Отчитав себя хорошенько, Вера встала и поразилась ощущению легкости в теле. Она накинула халат и отправилась в ванную, а когда вернулась, обнаружила у себя в комнате симпатягу Мартина.
— Доброе утро! — поприветствовал он Веру и улыбнулся. — А я уж было решил, что вы выздоровели и упорхнули обратно на небо.
«Если бы я могла!» — с тоской подумала она, а вслух сказала:
— Есть такая русская поговорка: «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Да и крылышки мне, боюсь, насовсем подрезали.
— Извините, — понурился Мартин. — Я что-то совсем никакой шутник стал. А вы замечательно выглядите! Как самочувствие?
— Спасибо, превосходно! Были бы крылья — и впрямь бы взлетела! Вы прекрасный врач!
— О нет, это Шоно прекрасный, его и благодарите. Кстати, он велел заниматься с вами дыхательной гимнастикой. Вы можете принять позу лотоса?
— Боюсь, у меня сейчас получится разве что поза примятой ромашки. А лотос — это как?
Мартин живо скинул туфли и уселся на пол, где стоял, скрестив ноги:
— Вот таким образом.
— Я после попробую, если вы не возражаете. Не очень-то прилично заниматься этим в дезабилье.
— Хорошо, тогда просто сядьте, расслабьтесь и выпрямите спину.
— На это я, пожалуй, способна. Что теперь?
— Теперь сложите пальцы рук в такую фигуру и положите свободно на колени. Это мудра жизни — она придаст вам силы и выровняет энергетический потенциал.
— Надо же, точно так крестятся староверы — двумя перстами.
В этот момент со стопкой одежды в руках вошла Берта и остановилась, внимательно прислушиваясь к разговору.
— А кто такие староверы? — спросил Мартин.
— Это такие консервативные православные христиане, которые из-за неприятия церковной реформы готовы были сжечь себя заживо, лишь бы не креститься по-новому.
— Святые мученики, — с одобрением заявила Берта, — точно как наши.
— А-а, — протянул Мартин. — Наверное, эта традиция имела какой-то сакральный смысл, ради которого они были готовы идти на смерть. Вы знаете, что и обычай осенять себя крестным знамением гораздо старше христианства?
— Нет, откуда же!
— На самом деле, древние описывали перед собой восьмерку — восточный символ бесконечного единства идеального и материального миров, дарующий защиту и силу, — сочетание двух сильнейших магических знаков — круга и креста. Занятный факт: если над кровоточащей ранкой несколько раз описать в воздухе лемниск, кровь быстрее остановится — я проверял. А один знакомый швейцарец убеждал меня, что правильное фондю получается, только если помешивать его не по кругу, а той же восьмеркой.
Берта шумно хмыкнула и сообщила:
— Господин доктор, там по вашу душу энтот Голиаф пришел. Непонятный он мне. Выряжен как мильонщик, а лезет через черный ход, будто точильщик какой. В будущий раз в дымоход нырнет, помяните мое слово.
— Берта, он не Голиаф, а совсем наоборот. А в дымоход ему нельзя — застрянет. Вера, извините, я вас покину. Если хотите, присоединяйтесь к нам — я вижу, Берта принесла вам платья.
Глядя вслед Мартину, Берта покачала головой:
— Вот ведь, умный человек, а и то иногда чепуху несет. Все-то у него восточное, все-то идеальное. А я тебе одежу кой-какую собрала — твою-то стирала-стирала, да все одно — грязно. У меня племянница нынче на сносях, так она в энти платья не влезает уже. На вот, держи, все стирано-глажено. Тут вот и туфли, должны быть тебе впору.
— Ох, огромное спасибо, Бертхен! Я у вас в долгу! — Вера вскочила с кровати, бросилась к Берте и попыталась обнять ее монументальный стан.
— Другим отдашь, кому нужней! — отрезала старуха, но было заметно, что она тронута. — Ну, я вижу, что ты уж не хворая, коли так скачешь, а значит, нужды во мне боле нету. Так что пойду я. Тут хорошо, а дома все лучше.
Когда Вера, приодевшись, вошла в кабинет Мартина, Беэр — кстати, вполне похожий на Голиафа, если бы не шикарный костюм — вылетел из кресла и разразился восторженными возгласами на разных языках, иные из которых Вера даже не смогла определить. Гигант галантно поцеловал ей руку и усадил в свое кресло, а сам опустился перед нею на колено.
— Приветствую вас, любезнейшая фрау Элиза Гольдшлюссель!
— Почему Гольдшлюссель? — удивилась Вера.
— Потому что отныне вы — законная супруга вот этого хмурого типа. Ну, если не перед Богом, то перед людьми, а главное, перед полицией! — И он протянул Вере маленькую красную книжицу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась паспортом гражданинки Вольного Города Данцига.
Вера раскрыла документ и вздрогнула — с левой стороны была ее собственная фотография с двумя вытисненными на ней печатями. Она подняла встревоженный и недоумевающий взгляд на Беэра.
— Покорнейше прошу простить, но нам пришлось воспользоваться вашим семейным фото! Но, не волнуйтесь, это копия, а оригинал ничуть не пострадал. Обратите внимание на качество ретуши! Все приметы соответствуют — рост, форма лица, цвет глаз и волос! Каково? — затараторил Беэр убедительно, как восточный торговец древностями.
— Погодите, вы меня совсем сбили с толку! Это что, настоящий паспорт? — пролепетала Вера растерянно.
— Он лучше, чем настоящий! Его делал вдохновенный мастер, с фантазией и душой, а не какой-нибудь унылый доходяга-конторщик.
— Но как вам это удалось?
— Исключительно благодаря личному обаянию и умению находить полезные знакомства! Ну и немножко денег, естественно. Так что, берете?
— А чего мне это будет стоить? — смеясь, осведомилась Вера.
— Вам придется совершить со мной поход по лучшим магазинам этого грешного города. Вы одеты по позапрошлогодней моде, а это не пристало такой роскошной женщине. Мартин, ты доверишь мне охранять честь твоей благоверной? Обещаю, что буду паинькой!
— Беэр, тебя заносит! — ответил тот, поморщившись.
— Что поделаешь, у меня большая масса, и оттого я сильнее прочих подвержен инерции.
— А какой вам профит с этого времяпрепровождения? — В отличие от Мартина, Вера вполне приняла шутливый тон Беэра.
— О, мне с того большой профит! — Великан закатил глаза. — Во-первых, пройтись под руку со сногсшибательной дамой, так, чтобы все поумирали от зависти. Во-вторых, избавиться хотя бы от небольшой части своего состояния. Марти вам сказал, что я неприлично богат? А в-третьих, вволю потрепаться на родном языке — по-немецки я говорю с таким чудовищным английским акцентом, что вызываю здесь всеобщую неприязнь. Итак? Идем?
— Идем, идем. Грех лишать вас стольких радостей одновременно, — милостиво кивнула Вера.
— Марти, ты слышал? Я умыкаю сию сильфиду немедленно. Верну нескоро. — Беэр поднялся и изысканным жестом протянул Вере руку.
— Вера же еще не завтракала! — запротестовал Мартин.
— Я тоже. Позавтракаем в кафе, — отмахнулся Беэр. — И пообедаем тоже.
— Протестую! Вера еще не настолько оправилась, чтобы так долго гулять!
— Напротив, — возразила Вера, — я ощущаю необычайный подъем сил и воодушевление.
— В крайнем случае, я буду иметь счастье носить вас на руках, — проворковал Беэр ей на ухо. — Ciao,[16] Марти! Не скучай без нас.
Вера с Беэром возвращаются затемно. Верин заливистый хохот слышен еще с улицы. Мартин отрывается от рукописи, с недоверием смотрит на часы, потом в окно, потирает пальцами веки, глубоко вздыхает и идет в прихожую, сопровождаемый пробудившимся Докхи.
Женщина, что второй раз в жизни перешагивает порог его жилища так, словно делает это уже многие годы, теперь похожа не на промокшую до нитки принцессу из сказки Андерсена, а на королеву, и думать забывшую о горошине, которой она обязана своим положением. На ней короткое оливковое платье — чуть ниже колен, темно-зеленое болеро, отделанное бронзовой тесьмой, зеленый берет с фазаньим пером, надвинутый на правую бровь, замшевые туфли и перчатки того золотисто-коричневого цвета, в какой окрашены оленята накануне зимы. В руках сумочка в тон платья. Прекрасные волосы Веры слегка завиты и укорочены так, что едва достигают плеч. Карие глаза, оттененные зеленовато-коричневым, смеются, левая бровь приподнята, малиновые губы сложены в победительную улыбку.
Вера останавливается перед Мартином, совершает пируэт и застывает в картинной позе:
— Каково?
— Волшебно! — искренне восхищается Мартин. — Диана-охотница!
Докхи обходит Веру кругом, словно видит ее впервые, шумно втягивая носом незнакомые запахи, и затем на всякий случай прячется позади хозяина.
За спиной у Веры появляется Беэр, обвешанный коробками, картонками, пакетами и свертками. Шляпа его сбилась на затылок, глаза блестят, в зубах зажата потухшая сигара. Великан заметно навеселе.
— Еще какая охотница! А вот и добыча! — зычно трубит он, освобождаясь от поклажи. — Мы нынче много настреляли. Разделывать и ощипывать будешь ты, Марти, а мне нужно бежать — чего доброго таксист укатит вместе с моими обновками. Мадам, позвольте ручку! Это был лучший день моей угрюмой холостяцкой жизни за последние двадцать лет! Докхи, малыш, дай я тебя чмокну! Марти, see you soon![17]
За спиной у Веры появляется Беэр, обвешанный коробками, картонками, пакетами и свертками. Шляпа его сбилась на затылок, глаза блестят, в зубах зажата потухшая сигара. Великан заметно навеселе.
— Еще какая охотница! А вот и добыча! — зычно трубит он, освобождаясь от поклажи. — Мы нынче много настреляли. Разделывать и ощипывать будешь ты, Марти, а мне нужно бежать — чего доброго таксист укатит вместе с моими обновками. Мадам, позвольте ручку! Это был лучший день моей угрюмой холостяцкой жизни за последние двадцать лет! Докхи, малыш, дай я тебя чмокну! Марти, see you soon![17]
И Беэр грузным мотыльком выпархивает за дверь, взвихрив воздух так, что портьеры колышутся еще с полминуты после его ухода.
Вера проходит в гостиную и падает на диван.
— Этот человек едва не уморил меня своими анекдотами! У меня все ребра от смеха болят! — жалуется она, снимая берет и перчатки. — Поразительный тип! Безумно обаятельный, остроумный, щедрый и хвастливый одновременно!
— О, Беэр хвастлив только с теми, кого числит в друзьях, а таких крайне мало. И это ведь всего лишь клоунада, которая нас весьма забавляет. Мы-то знаем, что внутри он гораздо больше, чем снаружи, если так можно выразиться.
— Неужели возможно быть еще больше? — Вера комически хлопает ресницами. — Кто он вообще такой на самом деле? Бизнесмен? Биржевик?
— Он вам не сказал?
— Отшутился, дескать, промышляет разорением гробниц.
— Отчасти так оно и есть. Беэр — выдающийся ученый-палеограф, и имел бы мировое имя, если бы того пожелал. Но его не интересует этот аспект научной деятельности, и…
— Ну вот, теперь мне стыдно, что я столько потратила!
— Ничего, ограбит пару-тройку гробниц и поправит дела.
— У него было такое счастливое лицо, когда я что-то выбирала. И, представляете, он мне помогал! Я ему сказала, что у него прекрасный вкус, а он ответил, что этого нельзя утверждать наверняка, покуда не откусишь кусочек.
— Он так и ходил с вами повсюду?
— Да, только когда я была в парикмахерской… Как вам моя прическа?
— Вам очень идет.
— Спасибо! Да, так вот, пока я была в парикмахерской, а потом мне делали маникюр, — Вера показывает Мартину свои ногти, покрытые золотым лаком, — тогда он меня оставил ненадолго. Объявил, что скоро начнется сезон охоты на слонов, и ему надо экипироваться. Вернулся через час с большим рюкзаком и сумкой — это очень забавно сочеталось с его костюмом. Вам, правда, нравится, как я выгляжу?
— Правда. Вы похожи на эту актрису… Гарбо, кажется. Мы… Я видел ее в кино. Давно. Только она была черно-белая и немая, а вы — цветная и говорящая. И еще хорошо, что вы не выщипываете брови, как все.
— Это мне просто повезло — они и так достаточно тонкие. А я больше люблю Марлен Дитрих, но и за сравнение с Гарбо я на вас, так и быть, не обижусь.
— Ох, извините, ради всего святого! Это был неуклюжий комплимент. Я сто лет не практиковался. С тех пор, как ухаживал за своей женой.
— Как же вы тогда общались с женщинами, несчастный?
— Да я и не общался особенно. Разве что с Бертой…
Вера ошеломленно смотрит на Мартина:
— Что же вы делали десять лет?
— Учился жить заново. И еще много чему. Книгу писал, я уже вам говорил…
— Да я не о том… О господи! Это же вредно!.. Ох, простите, я лезу не в свое дело…
— А, вы об этом! Ничего особенно вредного, существуют специальные даосские техники. — Мартин говорит совершенно спокойным, ровным голосом, но на лицо его набегает тень. — Впрочем, я бы предпочел сменить тему.
— Да-да, конечно, простите еще раз! — Вера до боли кусает губы и трижды мысленно обзывает себя идиоткой.
Мартин неспешно закуривает и лишь после этого бросает Вере спасательный круг:
— Как вам показался наш город?
Вера с радостью хватается за предложенную тему:
— Он чудесный! И совершенно не похож на Питер, на Ленинград то есть. Но, надо признаться, я пока мало что видела.
— Если хотите, я завтра проведу вас по лучшим местам. Обидно будет уехать, не посмотрев.
— С огромным удовольствием! — Вера некоторое время теребит браслет новых часиков, а после напряженно спрашивает: — Мартин, а куда уехать? Что со мной будет дальше?
— Это будет зависеть от того, успеет ли Беэр достать для вас американскую визу и билет. Видите ли, мы с ним и Шоно должны были сегодня отплыть в Нью-Йорк.
— Успеет до чего?
— До того, как начнется война.
— И вы из-за меня остались? — У Веры моментально пересыхает во рту, а сердце наполняется жидким свинцом вместо крови.
— Ну, не могли же мы вас бросить тут одну! — Мартин каким-то образом умудряется улыбаться, опуская уголки губ книзу.
— А если Беэр не успеет?
— Тогда мы придумаем какой-нибудь другой план, — уверенно говорит Мартин, и Вера неожиданно для себя успокаивается.
— Что ж, если мне завтра предстоит еще один долгий поход, то я, пожалуй, быстренько приму ванну и юркну в постель. Вы не против?
— Это самое правильное, что можно сделать! Я дам вам кое-какие травы для ванны.
Вера встает с дивана и направляется в свою спальню, но внезапно останавливается:
— Мартин! А что вы делали, пока меня не было?
— Книгу писал, — отвечает Мартин.
Наутро Вера вышла к завтраку в шикарном изумрудного шелка халате поверх персиковой пижамы, а перед выходом переоделась в льняной брючный костюм — простой, но элегантный, поколебавшись, обула бежевые легкие туфли на низких каблуках и повязала на шею шелковый платок цвета молочного шоколада. Посокрушалась, что нет подходящей сумочки, ввиду же ясной и теплой погоды головной убор и перчатки решила не надевать. Из косметики ограничилась лишь коричневатыми тенями для глаз и темно-красной помадой. Повертелась перед зеркалом и нашла себя вполне готовой к намеченной кампании.
Выходя из дома под руку с Мартином, всё косилась — оценил ли? По всему, должен был, но кто его, монаха этакого, знает? Сам-то он был одет скорее удобно, чем хорошо, — темный полотняный пиджак, мешковатые светлые брюки с отворотами, некогда белая мягкая шляпа, расстегнутая на верхние пуговицы рубашка в крупную полоску, поношенные, хотя и до блеска начищенные ботинки. Первым делом Вере сразу захотелось приодеть своего спутника получше, однако, по здравом размышлении, она подумала, что такая небрежность может сойти и за богемный стиль — в присутствии эффектной дамы рядом, разумеется. С приятным удивлением Вера почувствовала, что рука Мартина, на которую она — зачастую без особой надобности — налегала, весьма мускулиста. Видимо, эта его хитрая китайская гимнастика была значительно эффективнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Наверное, Мартин был прекрасным гидом — для человека, прожившего в Данциге менее двух лет, он знал на удивление много — и чудным рассказчиком, но уже через полчаса прогулки Вера осознала, что с упоением слушает не повествование, а голос Мартина, завораживавший ее, как завораживало в детстве весеннее падение капель с карниза или пляска языков пламени в очаге. Подобно гаммельнским ребятишкам, она зачарованно следовала за этой музыкой, растеряв из головы все свои мысли, и в ней теперь топтались, как в чистилище, толпы королей, магистров, палачей, купцов и философов. Там же громоздились сваленные бессмысленной грудой пыльного бурого кирпича башни, ворота, храмы и бастионы вперемежку с сухими ворохами дат и цифр. Время от времени Мартин прерывал свою речь с тем, чтобы раскурить трубку или пропустить лязгающий трамвай, и Вера ненавидела и трубку, и трамваи, и вообще все, что мешало ей наслаждаться волшебными звуками.
Очевидно, эти переживания настолько отчетливо отражались на ее лице, что в конце концов были замечены Мартином, потому что он внезапно смутился, скомкал фразу и буднично проговорил:
— Я вижу, что совсем вас заговорил. Извините, что так увлекся. Довольно истории и географии. Давайте разговаривать просто так.
— Вы совершенно напрасно извиняетесь. Я, верно, мало что запомнила, зато получила невероятное удовольствие, слушая вас. Ваш голос… Это что-то необыкновенное! Словно гипноз! Я готова была идти за вами на край света!
— Надеюсь, что так далеко нам заходить не придется! — засмеялся Мартин. — А вот в свой любимый табачный магазин я бы с вашего разрешения зашел. Тут неподалеку, на углу. Заодно посетим остров Шпайхер и сможем оттуда посмотреть на старый город новыми глазами. Вы не против?
— Конечно же нет! А если вы купите мне там каких-нибудь дамских сигарет, то будет совсем замечательно!
Вера уже оправилась от мо́рока и вновь начала резвиться. Проходя сквозь Коровьи ворота, она громко замычала, а на одноименном мосту заявила, что им с Мартином ни в коем случае нельзя шагать в ногу, иначе мост рухнет. Узнав, что тот разводной, фыркнула и сказала, что даже самый маленький разводной мост в Питере будет вдвое больше этого, а самый маленький переулок даст фору любой здешней улице, и что вообще непонятно, как можно жить в такой тесноте. Потом сравнила улицы с челюстями, усаженными острыми однообразными зубами, которые веками пережевывают людей, а сами крошатся от древности. Через несколько минут, впрочем, безо всякой видимой логики Вера назвала город «миленьким» и «уютным», сообщила, что готова прожить в нем всю жизнь, восхитилась видом на набережную Лангебрюкке и спросила, что это там за дивное место по онпол Моттлау, несмотря на то, что прошла по нему меньше часа назад. Мартин только посмеивался уголками глаз и покашливал при самых неожиданных выходках Веры.