Люба сіяла отъ удовольствія. Теперь она знала, откуда надо добывать копію съ метрическаго свидѣтельства. Добыть свѣдѣнія о своемъ крещеніи казалось ей очень трудно, но дались они ей легко. Она вздохнула свободно и повеселѣла.
«Завтра-же пошлю Виталію записку въ банкъ и увѣдомлю его объ этомъ», рѣшила она.
XXX
Гости отъ Битковыхъ разошлись рано. Въ двѣнадцать часовъ была подана холодная закуска и къ часу ночи уже никого изъ гостей не было. Домашніе начали расходиться по своимъ комнатамъ. Дарья Терентьевна принялась было опять выговаривать дочери за утренній поступокъ, но Андрей Иванычъ остановилъ ее, шепнувъ:
— Оставь. Все равно безполезно.
Люба пришла къ себѣ въ комнату, начала раздѣваться и чувствовала, что на душѣ ея было легко — она уже знала, гдѣ нужно добывать копію съ ея метрическаго свидѣтельства. Снявъ съ себя платье и корсетъ и надѣвъ ночную кофточку, она тотчасъ рѣшила написать объ этомъ Плоскову записку, для чего тотчасъ-же раскрыла бюваръ на письменномъ столѣ и приготовила письменныя принадлежности. Записку она рѣшила послать черезъ горничную съ посыльнымъ рано утромъ. Приготовляясь писать, она хотѣла запереться въ комнатѣ, но ключа въ дверяхъ все еще не было.
— Вѣдь эдакая мерзость! вырвалось у нея. — Ключъ не отдаютъ, платье верхнее грозятся запирать. Словно я арестантка какая!
Но писать покуда она еще медлила изъ опасенія, не войдетъ-ли въ ея комнату мать. Черезъ полчаса мать дѣйствительно заглянула въ комнату. Она была въ юбкѣ и ночной кофточкѣ и уже мягко проговорила:
— Прощай, непокорная. Что-жъ ты это въ постель-то до сихъ поръ не ложишься?
— Ахъ, Боже мой! Да дайте мнѣ хотъ въ этомъ-то свободу имѣть! отвѣчала Люба.
— Свободу… Отъ большой свободы-то вы и балуетесь. Отецъ твой потатчикъ, а ежели-бы были строгіе родители, то за твой давишній поступокъ…
— Ахъ, оставьте, пожалуйста! Довольно.
— Ну, или и цѣлуй мать…
Люба подошла и чмокнула мать въ щеку. Дарья Терентьевна обвела комнату глазами и замѣтила разложенныя на столѣ письменныя принадлежности. Въ головѣ ея сразу мелькнуло: «писать хочетъ. Къ нему навѣрное къ нему, подлецу». Дочери она, однако, ничего не сказала и вышла.
Люба вздохнула свободнѣе, но за писаніе письма все еще не принималась, выжидая, не вернется-ли мать. Только черезъ четверть часа подсѣла она къ столу и взялась за перо. Она писала:
«Золотой, брилліантовый, безцѣнный Виталій! Ахъ, сколько я вынесла непріятностей, вернувшись домной со свиданія съ тобой, но за то сегодня-же Богъ послалъ мнѣ узнать то, что намъ такъ нужно. Копію съ моего метрическаго свидѣтельства надо доставать въ церкви Іоанна Предтечи, которая на Лиговкѣ, такъ какъ крестилъ меня священникъ изъ этой церкви. Это я узнала отъ моей тети незамѣтнымъ манеромъ, стало быть это вѣрно. Ахъ, если-бы скорѣе ты досталъ эту копію и поскорѣе намъ повѣнчаться! Положеніе мое ужасное. Сегодня мнѣ объявили, что даже верхнюю одежду мою будутъ запирать, такъ что»…
Въ это время скрипнула половица и раздались шаги. Люба вздрогнула и обернулась. Въ комнатѣ стояла мать.
— Покажи, что пишешь!.. произнесла она, и прежде, чѣмъ Люба успѣла опомниться, бросилась къ бумагѣ.
Завязалась борьба. Люба отталкивала мать отъ письменнаго стола, мать старалась оттѣснить дочь.
— Маменька! Вѣдь это-же свинство чужія письма читать! кричала Люба.
— Врешь! Никакого тутъ свинства нѣтъ, кряхтѣла мать.
Обѣ онѣ схватились за бумагу и скомкали ее. Одна держала за одинъ кончикъ листа, другая за другой.
— Пусти!
— Не пущу!
Мать рванула и вырвала у дочери большую половину листа, такъ что у ней остался только какой-то клочекъ.
— Что-жъ это такое! Помилуйте… Развѣ можно такое звѣрство! вопіяла Люба, но мать уже почти бѣгомъ уходила изъ комнаты.
— Андрей Иванычъ! Андрей Иванычъ! Посмотри-ка, какія у насъ дѣла дѣлаются! кричала мать, подходя къ своей спальной.
Андрей Иванычъ уже спалъ. Онъ съ испугомъ соскочилъ съ постели, быстро сунулъ ноги въ туфли, накинулъ на себя халатъ и заспаннымъ голосомъ спрашивалъ:
— Что такое, матушка? Что такое случилось? О, Господи!
— Фигурантка-то наша вздумала письма къ нему писать. Вотъ я вырвала у ней…
— Какая фигурантка? Какія письма? Къ кому?
— Дочь, дочь… Къ Плоскову писала, а я и поймала.
Въ спальной было темно и она освѣщалась только одной лампадкой у образа.
— На-ка, полюбуйся, продолжала Дарья Терентьевна, подавая ему скомканную бумагу. — Да что-жъ ты свѣчку-то не зажигаешь.
— Сейчасъ, сейчасъ зажгу… Фу, какъ ты меня напугала! Развѣ такъ можно! Я думалъ, пожаръ.
— Да ужъ пожаръ, по моему, все-таки лучше. Свѣчка зажжена.
Андрей Иванычъ суетится, расправляя смятую бумагу.
— Ну, что?! торжествующе спрашиваетъ у него Дарья Терентьевна.
— Ничего безъ очковъ не вижу! Гдѣ мое пенснэ?
За дверью раздались рыданія.
— Вонъ какъ забрало! Вонъ какъ плачетъ безстыдница-то! продолжала Дарья Терентьевна. — Да что-жъ ты не ищешь пененэ-то! Вѣдь нужно-же прочесть.
— Пенснэ въ кабинетѣ. Сходи, пожалуйста.
— Бери свѣчу. Пойдемъ вмѣстѣ въ кабинетъ…
Андрей Иванычъ и Дарья Терентьевна отправились въ кабинетъ. Люба лежала на диванѣ въ прилегающей къ спальной гостиной. Когда отецъ и мать показались, она воскликнула:
— Ради Бога! Ради Христа! Не читайте и отдайте мнѣ записку.
— Нѣтъ, матушка, такъ не дѣлается, отвѣчала мать, проходя въ кабинетъ.
Люба вскочила съ дивана, забѣжала впередъ ихъ и упала имъ въ ноги. Она держала отца за полы халата и умоляла:
— Папашенька, не читайте… Всѣмъ святымъ прошу васъ, не читайте!
Отецъ расчувствовался и сталъ поднимать дочь съ пола.
— Люба, Люба! что ты дѣлаешь! Встань, говорилъ онъ.
Дарья Терентьевна вырвала у него изъ рукъ скомканную записку и быстро вышла изъ гостиной.
Когда онъ вошелъ въ кабинетъ, она уже съ пенснэ на носу при свѣтѣ свѣчки разбирала записку.
— Ему, ему пишетъ. «Золотой, брилліантовый».. Вотъ навязался-то чортъ окаянный! Чисто лѣшій онъ ее обошелъ, сказала она, передавая мужу и ненснэ и записку.
Записка была прочтена. Клочекъ ея, оставшійся у Любы, былъ клочкомъ неисписаннымъ.
— Позоръ, позоръ! Совсѣмъ позоръ! повторяла Дарья Терентьевна.
Андрей Иванычъ держалъ записку въ рукѣ и молчалъ. Онъ совсѣмъ ошалѣлъ, узнавъ содержаніе письма.
— Вѣдь это, значитъ, убѣжать сбирается, опять сказала Дарья Терентьевна. — Нѣтъ, какова дочка!
Андрей Иванычъ по прежнему молчалъ.
— Да что-жъ ты ничего не говоришь-то, Андрей Иванычъ!
— Что мнѣ говорить? Тутъ и говорить нечего, послышался отвѣтъ.
— Однако, надо-же намъ что-нибудь дѣлать съ ней!
— Что дѣлать?.. Вѣнчать надо съ Плосковымъ, больше дѣлать нечего, ежели не хотимъ, чтобы она насъ осрамила, тяжело вздохнулъ Андрей Иванычъ.
Въ эту ночь отецъ, мать и Люба заснули только подъ утро.
XXXI
Сильно разстроенный происшествіемъ вчерашней ночи, а потому полубольной, Андрей Иванычъ еле поднялся на утро съ постели. Не менѣе его съ трудомъ встала и Дарья Терентьевна. Первымъ ея дѣломъ было взять верхнее платье Любы и убрать въ шкапъ, заперевъ его на ключъ. Затѣмъ она позвала къ себѣ горничную и сказала:
— Какъ только замѣтишь, что Любовь Андреевна собирается куда нибудь уходить — сейчасъ придти и сказать мнѣ. Слышишь?
— Слушаю, барыня.
— Да карауль со хорошенько. Уйдетъ безъ моего вѣдома — ты ужъ такъ и знай, что я тебя сгоню.
— Да вѣдь ихъ развѣ удержишь, ежели онѣ…
— Не разсуждай!
Затѣмъ въ головѣ Дарьи Терентьенны мелькнула мысль, что Люба можетъ уйти изъ дома и въ ея, Дарьи Терентьенны, платьѣ, а потому она заперла и свое верхнее платье на ключъ. Когда она несла свое платье, ей встрѣтился Андрей Иванычъ.
— Вотъ до чего довела дѣвченка: платье приходится убирать, сказала она ему.
— Да этимъ не удержишь. Захочетъ убѣжать, такъ и безъ верхняго платья убѣжитъ, отвѣчалъ тотъ.
— Въ морозъ-то? Ну, вотъ еще.
— И на морозъ не посмотритъ.
— Да что-жъ ты меня пугаешь! Сказать развѣ гувернанткѣ, чтобы та за своей шубкой приглядывала? А то чего добраго Любка въ чужой шубѣ…
— И это не поможетъ, Не то нужно дѣлать.
А Люба въ это время еще спала.
Началось утреннее чаепитіе. Битковы сидѣли другъ противъ друга и молчали. Разговаривала только маленькая дочка Катя, сидя около гувернантки. Гувернантка обратилась къ Андрею Иванычу, прося его купить для Кати какія-то учебные предметы, но Дарья Терентьевна перебила ее, проговоривъ:
— Теперь ему не до этого. Пойдете съ Катей гулять и сами ей купите, что надо. Я дамъ деньги.
Когда гувернантка съ дѣвочкой вышли изъ-за стола, Дарья Терентьевна пристально посмотрѣла мужу въ глаза, подмигнула ему, сдѣлала тяжелый вздохъ и произнесла:
— Вотъ дѣла-то!
Андрей Иванычъ молчалъ.
— Надо что-нибудь дѣлать, однако… опять проговорила Дарья Терентьевна.
И на это отвѣта не послѣдовало.
— Что-жъ ты молчишь, Андрей Иванычъ! возвысила она голосъ.
— Молчу, потому что вчера еще рѣшилъ, что дѣлать.
— Потакать дѣвчонкѣ? Нѣтъ, нѣтъ, на это ужъ я ни за что не согласна.
— И ты должна быть согласна. Надоѣло ужъ мнѣ все это!
— Пошлешь за мальчишкой и поклонишься ему? Ахъ, отецъ, отецъ! Взглянись въ зеркало, вѣдь ты ужъ старикъ, а хочешь унижаться передъ дѣвчонкой съ мальчишкой. Неизвѣстно кого принять въ свою семью я несогласна.
— Сказалъ, что будешь согласна — и будешь!
Голосъ Андрея Иваныча былъ строгъ.
— Нѣтъ на это моего благословенія, не дамъ я своего благословенія! все еще не унималась Дарья Терентьевна.
— А я тебѣ говорю, что дашь.
Андрей Иванычъ двинулъ стуломъ и вышелъ изъ-за стола, а черезъ полчаса уѣхалъ къ себѣ въ контору.
А Люба хоть и проснулась къ полудню, но съ постели такъ и не вставала. Горничная принесла ей въ комнату завтракъ и кофе. Кофе Люба выпила въ постели, а до завтрака не дотронулась. Дарья Терентьевна раза четыре приходила къ ней, чтобы осыпать ее бранью и упреками, но въ отвѣтъ ей Люба не проронила ни слова.
Такъ время прошло до обѣда. Къ обѣду явился домой отецъ и прямо прошелъ въ комнату дочери.
— Все еще валяешься? сказалъ онъ. — Вставай! Вечеромъ Плосковъ пріѣдетъ. Я послалъ ему записку.
Дарья Терентьевна присутствовала тутъ-же.
— Ты что это? Ты потакать? Все еще не одумался? Нѣтъ, нѣтъ, я не согласна! Ни за что не согласна! завопила она.
У Любы мелькнулъ лучъ надежды. Она измѣнилась въ лицѣ, но все-таки еще не вѣря своему счастію, отвѣчала:
— Ежели вызовете его, чтобы читать ему нотаціи, то я ни за что не встану и не выду къ нему…
— Вставай, вставай и выходи обѣдать. Никакой ему нотаціи не будетъ, а только попрошу его, чтобы онъ поскорѣе убралъ тебя отъ насъ.
— То есть какъ это? недоумѣвала Люба.
— Пустъ скорѣй беретъ тебя въ чемъ ты есть и вѣнчается съ тобой.
— Папенька! Голубчикъ! радостно воскликнула Люба.
Она хотѣла вскочить съ постели, но вспомнила, что раздѣта, и опять потянула на себя одѣяло.
— Не радуйся, не радуйся, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Вѣдь приданаго за тобой я никакого не дамъ. Пусть содержитъ тебя чѣмъ хочетъ.
— Да и не надо намъ никакого приданаго, заговорила Люба.
— Это ты говоришь, а вотъ погоди, что онъ вечеромъ скажетъ!
— И онъ ничего не скажетъ.
— Ну, посмотримъ. Еще разъ повторяю, что, кромѣ подвѣнечнаго платья, ничего я тебѣ не сдѣлаю. Вѣнчайся съ тѣмъ, что у тебя есть.
Дарья Терентьевна кусала губы и сжимала кулаки, но и она заговорила:
— Да нѣтъ, нѣтъ! Я и такъ не согласна! Ни за что не согласна. Взять безроднаго къ себѣ въ родню, видѣть бѣдность дочери.
— Насчетъ безродности оставь. Безродность его такая-же, какъ и у насъ съ тобой. Отецъ его купецъ, когда-то торговалъ, но раззорился, а теперь маклеромъ. Насчетъ бѣдности — бѣдности тоже не будетъ, а будетъ только недостатокъ. Ну, будутъ жить въ обрѣзъ.
— И на бѣдность, папенька, я согласна! воскликнула Люба.
— А ежели согласна, то вставай и выходи къ обѣду. Вечеромъ женихъ придетъ.
Андрей Иванычъ повернулся и вышелъ изъ комнаты дочери.
Минутъ черезъ десять Люба, уже одѣтая, вся сіяющая, выбѣжала въ столовую и бросилась къ отцу на шею, цѣлуя его въ лицо и бороду.
— Погоди радоваться-то… Возьметъ-ли еще женихъ безприданницу-то, сказалъ тотъ.
Отъ отца Люба кинулась къ матери, но та отстранила ее отъ себя:
— Не желаю я лизаться съ такой дочерью, которая идетъ на перекоръ волѣ родительской. Ступай прочь…
— Маменька! за что такая жестокость? опять приблизилась къ ней Люба.
— Ну, ну, ну… Я сказала и настою на своемъ, оттолкнула ее еще разъ мать.
— Вспомните, маменька, вѣдь и вы были молоды!
— Ты меня театральными-то словами не закидывай. Я была молода, но наперекоръ родительской волѣ не шла.
Обѣдъ прошелъ вяло. Люба и за обѣдомъ заигрывала съ матерью, стараясь ежеминутно ей улыбнуться, но мать сидѣла нахмурившись.
Вечеромъ пріѣхалъ Плосковъ.
XXXII
Андрей Иванычъ лежалъ у себя въ кабинетѣ на диванѣ съ сигарой и отдыхалъ послѣ обѣда, когда ему доложили о пріѣздѣ Плоскова. Выдти къ Плоскову хотѣлось ему торжественно вмѣстѣ съ женой и дочерью, торжественно прочитать ему нотацію и потомъ уже согласиться на бракъ его съ дочерью. Онъ отправился въ комнату Любы, но Любы тамъ уже не было, она выбѣжала къ Плоскову въ гостиную. Это обстоятельство нѣсколько разсердило его. Онъ перешелъ въ спальную, гдѣ сидѣла жена.
— Вели горничной снять со стѣны вотъ этотъ образъ да пойдемъ къ шалопаю-то. Пріѣхалъ ужъ… Надо объявить ему наше рѣшеніе да благословить ихъ, сказалъ онъ.
Дарья Терентьевна по-прежнему сидѣла надувшись, хоть и раскладывала гранъ-пасьянсъ.
— Не пойду я. Что мнѣ идти? отвѣчала она. — Ты затѣялъ противъ моей воли, ты и ступай. Сердце у меня обливается кровью, что Люба выйдетъ замужъ за проходимца.
— Ну, полно, какой-же онъ проходимецъ! Бѣдный, ловкій, искательный человѣкъ, а ужъ проходимческаго ничего въ немъ нѣтъ. Нахаленъ немножко, но вотъ за нахальство-то мы его и накажемъ тѣмъ, что выдадимъ за него дочь безъ приданаго.
— Поди ты! Выдашь безъ приданаго, а потомъ расчувствуешься и дашь, махнула рукой Дарья Терентьевна.
— До бѣдности. конечно, ужъ дочь не допущу. Если будутъ большіе недостатки у нихъ, помогать буду, а капитала не дамъ.
— Помогать! Шутка сказать: помогать! Обстановку квартиры дашь, за уши его по службѣ въ банкѣ потянешь, а ему только этого и надо. Онъ тебя насквозь раскусилъ.
— Обстановку я дамъ имъ только тогда, ежели ты попросишь объ этомъ.
— Я? Чтобъ я за него просила? Ни за что на свѣтѣ!
— Не за него, а за дочь.
— И за непокорную дочь просить не стану. А его, этого самаго Плоскова, его и принимать у себя не стану. Пусть одна дочь ходитъ.
— Примешь.
— Андрей Иванычъ, не раздражай меня!
— Да я и не раздражаю, а только говорю, что будешь. Нельзя-же принимать дочь и не принимать ея мужа. Ну, пойдемъ, послушай, какъ я ему прочту нотацію.
— Сказала, что не пойду и не пойду, упрямилась Дарья Терентьевна.
— Однако, должны-же мы оба благословлять ихъ.
— Когда придетъ время благословлять, тогда и позовешь меня, а бесѣдовать съ нимъ вовсе не желаю.
Андрей Иванычъ тяжело вздохнулъ и отправился въ гостиную одинъ. Плосковъ сидѣлъ въ гостиной рядомъ съ Любой в. держа ее за руку, жарко съ ней разговаривалъ. Онъ и на этотъ разъ былъ во фракѣ. При входѣ Андрея Иваныча онъ быстро всталъ и покорно склонилъ голову. Андрей Иванычъ остановился на значительномъ разстояніи отъ него и старался напустить на себя строгость.
— Не ждалъ я, не гадалъ, молодой человѣкъ, что вы за всѣ мои хлопоты объ васъ по банку, за все, что я сдѣлалъ для васъ, будете сманивать мою дочь бѣжать изъ родительскаго дома и вѣнчаться съ вами тайно. И это дѣвушку изъ хорошаго семейства,
Плосковъ все еще стоялъ опустя голову и только слегка приподнялъ глаза на Андрея Иваныча и развелъ руками.
— Безумная любовь моя… отчаяніе — заставили это сдѣлать, пробормоталъ онъ.
— Въ безумную любовь я не вѣрю-съ. Кто безуменъ, тотъ въ сумасшедшій домъ садись, а не подъ вѣнецъ сбирайся, отчеканилъ Андрей Иванычъ. — А ежели дѣвушка нравится, то нужно другимъ какимъ-нибудь способомъ домогаться ея руки, выжидать, а не подговаривать ее бѣжать. Вѣдь это все равно, что кража. Такъ только воры дѣлаютъ.
— Папенька… прошептала Люба, стоявшая въ отдаленіи отъ Плоскова, и сдѣлала шагъ къ отцу.
— Молчи. И тебѣ стыдно. Ты уже всякій стыдъ потеряла, перебилъ ее отецъ. — Вотъ хотъ-бы и сейчасъ… Я призываю его къ себѣ, призываю по-дѣлу, призываю, чтобы сдѣлать выговоръ за ту непріятность и переполохъ. Что онъ сдѣлалъ въ нашемъ домѣ, а ты первая къ нему выскакиваешь и ужъ чуть не вѣшаешься къ нему на шею.
— Да вѣдь женихъ…
— Женихомъ будетъ тогда, когда я благословлю васъ. И не стоите вы, чтобы я благословлялъ васъ, но дѣлаю это, оберегая свой домъ, оберегая имя дочери, которая мнѣ все-таки дочь, боясь скандала и огласки.
Плосковъ въ это время опустился на одно колѣно.
— Встаньте, молодой человѣкъ, здѣсь не театръ. Слушать можно и стоя! — возвысилъ голосъ Андрей Иванычъ и, когда Плосковъ поднялся, объявилъ:- Хорошо-съ, я отдаю за васъ мою дочь, потому что извергомъ никогда не былъ и не буду, чтобы мѣшать счастью, да-съ… но знайте, что вы берете невѣсту-безприданницу.
— Мнѣ ничего не надо, Андрей Иванычъ! — воскликнулъ Плосковъ. — Я имѣю руки и надѣюсь…
— Пожалуйста, безъ театра. Здѣсь не театръ, опять оборвалъ его Андрей Иванычъ и прибавилъ:- Ну-съ, такъ вотъ… И знайте, что и потомъ ничего за ней не будетъ. Вы теперь вотъ стоите и думаете: «дескать, мягкій человѣкъ… говоритъ, что ничего не дастъ, а потомъ смилостивится». Нисколько не смилостивлюсь.