Дарья Терентьевна слушала внимательно, разговоръ пришелся по ней и отвлеклась отъ Любы.
А Люба въ это время сидѣла на сценѣ, въ кулисахъ, на бутафорскомъ диванѣ, вмѣстѣ съ Плосковымъ, и вела слѣдующій разговоръ:
— Что это съ вашей мамашей? спрашивалъ Плосковъ. — Удивительно, какая она непривѣтливая сегодня. Да и прошлый разъ, когда я у васъ былъ….
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, не обращайте на нее вниманія. Это просто отъ невѣжественности. Ей не хочется, чтобы я играла, а я поставила на своемъ, дала отвѣтъ Люба.
— Но, пожалуй, она можетъ запретить вамъ играть передъ самымъ спектаклемъ.
— Ну, ужъ этого-то я никогда не послушаюсь.
— Какъ-бы сдѣлать, чтобы она хоть немножко глядѣла на меня поласковѣе?
— Она вотъ сердится, что я съ вами подъ-руку хожу. Не водите меня подъ-руку при ней. пожалуйста.
— Да позвольте… Что-жъ тутъ такого?
— Ну, вотъ не хочетъ. А все отъ дикости понятій. Привыкнетъ.
— Вы думаете? Было-бы печально, ежели-бы труппа лишилась васъ. Да и я-то… Знаете, я такъ привыкъ къ вамъ на дачѣ, такъ сжился съ вами на прогулкахъ, на танцовальныхъ вечерахъ въ Озеркахъ, что тотъ интервалъ времени, который мнѣ пришлось провести послѣ переѣзда съ дачи, не видясь съ вами, повергъ меня даже въ какое-то уныніе.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, сказала Люба, вся вспыхнувъ, и прибавила: — Вотъ ежели-бы она услыхала эти слова!
— Да что-же я говорю? Я говорю только, что скучалъ безъ васъ, а скучалъ я ой-ой какъ! И вдругъ меня осѣнила мысль примазаться вотъ къ этой любительской труппѣ и пригласить васъ играть, чтобы опять видѣться съ вами, слышать вашъ пріятный голосокъ, чувствовать ваше…
— Не говорите, не говорите этого… Пожалуйста, не говорите… испуганно пробормотала Люба, потупившись.
— Это говорю не я, а мое сердце.
— Ежели вы будете такъ говорить, я уйду.
— Еще одинъ вопросъ. Ваша маменька, кажется, меня очень не любитъ?
— Да она всѣхъ молодыхъ людей не любитъ.
— Стало-быть, она прочитъ васъ замужъ за старика? Вѣдь когда-нибудь надо-же вамъ выдти замужъ?
— Богъ ее знаетъ! Она все говоритъ о какихъ-то солидныхъ людяхъ. Потомъ для нея… кто богатъ, тотъ и солидный человѣкъ.
— Ну, это тоже понятія!..
— Дикія. Я сама знаю. Но что-жъ вы съ ней подѣлаете?
— А вашъ какой взглядъ?
— Что мнѣ богатство! Мы сами люди не бѣдные. У меня еще отъ бабушки есть семь тысячъ наслѣдедсва. Только, пожалуйста, не будемъ объ этомъ говорить. Бросьте.
— Еще одинъ вопросъ. А какъ вашъ папаша на это дѣло смотритъ?
— На какое?
— Да вотъ насчетъ жениховъ.
— Да вамъ зачѣмъ знать?
Плосковъ вздохнулъ и сдѣлалъ умильное лицо.
— Ежели спрашиваю, то, стало-быть, нужно. Ахъ, Любовь Андреевна, вы не можете себѣ представить, что со мной дѣлается, ежели я долго васъ не вижу! Вотъ, напримѣръ, послѣ переѣзда съ дачи… Я искалъ васъ въ церкви, на улицѣ, въ театрахъ, бродилъ мимо вашего дома, — наконецъ, меня осѣнила счастливая мысль, какъ войти къ вамъ и какъ устроить, чтобы намъ почаще видѣться.
Люба сидѣла, потупившись, перебирала фальборку своего платья и слушала молча. Наконецъ, она быстро сказала:
— Пойдемте… А то маменька меня искать начнетъ. Или нѣтъ, прибавила она. — Вы останьтесь здѣсь, а я одна въ зало пойду. Вы потомъ выйдите.
— Повинуюсь, ежели это необходимо… поклонился Плосковъ.
Люба вышла изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Тамъ Дарья Терентьевна давно уже искала ее и спрашивала всѣхъ, гдѣ дочь.
— Гдѣ это ты запропастилась! встрѣтила она Любу. — Пошла съ Бекасовой разговаривать, а Бекасова здѣсь въ залѣ. Съ кѣмъ ты тамъ была? Опять должно быть съ нимъ… съ этимъ?..
— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Я съ режиссеромъ говорила. Съ этимъ офицеромъ.
— Ну, что ты врешь, матка? Режисеръ все время на сценѣ стоялъ, а ты не вѣдь гдѣ скрывалась. Гдѣ этотъ самый, злосчастный-то? Какъ его?
Дарья Терентьевна спрашивала про Плоскова. Люба поняла и отвѣчала:
— Да почемъ-же я-то знаю!
Въ это время около режиссерскаго стола сгруппировалась цѣлая толпа актеровъ-любителей. Пріѣхалъ сынъ заводчика Корнева, который согласился играть роль Морковкина въ водевилѣ «Что имѣемъ — не хранимъ», и толпа окружила его. Къ Дарьѣ Терентьевнѣ подошла Кринкина и сказала:
— Давеча мы все говорили о женихахъ. Вотъ богатый женихъ… Корневъ.
— Да развѣ онъ здѣсь? спросила Дарья Терентьевна.
— Сейчасъ пріѣхалъ. И актеръ хорошій, и женихъ. Онъ будетъ у насъ играть въ водевилѣ.
Дарья Терентьевна оживилась.
— Надо поздороваться съ нимъ. Я знаю и его отца, и его мать. Всѣхъ ихъ знаю, заговорила она. — Пойдемъ, Люба… Ты вѣдь тоже его знаешь… Ты танцовала съ нимъ въ Коммерческомъ собраніи. Постой, я на тебѣ платье поправлю… Батюшки! Да у тебя спина въ чемъ-то бѣломъ…
— Это я должно быть на сценѣ какъ-нибудь о декорацію замаралась.
Дарья Терентьевна привела въ порядокъ платье дочери и направилась къ группѣ, среди которой стоялъ Корневъ.
X
Алексѣй Захарычъ Корневъ былъ ужъ далеко не юноша. Ему было лѣтъ подъ тридцать. Онъ былъ брюнетъ, стригъ волосы подъ гребенку, носилъ круглые усы, загибающіеся кончиками около нижней губы, имѣлъ красноватое пятнами лицо и былъ одѣтъ въ клѣтчатую свѣтлую пиджачную пару англійскаго покроя. На жилетѣ его покоилась массивная золотая цѣпь съ компасомъ, съ машинкой для обрѣзки сигаръ и вообще съ кучею брелоковъ. Онъ былъ средняго роста, очень тощъ и симпатичнаго ничего изъ себя не представлялъ. Корневъ разсказывалъ компаніи, что въ мукосѣевскомъ кружкѣ, гдѣ онъ обыкновенно игpaлъ, тоже на-дняхъ идетъ спектакль и онъ исполняетъ роль Любима Торцова въ «Бѣдность не порокъ».
— Тамъ репетиціи и здѣсь репетиціи. Ужъ придутся репетиціи въ одно время, такъ не прогнѣвайтесь, туда поѣду, потому тамъ все-таки родное, нашъ собственный кружокъ. Впрочемъ, у васъ-то я съ двухъ репетицій сыграю. Я ужъ игралъ эту роль, говорилъ онъ.
— Мосье Корневъ, здравствуйте… обратилась къ нему Дарья Терентьевна. Или не узнаете знакомыхъ?
— Какъ-же, какъ-же… Отлично помню… Мое почтеніе…
Онъ хотѣлъ назвать Дарья Терентьевну по имени и запнулся.
— А вы здѣсь что-же? Вы тоже развѣ?.. продолжалъ онъ.
— Да вотъ дочь играетъ. И не хотѣла отпускать, да такъ ужъ… Такъ я съ ней.
— Имѣю честь кланяться… расшаркался и передъ Любой Корневъ. — Какъ нынче въ купеческомъ-то кругу заиграли! прибавилъ онъ. — Рѣдкій домъ безъ актрисы. И кружковъ что этихъ развелось! Страсть. Это меня радуетъ.
— Да ужъ хорошо-ли это, полно? попробовала возразить Дарья Терентьевна.
— Отчего-же? Все-таки искусство, все-таки осмысленное занятіе. Такъ можно начинать? Можно репетировать? спросилъ онъ офицера.
— А вотъ только мы чаю напьемся, отвѣчалъ тотъ. Господа! пожалуйте къ столу.
На длинномъ офиціантскомъ столѣ, плохо освѣщенномъ двумя свѣчками, помѣщался большой самоваръ въ безпорядкѣ стояли стаканы на блюдечкахъ, лежали булки и соленыя мясныя закуски и сыръ, разложенные на бумагѣ, и высилась бутылка коньяку. Сахаръ также находился въ бумажномъ тюрюкѣ.
Около самовара стоялъ взъерошенный тщедушный деньщикъ офицера Луковкина. Всѣ стали присаживаться къ столу.
— Ну, что-жъ стоишь! Разливай чай-то! крикнулъ на деньщика Луковкинъ.
Тотъ принялся исполнять требуемое.
— Стаканы-то перетеръ-ли?
— Протеръ, ваше благородіе.
Дарья Терентъенна, не отпуская отъ себя Любу, старалась усѣсться рядомъ съ Корневымъ, но это ей не удалось. Корневъ сѣлъ вмѣстѣ съ Конинымъ, съ толстой комической старухой Табаниной и къ нимъ присоединился Луковкинъ. Они тотчасъ взялись за коньякъ и рѣшили выпить по рюмкѣ «гольемъ».
— Знаете, когда сильная роль, я вотъ безъ этого зелья совсѣмъ играть не могу, сказалъ Корневъ, стукнувъ пальцами по бутылкѣ.
— Да и я тоже, отвѣчалъ Конинъ. — Перекалить не хорошо, а двѣ-три рюмки передъ выходомъ на сцену…
— Вотъ, вотъ… Толчокъ даетъ. На нервы дѣйствуетъ. Самъ чувствуешь, что лучше играешь. Да вотъ буду играть Любима Торцова, — ну, какъ въ третьемъ актѣ передъ драматической сценой не выпить?! Знаете это мѣсто: «Прочь съ дороги! Любимъ Торцовъ идетъ»! Комическая дама съ нами выпьетъ? обратился Корневъ къ толстой Табаниной.
— По малости потребляемъ, отвѣчала та съ улыбкой, цитируя слова изъ какой-то роли.
Дарья Терентьевна и дочь помѣстились черезъ столъ, наискосокъ отъ Корнева и его компаніи Плосковъ на этотъ разъ ужъ не сѣлъ съ ними. Онъ былъ около Кринкиной на другомъ концѣ длиннаго стола, хотя и не спускалъ съ Любы глазъ, даже слегка перемигивался съ ней, когда Дарья Терентьевна отворачивалась. Кринкина замѣтила это и сказала ему:
— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…
— А что-же?.. Прекрасная дѣвушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвѣчалъ Плосковъ.
— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…
— А что-же?.. Прекрасная дѣвушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвѣчалъ Плосковъ.
— Да, она васъ что-то не особенно жалуетъ.
— И не понимаю, почему? пожалъ плечами Плосковъ. — Конечно, я человѣкъ маленькій…
— Ну, а тутъ ищутъ большихъ. Вонъ мать-то какъ въ Корнева впилась. Да нѣтъ, этого ужъ не поймаешь, этотъ оболтался.
— Какой онъ женихъ, если у него дама сердца съ цѣлымъ семействомъ въ сторонѣ.
— А развѣ есть?
— Да какъ-же… Это всѣ знаютъ. Вотъ погодите, въ спектаклѣ у насъ она навѣрное будетъ въ первомъ ряду креселъ сидѣть, и я тогда вамъ ее покажу. Она всегда бываетъ, когда Корневъ играетъ.
— Вы Любочкиной-то матери ее покажите. А сами не унывайте и дѣйствуйте. Терпѣніе все превозмогаетъ, сказала съ улыбкой Кринкина. — Вы мнѣ скажите откровенно, я другъ всѣхъ влюбленныхъ, вы влюблены въ мадемуазель Биткову?
— Да… Не скрою… Она мнѣ очень нравится, отвѣчалъ Плосковъ не вдругъ.
— И имѣете на нее серьезныя намѣренія?
— Хорошъ виноградъ да зеленъ.
— Хотите, я вамъ помогу?
— Готовъ за это въ ножки поклониться. Но вы будете помогать?
— Надо дѣйствовать, дѣйствовать и дѣйствовать, не останавливаться ни передъ чѣмъ. Мужчина долженъ быть немножко нахаленъ.
— Да ужъ я и такъ, кажется…
— Предметъ-то вашей страсти самъ какъ на васъ смотритъ? допытывалась Кринкина.
— Да она, кажется, мнѣ симпатизируетъ, кажется, я ей нравлюсь.
— Надо влюбить въ себя. А когда дѣвушка полюбитъ…
— Мать-то у ней очень ужъ ко мнѣ не благоволитъ.
— Полюбитъ дѣвушка, такъ и мать съ ней ничего не подѣлаетъ.
— Не выдадутъ да и кончено.
— Пускай бѣжитъ. Увозите… Вѣнчайтесь тайно… Это даже такъ романтично. Ну, а я вамъ помогу, я вѣдь теперь ваша союзница.
— Вашими-бы устами да медъ пить.
— И будете пить, даю вамъ слово, если не станете дремать и будете умно дѣйствовать. Обвѣнчаетесь гдѣ-нибудь въ захолустьѣ, пріѣзжайте назадъ и старикамъ въ ноги… Небось, простятъ, вѣдь вы не каторжный, находитесь на службѣ, а родительское сердце не камень.
Вмѣсто отвѣта Плосковъ только вздохнулъ.
Во время чаепитія Дарья Терентьевна тихо журила дочь и говорила ей:
— Дура ты, совсѣмъ дура. Ежели ужъ дошла въ спектаклѣ участвовать, то съ Корневымъ тебѣ въ одной пьесѣ слѣдовало-бы играть, а то играешь какую-то горничную, да и то не вѣдь съ кѣмъ.
— Въ той пьесѣ, гдѣ Корневъ играетъ, мнѣ роль не подходитъ, отвѣчала Люба.
— Вздоръ! Что такое значитъ — не подходитъ! Что ты настоящая актриса, что-ли!
— Да до сегодняшняго вечера неизвѣстно было, будетъ-ли еще Корневъ играть-то у насъ.
— А теперь, когда стало извѣстно, то и просись въ его пьесу.
— Да нельзя этого…
— Отчего? Такъ, молъ, и такъ, а то играть не стану. А то вдругъ дали играть какую-то горничную! Погоди, можетъ-быть, я и сама скажу, дай только мнѣ пьесу посмотрѣть, въ которой Корневъ играетъ.
— Маменька, Бога ради, не дѣлайте этого! испуганно проговорила Люба.
— Ну, ужъ это мое дѣло, уклончиво отвѣчала Дарья Терентьевна.
XI
Чаепитіе кончилось. Комики Корневъ, Конинъ и режиссеръ Луковкинъ значительно убавили содержимое бутылки. Режиссеръ опять ударилъ въ ладоши и возгласилъ: Занятыхъ въ водевилѣ «Что имѣемъ — не хранимъ» прошу на сцену!
Корневъ, Конинъ, Табанина, гимназистъ Дышловъ и какая-то худенькая, бѣлокурая дѣвица отправились на сцену. Конинъ, игравшій отставного военнаго Пѣтухова, еще на ходу запѣлъ во все горло изъ своей роли романсъ «Прощаюсь, ангелъ мой, съ тобою, прощаюсь съ счастіемъ моимъ»! Что, хорошо такъ будетъ? спросилъ онъ Корнева.
— По моему, ревѣть надо громче, отвѣчалъ тотъ.
— Да ужь я рявкну на спектаклѣ. Такъ рявкну, что люстра зазвенитъ.
Дарья Терентьевна внимательно слѣдила за репетиціей. Пьеса ей понравилась. Конинъ и Корневъ знали уже роли и играли на репетиціи, а не читали, да на самомъ дѣлѣ, они и какъ актеры были лучше другихъ. Комическая старуха Табанина также не отставала отъ нихъ, но гимназистъ Дышловъ, исполнявшій роль молодого живописца, и бѣлокурая дѣвица, игравшая роль его жены, путались, говорили сквозь зубы, становилась къ зрителямъ спиной. Луковкинъ поправлялъ ихъ, останавливалъ, заставлялъ повторять сцены, но выходило все-таки плохо. Въ довершеніе всего бѣлокурая дѣвица чуть не расплакалась, встрѣчая поминутно поправки режиссера, и заговорила:
— Нѣтъ, я такъ не могу… Помилуйте, вы меня останавливаете чуть не на каждомъ шагу! Вѣдь это-же не спектакль, а репетиція, на спектаклѣ я буду играть какъ слѣдуетъ, а теперь дайте-же мнѣ свободу.
— Однакоже невозможно, Анна Ивановна, оборачиваться къ публикѣ задомъ, вразумлялъ ее режиссеръ.
— Я это только теперь, а потомъ все будетъ какъ слѣдуетъ.
— Привыкнете, такъ и потомъ не будетъ какъ слѣдуетъ. И наконецъ, вы говорите себѣ подъ носъ.
— Не кричать-же мнѣ на репетиціи во все горло!
— Просись за нее эту роль играть, просись! подталкивала Любу Дарья Терентьевна, сидѣвшая вмѣстѣ съ дочерью въ нервомъ ряду стульевъ. — Просись. По крайней мѣрѣ ты будешь все-таки въ хорошей компаніи: Въ этой пьесѣ участвуютъ и Корневъ, и Конинъ. А она, эта самая дѣвица, пусть твою роль беретъ.
— Не ловко, маменька… отвѣчала Люба.
— Отчего не ловко? Видишь, она капризится.
Бѣлокурая дѣвица, исполнявшая роль Софьи, дѣйствительно капризилась и даже ушла со сцены, отказываясь репетировать.
— Анна Ивановна! Да побойтесь вы Бога! Ну, что-жъ это такое! Вѣдь я-же по обязанности режиссера дѣлаю вамъ замѣчанія! воскликнулъ Луковкинъ и побѣжалъ за ней за кулисы.
— Пойдемъ къ режиссеру, пойдемъ! Она отказывается! теребила Дарья Терентьевна Любу за рукавъ.
— Да идите вы однѣ.
— А ты думаешь, не пойду? Пойду. Покажи только, гдѣ ходъ за кулисы. Мосье Корневъ! А мосье Корневъ! Окажите вашему господину офицеру, что моя дочь можетъ сыграть эту роль, ежели эта самая дѣвица отказывается. Люба отлично сыграетъ, обратилась Дарья Терентьевна къ стоящему на сценѣ Корневу.
— Погодите, можетъ быть, и уладится какъ-нибудь дѣло, сказалъ тотъ.
— Да чего тутъ улаживаться, ежели она капризится! Гдѣ господинъ офицеръ? Позовите ко мнѣ господина офицера.
Корневъ ушелъ за кулисы и вернулся съ Луковкинымъ. Тотъ подошелъ къ рампѣ.
— Ваше имя, отчество? освѣдомилась она у Луковкина.
— Михаилъ Иванычъ.
— Милѣйшій Михаилъ Иванычъ, да дайте эту роль дочери моей! Она отлично ее сыграетъ. Право отлично. А то вы ей дали какую-то горничную играть.
— Это мадамъ Биткова, отрекомендовалъ Дарью Терентьевну Корневъ Луковкину.
— Очень пріятно, расшаркался тотъ. — Я уже имѣлъ удовольствіе… Вы говорите про Любовь Андревну… Но вѣдь мы предложили ей роль горничной по способностямъ…
— Позвольте… Какая-же можетъ быть такая особенная способность у воспитанной дѣвушки изъ хорошаго дома изображать горничныхъ? обидчиво произнесла Дарья Терентьевна. — Дочь моя въ горничныхъ не служила.
— Ахъ, Боже мой! Вы не такъ меня поняли. Чтобы сыграть роль горничной въ пьесѣ «Которая изъ двухъ» — нужна нѣкоторая бойкость. Пардонъ ежели я какъ-нибудь…
— Ну, хорошо, хорошо. Только дайте роль вотъ въ этой пьесѣ дочери.
— Съ удовольствіемъ-бы, но я все еще думаю, что Анна Ивановна согласится оставить эту роль за собой. Впрочемъ, позвольте, я ее сейчасъ спрошу категорически.
Режиссеръ вмѣстѣ съ Корневымъ удалились за кулисы. Тамъ произошелъ громогласный разговоръ, закончившійся возгласомъ бѣлокурой дѣвицы «хоть вы меня озолотите, такъ играть не буду»! Послѣ этого возгласа бѣлокурая дѣвица поспѣшно выскочила изъ-за кулисъ въ зрительную залу и быстро направилась къ сидѣвшей у чайнаго стола Кринкиной, которой и начала жаловаться на режиссера. Режиссеръ опять показался на сценѣ и, подойдя къ рампѣ, сказалъ Дарьѣ Терентьевнѣ.
— Намъ будетъ очень пріятно, ежели Любовь Андревна возьметъ на себя роль Софьи, отъ которой отказалась сейчасъ Анна Ивановна, но мы попросимъ Любовь Андревну не оставлять и роль горничной въ «Которая изъ двухъ».
— Ахъ, ты, Господи! Да неужели у васъ другихъ то актрисъ нѣтъ на роль горничной!
— И такъ у всѣхъ по двѣ роли. Вѣдь мы четыре пьесы ставимъ.
Подошла и Люба къ матери.
— Ахъ, маменька, и зачѣмъ только вы такой переполохъ дѣлаете! произнесла она съ упрекомъ.
— Да вѣдь тебѣ хочется хорошую роль съиграть, хочется. Сама-же ты мнѣ говорила, отвѣчала Дарья Терентьевна.
— Полноте выдумывать! Это вы сами…
Режиссеръ недоумѣвалъ.
— Желаете вы, Любовь Андревна, взять на себя роль Софьи въ пьесѣ «Что имѣемъ — не хранимъ»? спросилъ онъ Любу.
— Пожалуй… замялась та. — Но вѣдь тогда у меня будутъ три роли.