— Желаете вы, Любовь Андревна, взять на себя роль Софьи въ пьесѣ «Что имѣемъ — не хранимъ»? спросилъ онъ Любу.
— Пожалуй… замялась та. — Но вѣдь тогда у меня будутъ три роли.
— Отъ маленькой роли изъ пьесы «На пескахъ» мы васъ избавимъ, не отказывайтесь только отъ роли горничной въ «Которая изъ двухъ»? упрашивалъ режиссеръ. — При вашей бойкости эта роль выйдетъ у васъ прелестно.
— Да я вовсе и не отказываюсь. Это маменька…
— Ну, вотъ и отлично. Пожалуйте на сцену и прорепетируйте роль Софьи хоть по тетрадкѣ.
— Иди скорѣй! торопила ее Дарья Терентьевна. Люба отправилась на сцену. Изъ-за кулисъ въ зрительную залу выбѣжалъ Корневъ, встрѣтилъ Любу, подалъ ей руку и повелъ репетировать. Дарья Терентьевна торжествовала.
XII
Обстоятельство, что Люба будетъ играть въ одной пьесѣ съ сыномъ извѣстнаго богача Корнева, примирило Дарью Терентьевну съ участіемъ Любы въ спектаклѣ. Люба читала роль по тетрадкѣ, Корневъ, какъ уже знавшій пьесу, показывалъ ей мѣста на сценѣ и вообще былъ къ ней внимателенъ.
«Вотъ теперь авось что-нибудь и выйдетъ путное для дѣвушки изъ этого спектакля, а то стоитъ-ли невѣдь съ кѣмъ зря играть!» думала Дарья Терентьёвна.
— Ужъ вы, пожалуйста, Алексѣй Захарычъ, займитесь ею и поучите ее на слѣдующихъ репетиціяхъ, вы такой прекрасный опытный актеръ, говорила она Корневу про дочь.
— Всенепремѣнно, всенепремѣнно. Этотъ водевиль долженъ идти у насъ безъ сучка и безъ задоринки, отвѣчалъ Корневъ. — Любовничекъ-то только у насъ плоховатъ… подмигнулъ онъ на гимназиста Дышлова. — Ну, да мы его какъ-нибудь вымуштруемъ.
— Нельзя-ли Плоскова на его мѣсто, Виталія Петровича? Тотъ, право, будетъ лучше, вставила свое слово Люба, но, взглянувъ на мать, вспомнила ея антипатію къ Плоскову, спохватилась и отвернулась, чтобы не видать ея взора.
— А что вы думаете! воскликнулъ режиссеръ Луковкинъ. — Вѣдь въ самомъ дѣлѣ пьеса-то черезъ это выиграетъ. Плосковъ все-таки бойчѣе Дышлова.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! запротестовала Дарья Терентьевна. — Пускай ужъ лучше гимназистъ играетъ. Что она говоритъ! Она говоритъ пустяки, а вы ее слушаете.
— Позвольте, но отчего-же?.. Гимназистъ не останется безъ роли. Мы ему дадимъ роль въ сценахъ «На Пескахъ», которую долженъ играть Плосковъ, поддерживалъ режиссеръ.
— Кто это такой Плосковъ? спросилъ Корневъ.
— А это тутъ одинъ банковскій служащій, сдѣлала гримасу Дарья Терентьевна. — Да нѣтъ, я не согласна, чтобы Плосковъ игралъ съ моей дочерью, не согласна. Что это такое! Говорятъ, это какой-то путанникъ… Нѣтъ, нѣтъ…
— Маменька… Но какъ можно такъ про тѣхъ людей говорить, которыхъ вы не знаете, вступилась дочь.
— Молчи. Нѣтъ, нѣтъ, я не согласна.
— Но вѣдь Плосковъ все равно будетъ-же со мной играть въ пьесѣ «На Пескахъ».
— А ужъ эту самую роль «На Пескахъ» ты теперь брось. Будетъ тебѣ и двухъ ролей.
— Отъ пьесы «На Пескахъ» мы, пожалуй, васъ теперь освободимъ. Надо-жъ намъ и Аннѣ Ивановнѣ дать что-нибудь сыграть, сказалъ режиссеръ, кивая по направленію къ бѣлокурой дѣвицѣ, сидѣвшей вмѣстѣ съ Кринкиной около чайнаго стола.
Люба закусила губку. Плосковъ ей нравился и ей было пріятно играть съ нимъ въ одной пьесѣ.
— Такъ какъ-же: гимназистъ будетъ съ нами въ «Что имѣемъ — не хранимъ» играть или этотъ самый… Плосковъ? спросилъ Корневъ. — Надо-же это рѣшить.
— Знаете что? Пусть ужъ лучше гимназистъ играетъ. Плосковъ былъ-бы лучше, это вѣрно, но за гимназиста можетъ Лариса Павловна Кринкина обидѣться. Это ея протеже… рѣшилъ режиссеръ.
— Ну, пусть гимназистъ играетъ. Вышколимъ его, сказалъ Корневъ.
Послѣ репетиціи «Что имѣемъ — не хранимъ» Дарья Терентьевна и Люба стали уходить домой. Къ нимъ подскочилъ Плосковъ.
— Куда-жъ вы, Любовь Андреевна? Вѣдь мы еще «На Пескахъ» не репетировали, заговорилъ онъ.
— Въ пьесѣ «На Пескахъ» я не играю. У меня взяли эту роль, отвѣтила Люба, бросая на Плоскова взглядъ, какъ-бы говорящій «не моя вина, ничего не подѣлаешь».
— Да что вы! Какъ-же это такъ? А я такъ былъ радъ, что играю съ вами въ одной пьесѣ.
— Мало-ли что были рады! Люба теперь играетъ въ другомъ водевилѣ, гдѣ роль лучше.
— Ну, дѣлать нечего… пожалъ плечами Плосковъ, и когда Дарья Терентьевна и Люба, простившись со всѣми участвующими въ спектаклѣ, отправились одѣваться въ прихожую, пошелъ ихъ провожать туда.
Въ прихожей Плосковъ суетился около нихъ, старался укутать Любу, подалъ Дарьѣ Терентьевнѣ калоши и просилъ даже позволить надѣть ихъ ей, но та наотрѣзъ отказала ему въ этомъ, говоря:
— Да что вы, лакей, что-ли? Нѣтъ, нѣтъ, я сама…
— До послѣзавтра, Любовь Андреевна? крикнулъ Плосковъ Любѣ, когда та уже уходила на улицу. — Послѣзавтра вѣдь у насъ опять репетиція.
Люба обернулась и хотѣла что-то сказать Плоскову, но мать пихнула ее въ спину и сказала:
— Иди, или, — не наговорилась еще. Ну, человѣчекъ нахальный! Вотъ ужъ въ душу-то влѣзаетъ! произнесла она про Плоскова, когда онѣ вышли на улицу. — Да ладно, влѣзай или не влѣзай ко мнѣ въ душу — все равно отъ меня тебѣ ничего не очистится. Нахалъ!
— Господи Боже мой! Вы даже простую услужливость учтиваго молодаго человѣка считаете за нахальство! вздохнула Люба.
— Не защищай, не защищай! Никогда тебѣ его не защитить.
Вернувшись съ дочерью домой, Дарья Терентьевна нашла и мужа дома. Онъ только-что вернулся изъ коммерческаго собранія, гдѣ игралъ въ винтъ.
— Ну, что? Какой тамъ народъ въ этомъ самомъ спектаклѣ играетъ? спросилъ онъ жену.
— Всякій. Кто съ бугорковъ, кто съ горокъ, но между ними и Корневъ.
— Корневъ? переспросилъ Андрей Иванычъ. — Ну, значитъ, всѣ Мукосѣевы будутъ на спектаклѣ, а будутъ Мукосѣевы, такъ пріѣдутъ и Ячменниковы, Аладьевы тоже будутъ. Они всегда компаніей ѣздятъ. Общество, стало, будетъ хорошее.
— Только изъ-за Корнева и позволяю Любѣ играть, а то увезла-бы ее съ половины репетиціи и ужъ больше никогда-бы ее туда не пустила. Ты знаешь, Андрей Иванычъ, я устроила такъ, что она въ одной пьесѣ съ Корневымъ играетъ.
— Да что ты!
— Ей-ей… И Корневъ былъ такъ съ ней любезенъ, водилъ ее подъ-руку, училъ, какъ нужно играть роль. Очень, очень былъ къ ней внимателенъ.
— Ну, что-жъ… Это хорошо.
— Что-жъ тутъ хорошаго? Вотъ ужъ совсѣмъ не интересенъ, отвѣчала Люба.
— Корневъ-то неинтересенъ? Хе-хе-хе… засмѣялся Андрей Иванычъ. — У отца его нѣсколько милліоновъ состоянія, а ты: не интересенъ!
— И вотъ она все такъ… подхватила Дарья Терентьевна. — Какой-нибудь голоштанный банковскій чиновничишко, въ родѣ этого Плоскова, такъ она — та-та-та, такъ передъ нимъ и лебезитъ, этотъ ей интересенъ, а про Корнева смѣетъ говорить, что онъ не интересенъ.
— Да вѣдь вы говорите про милліоны, а я про человѣка.
— Молчи. Дура и ничего не понимаешь. Конечно-же, тутъ ничего не можетъ быть серьезнаго съ Корневымъ, я объ этомъ и не думаю, но, все-таки, когда ты съ нимъ въ компаніи, ты на виду, да и вообще пріятнѣе быть въ аристократическомъ купеческомъ обществѣ, чѣмъ, Богъ знаетъ, среди кого.
— Вѣрно, вѣрно… прибавилъ Андрей Иванычъ. — Мукосѣевы, Ячменниковы, Анальевы, — всѣ они тоже актерствуютъ. А это, матушка, биржевые тузы. Познакомишься съ ними черезъ Корнева и тогда они могутъ перетянуть тебя въ ихъ кружокъ. А въ ихъ любительскомъ кружкѣ будешь играть, такъ это ужъ совсѣмъ хорошо.
— Да почему хорошо-то, почему? приставала Люба къ отцу.
— А ежели ужъ ты такъ глупа, что и этого не понимаешь, то ступай спать! строго сказала Дарья Терентьевна дочери и, въ свою очередь, отправилась въ свою спальню раздѣваться.
Андрей Иванычъ шелъ сзади Дарьи Терентьенны и бормоталъ:
— Все она отлично понимаетъ, а только любитъ поюродствовать и попротиворѣчить.
XIII
На вторую репетицію спектакля Дарья Терентьевна не поѣхала, у ней болѣла голова, а Любу отпустила одну, хотя и скрѣпя сердце и съ приличными наставленіями. — Ну, поѣзжай, сказала она. — Только Бога ради будь подальше отъ этого Плоскова. Ну, что онъ тебѣ!
— Да вѣдь нельзя-же, маменька, бѣжать отъ человѣка, какъ отъ чумы, ежели онъ въ одномъ со мной спектаклѣ играетъ. Такой-же актеръ-любитель, какъ и я, отвѣчала Люба.
— Бѣгать тебя никто отъ него не заставляетъ, а вѣдь у васъ сейчасъ какія-то хожденія подъ-руку начинаются. Просто удаляйся отъ него.
— Я не понимаю, что вы находите худаго въ хожденіи подъ руку.
— А то, что это не балъ. Дѣвушка не должна быть наединѣ съ мужчиной и не должна съ нимъ перешептываться.
— Однакоже, когда Корневъ взялъ меня подъ руку, вы ничего про это не говорили.
— Корневъ и Плосковъ! Вѣдь это-же, я думаю, мать моя, ты сама знаешь, что такая разница, какъ небо и земля. Впрочемъ, ежели ты такъ будешь говорить, то я тебя и совсѣмъ не пущу на репетицію. Оставайся дома!
— Да я что-же?.. Я ничего не говорю… смущенно пробормотала Люба.
— Дай мнѣ слово, что ты не будешь съ этимъ Плосковымъ наединѣ…
Люба пожала плечами и отвѣчала:
— Ну, хорошо… Ну, извольте…
Любѣ дали кучера. Она поѣхала на репетицію безъ сопровожденія горничной, но на своей лошади… Провожая Любу, Дарья Терентьевна опять сказала:
— Да не засиживайся тамъ на репетиціи, а скорѣй домой… Ты даже вотъ что… Ты попроси этого офицера, чтобы ваши пьесы первыми отрепетировали. Кончишь репетицію и поѣзжай домой. Лучше всего скажи объ этомъ Корневу. Онъ устроитъ.
— Да хорошо, хорошо.
Какъ изъ тюрьмы выскочила изъ дома Люба. Чувство, что она ѣдетъ на репетицію одна, что за ней не будутъ слѣдить, наполняло ея сердце довольствомъ. Когда она пріѣхала на репетицію. актеры опять были уже всѣ въ сборѣ. Быть въ своемъ любительско-актерскомъ кружкѣ имъ очень нравилось и они собрались далеко еще ранѣе назначеннаго часа. Когда Люба только еще вошла въ зало, къ ней тотчасъ же двинулась на встрѣчу Кринкина. Вѣчно находящійся при ней гимназистъ Дышловъ пошелъ было за ней, но она отогнала его отъ себя, что Люба очень явственно видѣла.
— Здраствуйте, душечка, привѣтствовала Любу Кринкина и разцѣловала ее, не снимая съ носа золотаго пенснэ. — Сегодня вы безъ maman? Ну, это, знаете, даже и лучше. Вообще эти maman на репетиціи какъ-то лишнія. Онѣ стѣсняютъ все общество и ужъ тогда настоящаго неподдѣльнаго веселья среди любителей не бываетъ. Вы не обидьтесь, что я вамъ такъ прямо про это говорю, но я всегда откровенна. Пойдемте… Сейчасъ можно и «Которая изъ двухъ» начать репетировать.
Онѣ стали подвигаться къ режиссерскому столу, за которымъ сидѣлъ Луковкинъ.
— Кого вы ищете глазами? — спросила Кринкина Любу, улыбаясь. — Не ищите, его нѣтъ здѣсь. То есть онъ былъ, но ушелъ и скоро опять придетъ.
— Я никого не ищу… смущенно проговорила Люба.
— Не притворяйтесь. Никто такъ легко не угадываетъ, что творится въ сердцахъ влюбленныхъ, какъ я. Это ужъ моя особенность. Вы ищете мосье Плоскова, но мосье Плосковъ пошелъ покупать колбасу, ветчину и сыръ къ чаю. Сегодня его очередь угощать насъ. Впрочемъ, онъ сейчасъ вернется. Ахъ, нужно было видѣть, какъ онъ ожидалъ у входа вашего прибытія! Но мы, жестокосердныя, послали его въ колбасную лавку за провіантомъ къ чаю. Ожидая васъ, онъ какъ основу сновалъ около входной двери, какъ маятникъ стѣнныхъ часовъ мотался. О, любовь великое дѣло!
Слушая эти слова, Люба покраснѣла и потупилась. Сердечко ея билось усиленно.
— Михаилъ Иванычъ! Вотъ и Любовь Андреевна пріѣхала. Пьесу «Которая изъ двухъ» можно начинать, обратилась Кринкина къ режиссеру.
— Какъ-же, какъ-же… Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, засуетился Луковкинъ, поздоровался съ Любой и захлопалъ въ ладоши, сзывая участвующихъ на сцену.
— А Корнева нѣтъ? спросила Люба.
— Не пріѣхалъ. Онъ предупредилъ, что пріѣдетъ поздно. У нихъ въ Мукосѣевскомъ кружкѣ сегодня своя репетиція, такъ онъ пріѣдетъ къ намъ послѣ той репетиціи.
— Ахъ, какъ это жаль! А я хотѣла васъ просить чтобы вы тѣ двѣ пьесы, гдѣ я участвую, репетировали первыми. Мнѣ нужно сегодня быть дома пораньше, у насъ гости, соврала Люба.
— Не задержимъ, не задержимъ. Какъ только Корневъ пріѣдетъ — сейчасъ и водевиль «Что имѣемъ не хранимъ» репетировать начнемъ.
Вскорѣ явился Плосковъ. Люба увидѣла его въ то время, когда репетировала на сценѣ. Онъ стоялъ передъ сценой и кланялся Любѣ. Она улыбнулась и также закивала ему. Онъ тотчасъ-же пришелъ за кулисы и когда Люба въ антрактѣ между своими сценами вышла также за кулисы, подскочилъ къ ней.
— Безъ мамаши сегодня? Вотъ такъ-то лучше, началъ онъ, взявъ Любу за руку, не выпуская ея руки, осмотрѣлся по сторонамъ и тихо поднесъ ее къ своимъ губамъ.
— Что вы дѣлаете! попробовала Люба отдернуть свою руку, но онъ уже поцѣловалъ руку.
— Скажите, за что ваша мамаша такъ не любитъ меня? Неужели за то, что я не богатъ, какъ Корневъ, что я служащій банковскій конторщикъ? спросилъ онъ.
— Да она не не любитъ васъ, а просто такъ… отвѣчала смущенно Люба. — Она вотъ не хочетъ, чтобы бы ходили со мной подъ-руку.
— Да вѣдь это-же принято. Нѣтъ, тутъ не то. Она не любитъ меня за то, что я конторщикъ, но вѣдь и конторщики разные бываютъ. Я стою на хорошей дорогѣ, имѣю въ годъ тысячъ до пяти заработка и послѣ новаго года разсчитываю на повышеніе по службѣ. Вы знаете, у насъ въ банкѣ есть служащіе съ окладомъ въ семь, восемь, девять тысячъ.
— Я не понимаю, зачѣмъ вы это мнѣ говорите… все еще смущенно произнесла Люба.
Въ это время режиссеръ крикнулъ на сценѣ:
— Мадмуазель Биткова! Гдѣ вы? Вашъ выходъ. Пожалуйте на сцену!
Люба выпорхнула изъ-за кулисъ. Проведя свою сцену, она опять вернулась въ кулисы. Плосковъ стоялъ все еще тамъ, около газоваго рожка.
— Вы давеча спросили меня, зачѣмъ я это все говорю, зачѣмъ говорю о моемъ общественномъ положеніи, началъ онъ. — Затѣмъ, Любовь Андреевна, что вы нравитесь мнѣ, что я имѣю серьезныя намѣренія. Я люблю васъ, Любовь Андреевна.
Онъ сложилъ руки пальцы въ пальцы, вывернулъ ихъ и опустилъ къ колѣнамъ. Въ такомъ положеніи онъ стоялъ молча. Молчала и Люба, вся вспыхнувъ.
— Мадмуазель Биткова! Что-же это такое? Опять ваша сцена! снова раздался голосъ режиссера.
Люба опять выпорхнула на сцену, что-то заговорила, но спуталась. Суфлеръ громко «подавалъ» ей фразы, но она ихъ не слышала.
— Надо эту сцену сначала… надо сначала… говорилъ режиссеръ. — Начнемъ сначала.
Начали сцену вновь, но у Любы опять ничего не выходило. Она становилась не туда, говорила не то.
— Что съ вами, Любовь Андреевна? спрашивалъ режиссеръ. — Вы сегодня какая-то разсѣянная.
— Да… У меня сегодня ужасно голова болитъ.
Репетицію пьесы кончили. Люба опять вышла въ кулисы. Высыпали туда-же со сцены и другіе участвующіе въ пьесѣ. Плосковъ, также все еще былъ въ кулисахъ.
— Пойдемте въ зрительное зало и сядемъ гдѣ нибудь подальше. Я долженъ докончить начато& объясненіе, сказалъ Плосковъ и подалъ Любѣ руку.
— Нѣтъ, нѣтъ. Я дала маменькѣ слово, что на съ кѣмъ не буду ходить сегодня подъ-руку, отстранила Люба его руку.
— Но вѣдь вашей маменьки здѣсь нѣтъ и она не увидитъ.
— Все равно. Пойдемъ такъ.
Люба стала уходить изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Плосковъ шелъ за ней сзади. Въ залѣ онъ сравнялся съ ней и пошелъ рядомъ.
— Куда-нибудь подальше пойдемте… Вотъ хоть въ тотъ дальній уголъ. Тамъ мы будемъ на единѣ…. шепталъ онъ.
XIV
Плосковъ велъ Любу въ отдаленный темный уголъ зрительной залы. Пробирались они медленно, шагъ за шагомъ. Имъ пришлось проходить мимо Кринкиной, сидѣвшей рядомъ съ своимъ постояннымъ кавалеромъ гимназистомъ Дышловымъ. Дышловъ въ это время держалъ передъ ней открытую коробку съ конфектами и она брала изъ нея щипчиками какую-то шоколадинку. Завидя Плоскова и Любу, Кринкина умильно взглянула на нихъ сквозь пенснэ и произнесла:
— Голубки, совсѣмъ голубки…. Не хотители, голубки, вы полакомиться?
— Мерси… проговорила Люба, отрицательно покачавъ головой. — Что-то не хочется.
Поблагодарилъ и Плосковъ. Кринкина продолжала:
— Впрочемъ, идите, идите. Не буду прерывать вашего пріятнаго тетъ-а-тетъ… Воркующимъ голубкамъ созерцаніе другъ друга замѣняетъ все.
— Видите, Виталій Петровичъ, что уже объ насъ говорятъ, шепнула Плоскову Люба, когда они оставили за собой Кринкину и Дышлова.
— А пускай говорятъ. Что-жъ изъ этого? Въ моихъ къ вамъ чувствахъ я не скрываюсь.
— А надо скрываться, потому ежели это дойдетъ до маменьки, она не позволитъ мнѣ и въ спектаклѣ играть.
— Но вѣдь и нужно-же, чтобы когда-нибудь дошло, замѣтилъ Плосковъ.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ. Это невозможно. Увѣряю, васъ, что тогда конецъ моему актерству и вы перестанете меня видѣть.
Плосковъ и Люба пришли въ уголъ зала.
— Сядемте, Любовь Андреевна, сказалъ онъ.
— Зачѣмъ-же мы будемъ здѣсь-то сидѣть? Пойдемте лучше туда, гдѣ всѣ, отвѣчала она, однако сѣла.
Плосковъ помолчалъ и сказалъ:
— Я, Любовь Андревна, уже открылъ вамъ свои чувства, но еще не знаю, скрѣплены-ли они взаимностью. Любители вы меня, Любовь Андревна?
Люба отвѣчала не вдругъ.
— Можетъ быть и люблю, но вѣдь ничего изъ этого не выдетъ… пробормотала она.
— Я съ серьезными намѣреніями. Я хочу просить вашей руки.
— И ни къ чему это не поведетъ. Маменька и такъ-то рветъ и мечетъ, когда я съ вами.
— Но я хотѣлъ поговорить съ вашимъ папашей, открыться ему. Онъ, кажется, человѣкъ разсудительный и съ сердцемъ.
— И маменька съ сердцемъ, но она ищетъ мнѣ жениха богатаго.
— Позвольте… Но вѣдь и я-же не бѣденъ. Я уже говорилъ вамъ объ этомъ. На свое жалованье я живу прилично, вы будете жить прилично на ваше приданое. Вотъ это-то я и хочу при объясненіи высказать вашему папашѣ. Я упаду ему въ ноги, буду молить, чтобы онъ уговорилъ вашу мамашу.