я люблю тебя, – тихо сказала Лиля.
– Но ты спишь с ним!
– И что делать? – с отчаянием спросила она.
– Уходи от своего мужа. Сейчас. Немедленно. Да, я понимаю, как я при этом выгляжу – сам жену не бросаю, а тебя вынуждаю уйти. Но как иначе, как?..
Лиля пожала плечами. Некоторое время они шли молча, глядя себе под ноги. Потом Евгений остановился, притянул Лилю к себе. Долго стояли, обнявшись, под деревьями, с которых на их головы сыпалась и сыпалась листва. И пахло тоже прелой листвой.
– Что тебя смущает, Лиля, что тебя останавливает? Скажи.
– Что Сережа тоже выкинет какой-нибудь фортель, – невесело усмехнулась Лиля.
– Он может?
– Не знаю. Я, оказывается, ничего про него не знаю. Гляди, а это что там?
– Там? Ваганьковское кладбище. Знаменитый некрополь Москвы, – с интонацией экскурсовода произнес Евгений. – Пошли?
– Пошли, – согласилась Лиля.
Они двинулись вперед и скоро оказались на территории кладбища.
– Мы с Верунчиком тут пару раз бывали. Мужа в такие места не затащишь, – призналась Лиля.
– И Иру сюда не вытащишь. Болезни, смерть для нее – табу.
– А сама…
– Вот да. Значит, она думает о смерти и боится ее. Раз покусилась на суицид. Или это просто демонстрация с ее стороны была…
– А ты боишься? – с любопытством спросила Лиля.
– Мне как-то все равно. Все мы умрем.
– И я умру.
– Я буду приходить к тебе, даже мертвый.
– Лазарев, ты пересмотрел глупых сериалов – про ходячих мертвецов, про вампиров, встающих из гроба…
– Наверное. Я не так давно смотрел фильм на эту популярную нынче тему оживших мертвецов. И очень милый, трогательный сюжет там… О том, как оживший мертвец полюбил живую девушку.
– И? Чем все закончилось?
– А он ожил. Представляешь? Он полюбил и снова стал живым человеком. Любовь – сильнее смерти. Это штамп, но… если правильно обыграть, штамп превращается в нечто оригинальное, новое.
Они шли по широкой аллее, мимо памятников и надгробий с известными именами.
– А почему кладбище называется Ваганьковским?
– Погуглить надо, – Евгений рассмеялся. – Если серьезно – то по месту. Тут местность называлась – Ваганьково или что-то в этом роде. Владимир Даль (он, кстати, тут похоронен) в своем словаре утверждал, что «ваганиться» – забавлять, шутить, баловаться. Или еще: «ваганами» в Древней Руси называли псарей. То есть, возможно, тут находилось поселение псарей. Или название произошло от слова «вага» – весы. В общем, вопрос темный. Точно такой же, как дело с названием нашей столицы… Поди разбери, отчего Москву Москвой назвали.
– Да… А я слышала, что Ваганьковское – от слова «ваганты». То есть бродячие артисты, музыканты. Трубадуры, менестрели, миннезингеры… Но ваганты и прочие были в Западной Европе. Наверное, просто совпадение. У них ваганты, у нас ваганы.
– Но что-то в этом есть, в вагантах. Посмотри, это и вправду место упокоения знаменитых людей, в основном творческих профессий. Высоцкий, Есенин… Чем не ваганты? Здесь и сценаристы лежат.
– Геннадий Шпаликов, известный советский сценарист. Он написал сценарий к фильму «Я шагаю по Москве». В соавторстве с кем-то, кажется…
Евгений с Лилей бродили по аллеям, читали надписи на надгробиях.
– Ты бы хотела здесь лежать? У тебя есть шанс, Лилька! Прославишься, и понесут тебя сюда…
– Скорее тебя, – огрызнулась Лиля. – Ты ж у нас молодой талантливый драматург!
– Давай снимем номер, – вдруг сказал Евгений спокойно, совсем не в тему.
– Какой номер?
– Номер в гостинице.
– А… Смерть возбуждает тебя. Я помню. Гадкий извращенец. А давай, снимем номер. Ты думаешь, меня это шокирует? Нет, совсем, – пожала плечами Лиля. – Будем плясать на костях. Твоя жена чуть не наложила на себя руки, а мы – поедем в номера…
– Ты шутишь? Почему ты это говоришь? Это ирония?
– Я сама не знаю, ирония это или что. Я сама гадкая, – произнесла Лиля, улыбаясь сквозь слезы. – Я должна терзаться муками совести – ну как, из-за нашей связи Ира твоя чуть руки на себя не наложила! – а я вместо того думаю, какой же ты красивый. И как тебе идет этот костюм, это пальто. Ты похож на киноактера. Ты неприлично, неприлично красив сегодня.
– Разве красота – мужское достоинство?
– Еще какое! Черт возьми, как приятно любить красивого мужчину! – топнула Лиля ногой. – Не лысого, пузатого, кривоногого, а…
Примерно через час они оказались в гостиничном номере, одни. Обычная московская гостиница, очень недешевая, кстати.
С бутылкой шампанского и любимым Лилей «ксю-ксю», купленными по дороге, в алкогольном супермаркете.
– Я не представлял первое время, как ты пьешь эту бурду, этот коктейль, от которого все кишки должны слипнуться… А теперь привык. Ира, кстати, пьет сухое красное вино. Оно полезным считается, – брезгливо поморщился Евгений. Он поставил бутылки на стол.
– Ну да, полезное. А чем тебе красное вино не угодило? – удивилась Лиля.
– А меня теперь все в Ире раздражает, – признался Евгений. – Она кажется мне неискренней, глупой. Она вся состоит из штампов. Вот считается хорошим тоном любить красное вино – она его и любит. Сама ни хрена в нем не разбирается, а любит! Покупает какое-то дешевое и кайфует… – Евгений опустился в кресло прямо в пальто, закрыл лицо ладонями.