— Ну, вотъ… А Люба мнѣ сказала, что у васъ тамъ родственники похоронены. Разбери, кто правъ.
— Я, мамаша, сказала въ догадку, я сказала, что, можетъ быть, похоронены, вставила свое слово Люба.
— Всѣ-то вы съ этимъ спектаклемъ спутались и бредите, что на языкъ попадетъ.
— Вамъ не нравится, что Любовь Андреевна играетъ? улыбнулся Плосковъ. — Скоро, скоро, многоуважаемая Дарья Терентьевна, будетъ конецъ. Сыграемъ и настанетъ интервалъ. Ахъ, да… чтобы не забыть… спохватился онъ. — Любовь Андреевна сказывала, что вы страстная поклонница большихъ котовъ, а у меня какъ разъ есть случай доставить вамъ громаднѣйшаго кота…
Дарья Терентьевна измѣнила строгое лицо въ улыбку.
— Да, я люблю хорошихъ котовъ, но куда съ ними!.. У насъ и такъ два…
— Котъ-то ужъ очень хорошъ, а главное — необычайныхъ размѣровъ. Тамъ, гдѣ онъ находится, имъ очень тяготятся и ищутъ помѣстить его въ хорошія руки.
— А какого онъ цвѣта?
Плосковъ замялся.
— Котъ-то? Сѣрый… Да, сѣрый и съ бѣлыми лапками. Настоящій сибирскій, сказалъ онъ.
— Ежели сибирскій, то долженъ быть дымчатый и безъ отмѣтинъ.
— Ну, ужъ я не знатокъ въ тонкостяхъ, а только говорятъ, что сибирскій. Прикажете?
— Нѣтъ, не надо. Впрочемъ, я подумаю и скажу Любѣ. Въ спектаклѣ она передастъ вамъ.
— Да куда намъ! У насъ и такъ два, замѣтилъ Андрей Иванычъ.
— Въ томъ-то и дѣло, что два… Драться будутъ.
— Служитъ… продолжалъ Плосковъ.
— Ну?! Ужъ вы наскажете!
Дарья Терентьевна продолжала улыбаться. Тѣнь неудовольствія совсѣмъ исчезла съ ея лица.
— Впрочемъ, погодите немножко. Насчетъ кота мы подумаемъ, сказала она. — Андрей Иванычъ вѣдь и самъ любитъ котовъ.
— Только большихъ, только большихъ.
— Огромный! подтвердилъ Плосковъ и сталъ прощаться, сказавъ:- Ну, такъ насчетъ кота я буду ожидать вашего рѣшенія.
По уходѣ его, Андрей Иванычъ произнесъ:
— Хитрый, охъ, какой хитрый!
— Просто нахалъ, опять пришла къ своему прежнему рѣшенію Дарья Терентьевна.
XX
Актеры-любители безъ такъ называемой генеральной репетиціи спектакля не обходятся. Это доставляетъ имъ случай изъ одного спектакля сдѣлать два. На генеральной репетиціи сцена обставляется декораціями, освѣщается точно такъ же, какъ и въ спектаклѣ, занавѣсъ опускается послѣ каждаго акта, мужчины, въ особенности комики, тщательно гримируются и облекаются въ костюмы. Такъ было и въ данномъ случаѣ на послѣдней репетиціи, которая происходила наканунѣ спектакля. Исключеніе составляли только актрисы-любительницы на молодыя роли. Онѣ хоть и очень усердно набѣлились и нарумянились, но, чтобы не помять къ спектаклю нарочно сшитыхъ платьевъ, играли кто въ чемъ хотѣлъ. Генеральная репетиція отличалась отъ спектакля еще тѣмъ, что почти всѣ мужчины-исполнители были полупьяны. Корневъ и Конинъ пріѣхали каждый съ большой корзиной вина и закусокъ и устроили въ уборныхъ цѣлое пиршество. Поили также парикмахера, портнаго, бутафора, подносили и плотникамъ. На эту репетицію Люба пріѣхала съ маленькимъ братомъ-гимназистомъ Федей. Федя былъ приставленъ къ ней Дарьей Терентьенной и ему было поручено слѣдить за сестрой. Люба посадила его въ первый рядъ стульевъ, а сама ушла за кулисы, гдѣ и оставалась во все время репетиціи. Федя, впрочемъ, два раза приходилъ къ сестрѣ за кулисы, но она тотчасъ-же прогоняла его, сунувъ ему яблоко и конфектъ. Въ женской уборной царила Кринкина. Сама набѣленная и нарумяненная до того, что съ лица ея сыпалось, она бѣлила и румянила и другихъ и подвела Любѣ такъ глаза, что Федя, увидя сестру, даже отшатнулся отъ нея.
— Ой, ой, какіе у тебя глаза-то! Точно у быка, сказалъ онъ:- Зачѣмъ это ты накрасилась? воскликнулъ онъ.
— Не твое дѣло. Такъ надо. Зачѣмъ ты пришелъ за кулисы? Постороннимъ лицамъ сюда входъ запрещается. Ступай вонъ, отвѣчала она. — Вотъ тебѣ гостинцы и иди и ѣшь тамъ, гдѣ я тебя посадила.
За кулисами бродили загримированные актеры. Корневъ, разгуливая съ бутылкой, говорилъ и внѣ пьесы старческимъ голосомъ своей роли. Конинъ, готовясь къ исполненію роли отставнаго капитана, былъ въ мундирѣ безъ погоновъ и басилъ, гимназистъ Дышловъ въ длинноволосомъ парикѣ художника размахивалъ руками, дѣлая жесты.
— Люба, ты покажи мнѣ, съ кѣмъ ты цѣловаться то будешь на сценѣ? приставалъ къ сестрѣ Федя.
— Ступай, ступай! Нечего тебѣ тутъ толкаться, гнала она его и выгнала въ зрительную залу.
Къ Любѣ подошелъ Плосковъ. Онъ игралъ пустенькую рольку молодого человѣка въ пьесѣ «На Пескахъ» и былъ въ прилизанномъ паричкѣ съ височками.
— Ахъ, какой вы противный въ этомъ парикѣ! воскликнула Люба.
— Нельзя-съ. Такая роль, отвѣчалъ Плосковъ. — Ахъ, да… А какъ насчетъ кота, котораго я обѣщалъ вашей мамашѣ?
— Нѣтъ, нѣтъ. Мамаша и слышать не хочетъ, Да вы котомъ и не расположите ее въ вашу пользу. Она не взлюбила васъ и стоитъ на своемъ.
— Жалко. А мясникъ-кошатникъ въ самомъ дѣлѣ обѣщалъ достать мнѣ какого-то удивительнаго кота.
— И не спрашивайте ее завтра на спектаклѣ объ этомъ котѣ, а то еще хуже разсердится.
— Тогда не поднести-ли ей завтра здѣсь бомбоньерку конфектъ или букетъ?
— Да что вы! Развѣ она актриса!
— И не актрисамъ подносятъ. Это просто любезность. Очень ужъ мнѣ хочется хоть немножко расположить ее въ мою пользу.
— Бросьте. Ничего вы не подѣлаете.
— Ну, тогда я вамъ поднесу завтра букетъ.
— Что вы, что вы! Пожалуйста безъ глупостей…
— Какія же тутъ глупости? Вѣдь вы актриса — вотъ я и поднесу вамъ букетъ. Я поднесу во время роли, велю подать черезъ оркестръ.
— Нѣтъ, нѣтъ. Не надо этого.
— Какъ не надо? Да вѣдь это-же отъ публики.
— Какая-же это публика, ежели это вы. Вы такой-же актеръ, какъ и я.
— Этого никто и знать не будетъ. Всѣ будутъ думать, что отъ публики. А это очень эфектно.
— Прошу васъ, но дѣлайте этого. Вы меня только сконфузите.
— Кринкина даже сама себѣ будетъ подносить букетъ, однако, не сконфузится-же.
— Тo Кринкина, а то я. Нѣтъ, это мнѣ будетъ даже непріятно. Еще ежели-бы я была опытная актриса…
— Вашей маменькѣ будетъ пріятно. Вы покажете этотъ букетъ ей, а внутри букета будетъ моя визитная карточка.
— Ахъ, Виталій Петровичъ, вы не знаете нашу маменьку! Что отъ васъ — все ей будетъ непріятно.
— Ну, все-таки я попробую. Вѣдь это будетъ тріумфъ. Всѣ вамъ будутъ аплодировать, вызывать васъ, а вы выйдете на сцену и будете съ букетомъ въ рукахъ. Болѣе пятидесяти нашихъ банковскихъ служащихъ будутъ въ спектаклѣ и я попрошу ихъ поусердствовать насчетъ апплодисментовъ вамъ. Какой-же матери, спрашивается, будетъ непріятно, если ея дочь такъ почтена! Букетъ будетъ шикарный, съ широкими лентами.
Люба улыбнулась и сказала:
— Ну, зачѣмъ-же вамъ такъ тратиться?
— Ангелъ мой, для васъ я готовъ душу свою истратить, себя закабалить! съ пафосомъ сказалъ Плосковъ. — Такъ вотъ ждите завтра поднесенія.
— Безполезно только все это будетъ.
— Пробовать надо, надо всячески пробовать.
Началась репетиція пьесы «Которая изъ двухъ», гдѣ Люба играла роль горничной.
Водевиль «Что имѣемъ — не хранимъ» шелъ послѣдней, четвертой пьесой. Корневъ и Конинъ были уже совсѣмъ пьяны, шалили на сценѣ, но, какъ опытные актеры-любители, играли все-таки лучше другихъ.
Репетиція кончилась далеко за полночь, но бражничанье въ мужской уборной все еще продолжалось
— Господа! Что будетъ, ежели вы и завтра во время спектакля такое угощеніе затѣете! говорилъ офицеръ Луковкинъ, къ которому Корневъ лѣзъ съ стаканомъ вина, требуя, чтобы тотъ выпилъ до дна.
— Завтра ничего этого не будетъ. Три законныхъ рюмки коньяку во весь спектакль — вотъ и вся музыка, отвѣчалъ Корневъ и комически воскликнулъ:- Пей подъ ножемъ Прокопа Ляпунова!
Люба послѣ репетиціи тотчасъ-же отправилась домой. Плосковъ бросился ее провожать. Выходя изъ-за кулисъ въ зрительную залу, она сказала:
— Вы, пожалуйста, при Федѣ-то остерегитесь. Лучше было-бы даже, чтобы вы вовсе не провожали меня. Вѣдь маменька для того его и отпустила со мной, чтобы онъ шпіонилъ.
— Ахъ, Любочка, да вѣдь ужъ я теперь хочу дѣйствовать въ открытую!
— А будете сегодня дѣйствовать въ открытую, такъ можетъ случиться такъ, что мнѣ завтра и въ спектаклѣ не придется играть: вѣдь Федя про все наябедничаетъ маменькѣ, что только увидитъ.
Плосковъ остановился.
— Ваша правда, произнесъ онъ. — Тогда ужъ простимся здѣсь…
Онъ оглянулся вокругъ. За кулисами никого не было. Изъ мужской уборной доносились пьяные голоса и кто-то кричалъ «ура». Плосковъ обнялъ Любу, привлекъ ее къ себѣ на грудь и крѣпко, крѣпко поцѣловалъ. Она отвѣтила на поцѣлуй, быстро вырвалась и, сказавъ «до завтра», выбѣжала въ зрительную залу къ Федѣ.
— Что ты такъ долго, Люба? Вѣрно съ этимъ стриженымъ цѣловалась? спросилъ онъ.
— Что ты такъ долго, Люба? Вѣрно съ этимъ стриженымъ цѣловалась? спросилъ онъ.
— Молчи, дрянной мальчишка! Смѣешь ты это говорить про сестру! Вотъ я на тебя папенькѣ нажалуюсь! крикнула она на него и направилась съ нимъ къ выходу.
XXI
Въ матеріальномъ отношеніи спектакль. удался, какъ нельзя лучше. Зрительная зала была переполнена. Исполнители ѣздили по знакомымъ и продавали билеты съ рукъ. Незнакомыхъ съ кѣмъ-либо изъ актеровъ въ залѣ почти не было, а потому понятное дѣло, что зрители не скупились на апплодисменты. Въ особенности усердствовали банковскіе служащіе. Они каждаго исполнителя принимали при выходѣ его на сцену и сопровождали при уходѣ со сцены громомъ рукоплесканій. Корневъ и Конинъ, кромѣ:того, посадили въ заднихъ рядахъ стульевъ своихъ артельщиковъ. Вызовамъ не было конца. Въ первыхъ рядахъ сидѣли родственники исполнителей и были какъ-бы застрѣльщиками въ дѣлѣ апплодисментовъ. Весь мукосѣевскій любительскій кружокъ былъ въ сборѣ, но апплодировалъ только Корневу, какъ одному изъ членовъ своею кружка. Игралъ Корневъ дѣйствительно недурно, да и вообще пьеса «Что имѣемъ не хранимъ», гдѣ онъ участвовалъ, прошла глаже другихъ пьесъ. Она шла въ концѣ спектакля. При поднятіи занавѣса Дарья Терентьевна, сидѣвшая въ первомъ ряду, между мужемъ и молодой Мукосѣевой, актрисой-премьершей мукосѣевскаго кружка, и негодовавшая вмѣстѣ съ ней за то, что Кринкиной въ пьесѣ «Бѣлая камелія» былъ поднесенъ букетъ, несказанно удивилась, когда въ оркестръ былъ поданъ второй букетъ, еще большихъ размѣровъ чѣмъ первый.
— Это кому еще? Неужели вотъ этой толстой старухѣ? кивнула она на актрису, исполнявшую роль Матрены Марковны?
— Не знаю ужъ право, отвѣчала Мукосѣева. — А впрочемъ, можетъ быть, и вашей дочери.
— Любѣ? Кто ей поднесетъ букетъ! Какая она актриса! Ее въ первый разъ и на сценѣ-то видятъ.
— Да вѣдь здѣсь подносятъ знакомые.
— А у Любы и знакомыхъ-то нѣтъ. Мы да Корневъ. Мы не станемъ подносить, потому что не только поощрять не хотимъ ее, но даже подумываемъ вовсе запретить ей играть въ спектакляхъ.
— Отчего? Это очень милое удовольствіе. Я-же вѣдь играю.
— Вы и она! Вы дама и играете всегда вмѣстѣ съ мужемъ, а она дѣвица. На дѣвушку, знаете, всегда какъ-то странно смотрятъ, когда она появляется на сценѣ. И наконецъ, какое это общество! Вашъ кружокъ и здѣшній! Развѣ есть какое-нибудь сравненіе? Только что Корневъ развѣ, а то всѣ актеры кто съ бора, кто съ сосенокъ: какіе-то банковскіе чиновники, какой-то адвокатикъ, шляющійся по мировымъ судьямъ. Вотъ ваше общество — это дѣло другое.
— Хотите, такъ мы съ удовольствіемъ примемъ вашу дочь играть въ наше общество, предложила Мукосѣева.
— Очень вамъ благодарна за нее, но, знаете, ей послѣ этого спектакля надо подольше посидѣть дома. И такъ ужъ она двѣ недѣли подъ рядъ каждый вечеръ то на репетиціи, то на чтеніи пьесъ, — отвѣчала Дарья Терентьевна. — Ужъ развѣ мѣсяца черезъ два-три, тамъ какъ-нибудь на святкахъ…
— Смотрите, смотрите… Букетъ-то вѣдь въ самомъ дѣлѣ для вашей дочери… — перебила ее Мукосѣева. — Ежели-бы подносить его этой комической старухѣ, то нужно было-бы подносить сейчасъ, потому сейчасъ было у ней лучшее мѣсто въ роли, ее вызывали четыре раза, а букета все-таки не поднесли.
— Поднесутъ. Вотъ еще будутъ вызывать и поднесутъ.
— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Погодите, я сейчасъ скажу мужу, чтобы онъ спросилъ въ оркестрѣ, кому приготовлеить этотъ букетъ.
Мукосѣева шепнула что-то сидѣвшему съ ней рядомъ въ первомъ ряду мужу; тотъ приподнялся со стула и наклонился въ оркестръ, заговоривъ съ музыкантомъ. Черезъ минуту онъ опять сѣлъ: на свое мѣсто и, потянувшись къ Дарьѣ Терентьевнѣ черезъ свою жену, сказалъ:
— Букетъ для вашей дочери. Сейчасъ ей будутъ подносить.
— Батюшки! Да кто-же это такой ей подноситъ? вся вспыхнула Дарья Терентьевна.
— Должно быть ужъ есть человѣкъ, улыбнулась Мукосѣева.
— Увѣряю васъ, только не мы.
— Да я и не думаю, что вы, но интересующійся ею человѣчекъ все-таки, стало быть, есть.
— Андрей Иванычъ, ты знаешь, букетъ-то вѣдь будутъ Любѣ подносить, шепнула Дарья Терентьевна мужу.
— Да что ты!
Но въ это время во всѣхъ рядахъ заапплодировали Любѣ и букетъ потянулся на сцену, подаваемый капельмейстеромъ. Капельмейстеръ далъ Любѣ уйти и когда она вновь вышла на сцену, вызываемая усиленными апплодисментами, протянулъ ей букетъ. Люба смѣшалась и не брала букетъ. Къ рампѣ подскочилъ Конинъ и, принявъ отъ капельмейстера букетъ, передалъ его Любѣ. Театръ дрожалъ отъ рукоплесканій. Банковскіе чиновники просто неистовствовали. Люба кланялась и уходила со сцены. Вызовы слѣдовали одинъ за другимъ. Дарья Терентьевна смотрѣла на дочь и умилилась, до слезъ.
— Господи! Да кто-же это ей?.. спрашивала она взглядывая на мужа..-:Неужели Корневъ?
Андрей Иванычъ тоже былъ пораженъ и твердилъ:
— Не знаю, матушка, не знаю. Я съ тобой сижу, такъ почемъ-же мнѣ-то знать!
«Или Плосковъ»? задала себѣ мысленно вопросъ Дарья Терентьевна и тутъ-же рѣшила: «да нѣтъ, откуда ему, изъ-какихъ средствъ? Вѣдь такой букетъ больше пятидесяти рублей стоитъ».
А вызовы между тѣмъ продолжались.
Но вотъ спектакль конченъ. Дарья Терентьевна спѣшитъ въ женскую уборную. Въ кулисахъ она встрѣчаетъ дочь, окруженную исполнителями. Тутъ-же и Плосковъ съ букетомъ въ рукахъ., Дарья Терентьевна поцѣловала дочь и сказала:
— Поздравляю, поздравляю. Хорошо сыграла… Но кто тебѣ поднесъ этотъ букетъ?
— Право не знаю, мамаша, отвѣчала Люба, взглянувъ на Плоскова.
— Ну, иди раздѣваться, иди да смажь съ себя скорѣй эту краску, а то лицо оперхнетъ.
Люба отправилась въ уборную. Дарья Терентьевна послѣдовала за ней. Тамъ раздѣвалась только комическая старуха Табанина. Дарья Терентьевна опять приступила къ дочери съ вопросомъ, кто поднесъ букетъ.
— А вотъ сейчасъ посмотримъ. Здѣсь въ букетѣ есть карточка. Я еще давеча ее видѣла, сказала Люба и, вынувъ изъ букета визитную карточку, подала ее матери.
— Да читай сама, матка. Ты знаешь, я: безъ очковъ плохо вижу.
— Плосковъ — вотъ кто.
Дарья Терентьевна съ улыбкой покачала головой и сказала:
— Охъ, хитрый пролазъ! Ну, да все-таки спасибо ему.
— Вы ужъ, Бога ради, хоть сегодня-то при прощаньи не смотрите на него звѣремъ, шепнула Люба матери.
— Зачѣмъ звѣремъ смотрѣть? Я даже поблагодарю его.
— Ну, то-то.
Въ двери уборной раздался легкій стукъ и голосъ Андрея Иваныча спрашивалъ:
— Жена! Люба! Скоро вы выйдете?
Дарья Терентьевна тотчасъ-же вышла къ нему.
— Можешь ты думать, вѣдь букетъ-то нахалъ Плосковъ поднесъ.
— Представь себѣ, я сейчасъ-же догадался. Это онъ въ благодарность за мою протекцію. А только какой-же онъ нахалъ? Просто человѣкъ хотѣлъ сдѣлать пріятное и Любѣ и намъ. Гдѣ онъ? Надо будетъ поблагодарить его.
— Только ты, пожалуста, не очень, а то онъ и не вѣдь что о себѣ возмечтаетъ.
А Плосковъ былъ ужъ тутъ какъ тутъ. Не прошло и минуты, какъ онъ вышелъ изъ кулисы. Битковы подошли къ нему и поблагодарили его.
— Душевно радъ, что могъ угодить, расшаркивался Плосковъ и взасосъ поцѣловалъ руку у Дарьи Терентьенны. — Ну, а какъ-же насчетъ кота? спросилъ онъ. — Прислать вамъ его? Котъ-то ужъ очень хорошій. Хозяева его уѣзжаютъ изъ Петербурга, не хотятъ его отдать кому-нибудь и просили меня отыскать такой домъ, гдѣ-бы его любили.
— Да ужъ возьмемъ, возьмемъ, сказалъ Андрей Ивановичъ.
— Ну, пожалуй, пришлите его, прибавила Дарья Терентьевна.
— Зачѣмъ присылать? Почту за особенное удовольствіе самъ собственоручно доставить его вамъ, отвѣчала Плосковъ и раскланялся.
Вскорѣ Люба переодѣлась и Битковы отправились домой.
XXII
Спектакль, въ которомъ участвовала Люба, присутствіе на спектаклѣ богачей Мукосѣевыхъ и приглашеніе Мукосѣевыми Любы въ свой актерскій любительскій кружокъ, произвелъ на Дарью Терентьевну пріятное впечатлѣніе, такъ что она перестала ворчать на Любу за ея участіе въ спектаклѣ. Также ей очень понравилось, что Любѣ былъ поднесенъ букетъ Плосковымъ, хотя о самомъ виновникѣ этого поднесенія она старалась не разговаривать. Приглашеніе Любы въ мукосѣевскій кружокъ было сдѣлано Мукосѣевой черезъ Дарью Терентьевну и Дарья Терентьевна на другой-же день не замедлила сообщить объ этомъ Любѣ, прибавивъ:
— Съ банковскими чиновниками ты уже теперь покончишь играть, а вотъ въ мукосѣевскомъ кружкѣ я тебѣ дозволю сыграть одинъ разикъ на Святкахъ. Такъ я и Мукосѣевой сказала.
Спектакль былъ въ воскресенье, а во вторникъ къ вечеру Дарья Терентьевна получила на свое имя довольно объемистый конвертъ. Въ конвертѣ былъ номеръ газеты и при ней карточка Плоскова. Газета была свернута такъ, что ярко бросалось въ глаза что-то обведенное краснымъ карандашомъ. Это была рецензія о спектаклѣ. Конвертъ былъ распечатанъ въ присутствіи Любы. Люба тотчасъ-же схватила газету и, вся вспыхнувъ, съ разгорѣвшимися щеками прочла рецензію. Разумѣется, рецензія была переполнена похвалами участвующимъ. Только про гимназиста Дышлова было сказано, что онъ былъ не на мѣстѣ и мѣшалъ ансамблю, да и про Корнева, что онъ въ нѣкоторыхъ сценахъ черезъ-чуръ утрировалъ комизмъ. Обведенныя-же строки краснымъ карандашомъ гласили слѣдующее: