«Роль Софьи прекрасно исполнила г-жа Биткова — молодая восходящая звѣздочка на горизонтѣ любительскаго кружка. Она была награждена шумными рукоплесканіями и ей былъ поднесенъ роскошный букетъ. Поднесеніе сопровождалось рядомъ восторженныхъ вызововъ».
Когда Люба прочла это, Дарья Терентьевна вдругъ о начала слезливо моргать глазами и заплакала.
— Что вы это, маменька? О чемъ? быстро спросила ее Люба.
— Да такъ… Ни о чемъ… Все вѣдь это вздоръ, пустяки… Поддѣлано… Ну, какая ты актриса!..
— Отчего-же поддѣлано? Отчего-же: какая актриса? Такая-же, какъ и другія, и даже, можно сказать, лучше другихъ.
— Не заносись, не заносись.
— Да я и не заношусь, а все-таки пріятно.
— Конечно-же, пріятно. Кто объ этомъ говоритъ!
— А вотъ вы все ругаетесь.
— Но кто-же-бы это могъ написать въ газетѣ? допытывалась Дарья Терентьевна.
— Да ужъ извѣстно кто. Только одинъ человѣкъ и есть, который мнѣ сочувствуетъ и готовъ за меня въ огонь и въ воду… отвѣчала Люба и хотя не упомянула имени, но Дарья Терентьевна тотчасъ же поняла, о комъ идетъ рѣчь, и отвѣчала:
— Ты про Плоскова? Полно, полно. Да развѣ онъ пишетъ въ газеты? Достаточно того, что прочиталъ, да вотъ прислалъ намъ, чтобы порадовать тебя.
— А я вамъ говорю, что пишетъ. Самъ мнѣ разсказывалъ, что пишетъ, и даже деньги за это получаетъ. Тутъ какъ-то была его статья о пенсіонной кассѣ для служащихъ въ частныхъ банкахъ, потомъ о собачьихъ намордникахъ, лѣтомъ онъ также писалъ о происшествіи, когда съ поѣзда на Финляндской желѣзной дорогѣ солдатъ свалился.
— Скажи на милость, я и не знала, что онъ пишетъ! дивилась Дарья Терентьевна.
— Въ томъ-то и дѣло, маменька, что вы многаго, очень многаго про него не знаете, таинственно улыбнулась Люба.
— A ты ужъ успѣла узнать про него всю подноготную? Хвались, хвались. Есть чѣмъ хвалиться! воскликнула Дарья Терентьевна.
— Такъ что-жъ изъ этого? Ничего нѣтъ худого. По крайней мѣрѣ, я не имѣю о немъ превратнаго понятія. Вотъ и о его писаніи. Знаю, что онъ отъ газетъ когда тридцать рублей въ мѣсяцъ получитъ, когда сорокъ за свое писаніе.
— Ну, велики-ли эти деньги! Изъ-за хлѣба на квасъ.
— Ну, все-таки деньги. А вы вѣдь его чуть не нищимъ считаете.
— Вовсе я его нищимъ не считаю, а что онъ человѣкъ безъ средствъ, то это вѣрно. Но все-таки спасибо ему, что онъ про тебя такъ…
— Ага! Теперь спасибо! А передъ спектаклемъ чуть изъ дома не выгнали. Человѣкъ и букетъ, и похвалу въ газетахъ… полное рвеніе ко мнѣ… а вы смотрите на него, какъ на какого-то…
Люба не договорила.
— Да ужъ полно тебѣ, полно… Будетъ… Достаточно… сказала Дарья Терентьевна.
— Вотъ пріѣдетъ онъ къ намъ, такъ должны будете загладить свой проступокъ и хорошенько поблагодарить его, продолжала Люба.
— А развѣ онъ пріѣдетъ?
— Да какъ-же… А кота-то привезетъ.
Къ обѣду пріѣхалъ изъ своей конторы Андрей Иванычъ и ему была показана статья въ газетѣ.
— Читалъ… отвѣтилъ онъ, улыбаясь. — Сегодня ужъ и такъ мнѣ со всѣхъ сторонъ суютъ эту газету. Былъ на биржѣ — и тамъ показывали. Мукосѣевъ показывалъ. Вѣдь это все — Плосковъ, говорятъ. Онъ и актеръ, онъ и газетный строчила. Вотъ за букетъ-то надо будетъ замолвить объ немъ два словечка директорамъ. Жалованья ему прибавили, такъ пусть хоть наградку какую-нибудь поосновательнѣе послѣ новаго года дадутъ.
— Не нравится мнѣ вотъ только, что онъ — пролазъ, замѣтила Дарья Терентьевна.
— Ѣсть получше хочетъ — оттого и пролазъ. Теперь только пролазы и живутъ.
Хвалебной газетной замѣткѣ Люба придавала особенное значеніе. Она вырѣзала замѣтку и налѣпила ее въ альбомъ, въ который ей въ разное время вписывали свои автографы въ стихахъ и въ прозѣ ея подруги, а также и нѣкоторые молодые люди, посѣщавшіе ихъ домъ.
На слѣдующее утро Люба, видя, что мать въ благодушномъ состояніи, подсѣла къ ней, поцѣловала ее, завела разговоръ издалека, чуть-ли не объ Адамѣ и Евѣ, и вдругъ съѣхала на Плоскова. Черезъ нѣсколько времени она спрашивала мать:
— А что, маменька, ежели-бы онъ ко мнѣ посватался?
Мать испуганно посмотрѣла на нее и сказала:
— И изъ головы вонъ выбрось.
— Да отчего-же! Вѣдь вы сами теперь видите, что онъ человѣкъ хорошій, привязанный къ нашему дому.
— Съ голоду съ нимъ помрешь, вотъ отчего.
— Ужъ и съ голоду! Вѣдь онъ хорошее жалованье получаетъ, да и такъ зарабатываетъ въ разныхъ мѣстахъ. Ну, не будемъ мы жить богато, а съ голоду все-таки не помремъ.
— Брось, брось говорить объ этомъ. Ты глупа и ничего не понимаешь. Замужество — не шутка. Тутъ не двоимъ надо жить… Пойдутъ дѣти.
— Но вѣдь вы дадите-же за мной приданое.
— А приданое прожить и опять глазами хлопать? Нѣтъ, ужъ ты оставь.
Люба умолкла. Изъ словъ матери она однако замѣтила, что та ужъ гораздо мягче говорила про Плоскова, и это нѣсколько ее утѣшило. Теперь сбиралась она поговорить объ этомъ-же предметѣ съ отцомъ и искала случая.
XXIII
Марья Терентьевна окончательно настояла, чтобы Люба не участвовала въ спектакляхъ кружка Кринкиной или банковскихъ чиновниковъ, какъ его называла сама Дарья Терентьевна. Въ день появленія рецензіи въ газетѣ режиссерствующій офицеръ Луковкинъ пріѣзжалъ къ Битковымъ, разсыпался въ похвалахъ таланту Любы и просилъ ее отъ имени кружка пріѣхать къ Кринкиной для совѣщанія и выбора пьесъ для втораго спектакля, но его поблагодарили за любезное приглашеніе и играть Любѣ все-таки не дозволили. Возможность видѣться съ Плосковымъ у Кринкиной и на репетиціяхъ для Любы пресѣклась. Люба скучала о Плосковѣ. Пять дней она уже не видала его. Ложась спать, она два раза даже плакала. Приходилось изыскивать новыя средства для свиданія съ нимъ. Она уже собиралась писать ему въ банкъ записку и просить его, чтобы онъ приходилъ въ субботу ко всенощной въ домовую церковь, куда она обыкновенно ходила съ матерью къ службамъ, но пріѣхавшій изъ своей конторы къ обѣду ея отецъ за столомъ сказалъ:
— Ахъ, да… Сегодня у меня въ конторѣ опять Плосковъ былъ и просилъ позволенія сегодня вечеромъ привезти къ намъ обѣщаннаго кота.
Люба вспыхнула и нагнулась къ тарелкѣ; Дарья Терентьевна покосилась на нее, насмѣшливо, улыбнулась и произнесла:
— Влѣзаетъ, влѣзаетъ этотъ молодчикъ къ намъ въ домъ… Радъ, что случай есть.
— Да вѣдь сами-же вы рѣшили взять кота, пробормотала Люба.
— Ну, котъ-то тутъ послѣднее дѣло. Это только предлогъ, чтобы пріѣхать къ намъ.
— А хоть-бы и такъ? Другіе-бы дорожили тѣмъ, что ихъ такъ, цѣнятъ и стараются имъ услужить.
— Не такого онъ сорта, чтобъ имъ дорожить.
Люба покачала головой и съ дрожаніемъ въ голосѣ сказала:
— Нѣтъ ему у васъ выслуги.
— Да и не будетъ въ томъ смыслѣ, въ которомъ онъ хочетъ. Вѣдь я понимаю, чего онъ хочетъ. Вотъ ежели-бы Корневъ кота привезъ, да добивался-бы выслуги….
— Что такое Корневъ! Кутила, пьяный человѣкъ. Только что богатъ. Говорятъ, у него на сторонѣ куча дѣтей.
— Ну, это не тебѣ разбирать! строго проговорила Дарья Терентьевна. — Ты дѣвушка и не должна этого понимать.
— Да мнѣ сама Кринкина показывала со сцены въ дырочку занавѣса его мадамъ въ первомъ р. яду стульевъ.
— Молчи, срамница! А Кринкину за такіе разговоры съ дѣвушкой слѣдовало-бы за хвостъ да палкой…
— Ну, довольно, довольно, оставьте… остановилъ мать и дочь Андрей Иванычъ и перемѣнилъ разговоръ на другую тему.
Вообще онъ былъ сегодня въ благодушномъ состояніи, шутилъ, сбирался устроить пикникъ при зимней первопуткѣ гдѣ-нибудь за городомъ въ ресторанѣ и обѣщался пригласить молодежь для танцевъ.
Послѣ обѣда онъ, по обыкновенію, закурилъ сигару и легъ у себя въ кабинетѣ отдохнуть на диванѣ, все еще развивая сидѣвшей около него Дарьѣ Терентьевнѣ свою мысль о пикникѣ.
— Нельзя… Надо дочь потѣшить чѣмъ-нибудь, да и самимъ встряхнуться слѣдуетъ, говорилъ онъ.
Дарья Терентьевна ни одобряла, ни порицала мысли о пикникѣ, когда же она вышла изъ кабинета, Люба, прислушивавшаяся къ ихъ разговору изъ другой комнаты, тотчасъ-же вошла въ кабинетъ. Видя отца въ веселомъ настроеніи духа, она рѣшилась узнать его мнѣніе о Плосковѣ.
— Не спите еще? спросила она, подойдя къ дивану, поцѣловала отца и сѣла у него въ ногахъ.
Голосъ ея дрожалъ.
— Вотъ маменька все бранитъ Плоскова… А, ей-ей, онъ человѣкъ не дурной и даже очень хорошій, начала она. — Вѣдь вы не тѣхъ мыслей, что маменька?
Отецъ пристально посмотрѣлъ на нее и отвѣчалъ:
— Да, разумѣется, я не бранію его. За что бранить искательнаго любезнаго человѣка? А только скажу, что тебѣ не слѣдуетъ съ нимъ кокетничать.
— Да развѣ я съ нимъ кокетничаю?
Голосъ Любы еще болѣе дрогнулъ, Андрей Ивавычъ приподнялся на локтѣ и еще пристальнѣе взглянулъ на дочь.
— Ты что это такъ… Какъ будто ни въ тѣхъ, въ сѣхъ?.. произнесъ онъ. — Посмотри мнѣ прямо въ глаза.
Голосъ ея дрожалъ.
— Вотъ маменька все бранитъ Плоскова… А, ей-ей, онъ человѣкъ не дурной и даже очень хорошій, начала она. — Вѣдь вы не тѣхъ мыслей, что маменька?
Отецъ пристально посмотрѣлъ на нее и отвѣчалъ:
— Да, разумѣется, я не бранію его. За что бранить искательнаго любезнаго человѣка? А только скажу, что тебѣ не слѣдуетъ съ нимъ кокетничать.
— Да развѣ я съ нимъ кокетничаю?
Голосъ Любы еще болѣе дрогнулъ, Андрей Ивавычъ приподнялся на локтѣ и еще пристальнѣе взглянулъ на дочь.
— Ты что это такъ… Какъ будто ни въ тѣхъ, въ сѣхъ?.. произнесъ онъ. — Посмотри мнѣ прямо въ глаза.
Люба потупилась.
— Мнѣ, папенька; его жалко. Почемъ знать…
Она не договорила. Отецъ спустилъ ноги съ дивана и сѣлъ…
— Эге! протянулъ онъ. — Да ты никакъ и въ самомъ дѣлѣ?..
Онъ тоже не договорилъ.
— Нѣтъ, я, папочка, ничего, но мнѣ знать хочется… чтобы вы сдѣлали, ежели-бы Плосковъ ко мнѣ посватался? — нѣсколько смѣлѣе спросила Люба.
Отецъ поднялся съ дивана и заходилъ по кабинету, усиленно пыхтя сигарой. Люба продолжала сидѣть потупившись.
— Да у тебя развѣ ужъ былъ съ нимъ какой-нибудь разговоръ объ этомъ? — спросилъ онъ наконецъ.
— Былъ… — чуть слышно прошептала Люба.
— И тебѣ онъ нравится?
— Нравится.
— Вотъ ужъ этого я не ожидалъ такъ скоро! — возвысилъ голосъ Андрей Иванычъ, продолжая ходить по кабинету.
— Да вѣдь ужъ я, папенька, съ нимъ давно знакома, я еще лѣтомъ съ нимъ очень часто видалась въ Озеркахъ на музыкѣ. Онъ подходилъ къ намъ сколько разъ и маменька тогда ничего… Я, папенька съ нимъ на каждомъ танцовальномъ вечерѣ въ вокзалѣ по нѣскольку разъ танцовала. Мазурку танцовала… Одно только, что лѣтомъ онъ не бывалъ у насъ въ домѣ…
Андрей Иванычъ слушалъ и соображалъ. Черезъ нѣсколько времени онъ произнесъ:
— Нѣтъ, Люба, не того… Нѣтъ, надо погодить.
— То есть, что это значитъ: погодить? спросила она.
— Ты сама знаешь что… Надо погодить… Можетъ быть, найдется кто-нибудь и повиднѣе… Я: не отказываю тебѣ въ конецъ, но надо погодить. Плосковъ не уйдеть. Ежели не найдется другаго, то… Но…
Андрей Ивановичъ путался въ рѣчи. Признаніе Любы для него было неожиданностью.
— Вѣдь ты привыкла къ роскоши. Ну, посуди сама, какъ онъ тебя будетъ содержать на свое жалованье? продолжалъ Андрей Иванычъ. — Вѣдь, это, это…
— Возьмите его къ себѣ въ контору бухгалтеромъ. Вѣдь у васъ бухгалтеръ Михаилъ Семенычъ четыре тысячи получаетъ, такъ вотъ на мѣсто Михаила Семеныча…
— Нѣтъ, Люба, ты Богъ знаетъ, что говоришь. Такъ нельзя… Надо подождать… Ты покуда выброси все это изъ головы, честью тебя прошу, выброси изъ головы…
Люба заплакала.
Въ это самое время въ прихожей раздался звонокъ. Черезъ нѣсколько времени; въ кабинетъ заглянула горничная и сказала:
— Барышня, вы здѣсь? А я васъ ищу, ищу… Тамъ господинъ Плосковъ кота мамашѣ привезли, но мамаша ваша отдохнуть легли. Какъ прикажете: потревожить мамашу или подождать, а вы выйдете къ господину Плоскову?
Люба быстро отирала слезы платкомъ и молчала.
— Сейчасъ мы вмѣстѣ выйдемъ. Попроси господина Плоскова въ гостиную, отвѣчалъ за нее Андрей Иванычъ.
— Да они ужъ и такъ въ гостиной, отвѣчала горничная, уходя изъ кабинета.
Андрей Иванычъ подошелъ къ дочери и поцѣловалъ ее въ голову.
— Ну, поди къ себѣ, умойся послѣ слезъ и потомъ выходи въ гостиную. Я тамъ буду, сказалъ онъ дочери ласково и прибавилъ:- Вотъ ужъ не кстати, такъ не кстати пожаловалъ этотъ Плосковъ съ своимъ котомъ!.. Да вотъ еще что… Скажи матери, чтобы она вышла въ гостиную. Вѣдь котъ-то для нея принесенъ.
Андрей Иванычъ крякнулъ, взглянулъ на себя въ зеркало, сдѣлалъ спокойное лицо, обдернулъ домашній пиджакъ и вышелъ изъ кабинета.
XXIV
Плосковъ привезъ кота въ корзинкѣ. Вынувъ его изъ корзинки еще въ передней, онъ внесъ его въ гостиную и, посадивъ рядомъ съ собой на стулъ, началъ гладить въ ожиданіи прихода хозяевъ, но котъ, видя незнакомую ему обстановку, соскочилъ со стула и запрятался подъ диванъ. Плосковъ началъ вызывать кота изъ-подъ дивана, шепча «кисъ-кисъ-кисъ». Котъ не выходилъ. Плосковъ опустился на колѣна и полѣзъ доставать кота изъ-подъ дивана. Въ такомъ положеніи засталъ Плоскова вошедшій въ гостиную Андрей Иванычъ.
— Что это вы? Что это вы? заговорилъ Андрей Иванычъ при видѣ ползающаго по полу Плоскова.
— Виноватъ-съ… вскочилъ съ пола Плосковъ. Котъ ушелъ подъ диванъ, а я хотѣлъ Дарьѣ Терентьевнѣ собственноручно его поднести. Мое почтеніе, многоуважаемый Андрей Иванычъ.
— Здравствуйте, здравствуйте, батенька, но только напрасно вы сами подъ диванъ лазали. Сейчасъ я скажу человѣку и онъ вытащитъ кота.
Андрей Иванычъ позвонилъ, а самъ косился на Плоскова. Плосковъ пріѣхалъ запросто, вечеромъ, а между тѣмъ былъ во фракѣ и въ бѣломъ галстукѣ.
«Ужъ не хочетъ-ли онъ сегодня предложеніе дѣлать и просить руки Любы, что въ такомъ парадѣ? мелькнуло у него въ головѣ. — Но что я скажу ему? Вѣдь нельзя-же Любу выдавать за него».
Кота вытащили изъ-подъ дивана. Плосковъ взялъ его уже на руки и не выпускалъ изъ рукъ. Котъ былъ дѣйствительно большой, черный съ бѣлыми лапками и бѣлой мордой. Андрей Иванычъ взглянулъ на кота и сказалъ:
— Ахъ, черный котъ-то? А вы сказали намъ тогда, что сѣрый, сибирскій.
Плосковъ смѣшался.
— Да… Но я, изволите-ли видѣть, не подробно распросилъ… Это котъ однихъ моихъ знакомыхъ… заговорилъ онъ. — Они уѣзжаютъ изъ Петербурга и просили меня передать его въ хорошія руки.
Въ гостиную вошла Даръя Терентьевна. Плосковъ бросился къ ней.
— Вотъ-съ, позвольте вамъ преподнести обѣщаннаго звѣря, Дарья Терентьевна, пробормоталъ онъ, подавая ей кота.
— Черный? въ свою очередь воскликнула Дарья Терентьевна. — А вы говорили намъ, что сѣрый, сибирскій. Къ чернымъ-то я особеннаго пристрастія не имѣю.
Плоскову пришлось опять оправдываться.
— Простите ужъ. Просто это вышло по недоразумѣнію. Я не вполнѣ справился у моихъ знакомыхъ. Мнѣ помнилось, что они говорили о сѣромъ котѣ, а котъ онъ оказался чернымъ, заговорилъ онъ.
— Черные никогда не бываютъ добродушными.
Дарья Терентьевна, однако, взяла на руки кота и принялась его гладить.
— Вы говорили, что онъ лапку даетъ и служитъ? спрашивала она и стала просить у кота лапку, но тотъ не давалъ.
— Да мнѣ говорили, что онъ и лапку подаетъ и служитъ, но теперь онъ, очевидно, будетъ дичиться въ чужомъ домѣ и его не скоро заставишь.
Плосковъ искалъ глазами Любу, но Люба не выходила. Разговоръ у него съ отцомъ и матерью Любы не клеился, да и не о чемъ было говорить. Дарья Терентьевна все-таки поблагодарила его за кота, поблагодарила и за хвалебную рецензію объ игрѣ Любы въ спектаклѣ.
— Я не знала, что вы пишите, сказала она.
— Пишу-съ. Это даетъ мнѣ нѣкоторую заработку, которая служитъ подспорьемъ, отвѣчалъ Плосковъ.
— Конечно вамъ спасибо, но все-таки не слѣдовало такъ расхваливать дѣвушку. Вѣдь это можетъ ей окончательно голову вскружить, прибавилъ Андрей Иванычъ. — Ну, какая она актриса!
— Съ дарованіемъ-съ, съ большимъ дарованіемъ…. Этого никто не отрицаетъ. Я отдалъ ей только должную дань и нисколько не преувеличивалъ, проговорилъ Плосковъ и, обрадовавшись, что рѣчь идетъ о Любѣ, спросилъ: — а гдѣ-же Любовь Андревна? Ее нѣтъ дома?
— Дома, дома… Но не знаю, что она не выходитъ. Вѣрно она въ своей комнатѣ. Не знаю, сказали-ли ей объ васъ. Сейчасъ я ее позову.
Андрей Иванычъ поднялся со стула и направился къ Любѣ, дабы посмотрѣть, достаточно-ли она успокоилась отъ слезъ, дабы выйти къ Плоскову, но на порогѣ изъ гостиной въ другую комнату встрѣтился съ Любой. Глаза ея были еще красны и Плосковъ, поздоровавшись съ ней, сразу замѣтилъ, что она плакала.
— Здоровы-ли вы, Любовь Андреевна? На мой взглядъ, вамъ что-то не по себѣ? спросилъ Плосковъ Любу.
— Да… У меня что-то голова болитъ. Съ утра болитъ, отвѣчала та и погладила кота, прибавивъ:- Я думаю, наши-то коты его бить будутъ.
Разговоръ не клеился. Поговорили о о котѣ и умолкли. Плоскову приходилось попрощаться и уходить, но онъ поднялся со стула и приложилъ руку жъ груди. Лицо его было блѣдно и покрыто красными пятнами. Съ дрожаніемъ въ голосѣ онъ произнесъ:
— Многоуважаемые Андрей Иванычъ и Дарья Терентьевна, я рѣшаюсь на отчаянный подивгъ, хотя и въ смутной надеждѣ на успѣхъ. Я люблю вашу дочь Любовь Андреевну и прошу у васъ ея руки. Я… Я… И она тоже… Мы любимъ другъ друга взаимно.
Онъ опустился на одно колѣно. Дарья Терентьевна ахнула. Люба сидѣла потупившись, Андрей Иванычъ быстро вскочилъ со стула и бросился поднимать ІІлоскова.
— Полноте, полноте… Что вы! заговорилъ онъ, стараясь припомнить его имя и отчество. — Полноте господинъ Плосковъ. Зачѣмъ это?