– Ничего у меня с ним не получится. Холодный он.
В голосе Сережика не было ни обиды, ни раздражения. Он просто смял очередную каракатицу в серый комок и отбросил его в сторону. Больше он к пластилину не притрагивался, хотя я и уговаривал его попробовать еще раз – мне очень хотелось показать что-нибудь из сделанного Сережиком своим знакомым, и я надеялся, что уж пластилиновые-то фигурки он разрешит мне забрать. Но вскоре куб пластилина и вовсе куда-то пропал. Должно быть, Сережик, устав от моей назойливости, просто выбросил его в реку.
Как и прошлым летом, я часто наведывался в сараюшку к Сережику и наблюдал за его игрой с глиняными обитателями нарисованной на полу деревни.
За истекший год правила игры претерпели некоторые изменения. Теперь Сережик редко ломал сделанные фигурки, чтобы заменить их новыми. Он подолгу сидел на полу, скрестив ноги, и неотрывно глядел на выстроенных перед ним глиняных человечков. Казалось, что силой своего взгляда он пытался заставить их двигаться. Если он и брал какую-нибудь из фигурок в руки, то не сминал ее, как прежде, а лишь вносил какие-то почти незаметные, важные лишь для него одного изменения. Действовал он при этом преимущественно ногтем мизинца либо концом тонкой щепочки.
Однажды он сказал:
– Иногда мне бывает страшно.
– Почему? – машинально спросил я, еще не понимая, о чем идет речь.
– Мне кажется, что я могу сделать что-то не так и тем самым причинить им вред.
Только после того, как Сережик указал рукой на глиняных человечков, я понял, о ком он говорит.
– А ведь это я их сделал, – продолжал Сережик. – Поэтому я отвечаю за них. И я хочу, чтобы им всем было хорошо.
Что можно ответить ребенку, который, заигравшись, начинает воспринимать кукольные проблемы на полном серьезе? Конечно, можно было притвориться, что я тоже обеспокоен проблемами игрушечной деревни и судьбами ее глиняных обитателей, но меня смущало то, что сидевший передо мной ребенок выглядел как взрослый мужчина, и сюсюканье с ним выглядело бы со стороны верхом идиотизма. Я не нашел ничего лучшего, как только произнести известную фразу:
– Мы все в ответе за тех, кого приручили.
Сережик приоткрыл рот и чуть не охнул от изумления и восторга.
Мне даже стало неудобно, похоже, Сережик решил, что я сам это придумал.
– Ты тоже это чувствуешь? – полушепотом, таинственным голосом, так, будто мы разговаривали о вещах, понятных в этом мире только нам двоим, спросил он.
– Не всегда, – честно признался я. – Но стараюсь не забывать об этом.
Сережик провел по воздуху рукой, как будто создавая над своей деревней невидимый купол, который должен был защитить ее жителей от грозящих им неведомых бед.
– Мы все в ответе за тех, кого приручили, – произнес он как заклинание.
– Вообще-то это сказал Экзюпери, – смущенно пробормотал я.
Но Сережик не слышал меня, поглощенный собственными переживаниями.
Прошел месяц. Я сполна насладился спокойствием и размеренной неторопливостью деревенской жизни, передозировка которой бывает только вредна. Мне снова был нужен город, который станет рвать мне нервы, выхолащивать мозг, выворачивать желудок. Город был необходим мне, как очередной укол наркоману. Ненавидя город, я не мог долго жить вдали от его склеротических улиц.
* * *Год выдался для меня на редкость неудачным. Два романа, на которые я возлагал большие надежды, мне вернули из издательства на доработку. В первом было посоветовано упростить слишком запутанный сюжет и убрать некоторые второстепенные линии. В другом же, по мнению редактора, не хватало динамики и неожиданных поворотов событий. То, каким тоном были сделаны эти замечания, не оставляло ни малейших сомнений в том, что издательство совершенно не заинтересовано в моих романах.
Но это было всего лишь мнение представителя издательства. Я же считал обе работы удачными. Мне они нравились, и я не собирался менять в них ни строчки.
Миновал бессмысленный в своем ночном бдении новогодний праздник.
Весна в очередной раз превратила Москву в безобразную пародию на Венецию.
Наступило лето, и над городом повисло нестерпимое знойное марево. А по ночам безраздельными хозяевами воздушного пространства душных комнат становились несметные полчища комаров. Крошечные звенящие кровососы, которые в деревне воспринимаются как неотъемлемая часть окружающей действительности, в городе превращаются в подлинный кошмар летних ночей. Открыв, что с более крупными и прожорливыми вампирами можно бороться с помощью чеснока и осинового кола, человечество так и не смогло придумать эффективного средства против комаров. Лето приговаривало горожан к бессонным ночам, заполненным обреченными на поражение битвами с бессмертным войском.
Я капитулировал после третьей ночи. Оставив поле боя за победителями, я покидал в рюкзак самые необходимые вещи и уехал в Никитино.
Бабу Катю я нашел на огороде. Склонившись над грядкой, она занималась прополкой.
– Баба Катя, путника приютите? – крикнул я из-за забора.
Баба Катя выпрямилась, потерла согнутой рукой затекшую спину и, узнав меня, улыбнулась.
– Как солнышко припекло, так москвичей в деревню потянуло.
Сделав удивленное лицо, я покрутил головой по сторонам.
– А разве я здесь не один?
– Здесь-то один, – ответила мне баба Катя. – А вот у Антонины Деевой целое семейство обосновалось. На собственной машине приехали.
– Родственники? – Чужие. Сняли полдома на все лето. Хотят вообще его у Антонины сторговать.
– А ей-то самой куда деваться?
Вместо ответа баба Катя пожала плечами.
– Так терраска-то моя свободная? – спросил я.
– Свободная, свободная, – махнула на меня рукой баба Катя. – Занимай.
С новыми обитателями Никитино я встретился два дня спустя у дверей в магазин.
Глава семейства выглядел лет на сорок или около того. Но по моим личным наблюдениям, мужчины такого типа – самодовольные, с достатком несколько выше среднего, рано растолстевшие и начавшие терять волосы, – как правило, выглядят старше своего возраста. На нем были новые, стоящие колом джинсы и кожаный пиджак. Одно из двух: либо у него под пиджаком, в том месте, где выпирал живот, на самом деле был спрятан кондиционер, либо он родился и вырос где-то неподалеку от экватора.
Под стать ему была и супруга. Несмотря на изнуряющий зной, ее лицо было спрятано под таким толстым слоем грима, что определить хотя бы примерно возраст женщины, а также сказать хоть что-либо определенное о ее внешности не представлялось возможным. Она держала за руку коротконогого карапуза лет трех-четырех, похожего на Винни-Пуха, с глазами, подернутыми мутной поволокой не то клинической тупости, не то смертельной тоски.
Последним членом семейства был бультерьер, ковыляющий у ног хозяина на своих уродливо вывернутых лапах.
Никогда не мог понять людей, заводящих подобных собак. Что может быть привлекательного в уродливой миниатюрной помеси бегемота с крокодилом, таращищейся на мир глупыми до омерзения поросячьими глазками? Весь внешний облик этой твари, которую я не решаюсь назвать собакой, говорит о том, что мозг у нее не больше лесного ореха, а вот тупой, бессмысленной злобы – хоть отбавляй.
Не знаю, что это семейство делало в магазине, – ни у одного из них в руках не было покупок. Ленивый взгляд мужчины скользнул, не останавливаясь, по копошащимся в пыли курам, о чем-то спорящим в кустах деревенским мальчишкам, царапнул примостившегося на заборе, как на насесте, Сережика и остановился на мне.
Не люблю я такие взгляды, словно бы проверяющие содержимое моего бумажника. Тем более что и бумажника у меня никакого нет.
– Вы, должно быть, и есть тот самый писатель, про которого мне рассказывали местные аборигены? – Кожаный пиджак сделал шаг в мою сторону.
– Наверное, – ответил я.
Он подошел ко мне ближе. Его тонкие, плотно сжатые губы расползлись в стороны, изображая дежурную невыразительную улыбку.
– Я ваших книг не читал, но все равно приятно встретить в этом захолустье интеллигентного человека.
Он протянул мне руку, которую я вынужден был пожать.
– Меня зовут Анатолий, фамилия – Тронин. А это мое семейство: Галя, Артур и Наутилус.
Я с недоумением посмотрел на тупо уткнувшегося носом в пыль пса.
– А почему Наутилус? – Я просто-таки не смог удержаться от вопроса.
– Разве он не похож на подводную лодку? – с гордым видом задал вопрос Тронин.
– Да, пожалуй, – согласился я. – Только тогда, наверное, лучше звучало бы Комсомолец.
Тронин глянул на меня с подозрением. Название было ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и в связи с чем он его слышал.
– День сегодня жаркий, – сказал я, оттянув пальцем воротник майки.
Проведя рукой сверху вниз, Тронин проверил, все ли пуговицы на его пиджаке застегнуты.
Тронин глянул на меня с подозрением. Название было ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и в связи с чем он его слышал.
– День сегодня жаркий, – сказал я, оттянув пальцем воротник майки.
Проведя рукой сверху вниз, Тронин проверил, все ли пуговицы на его пиджаке застегнуты.
– Вы здесь уже не первый год отдыхаете? – спросил он у меня.
– Третий, – ответил я.
– Да, места здесь хорошие. Речка, лес, от города опять же недалеко. Вот только в магазине ни черта нет, все с собой возить приходится. Дом покупать не собираетесь?
– Да он мне вроде ни к чему, – пожал плечами я. – Меня отсюда никто не гонит.
– Ну, это до поры до времени, – пророчески пообещал Тронин. – А недвижимость – она всегда в цене. Я у своей старухи полдома купил, теперь уламываю, чтобы по завещанию отписала мне вторую половину. Ей-то на этом свете валандаться недолго осталось, родни никакой в деревне нет – все разъехались. Бабка пока еще держится, но ничего, я с ней справлюсь. Я из ее хибары дворец сделаю. Уже и с рабочими договорился. Вчера шифер привезли и тес новый. К концу недели кирпич подвезут – вот тогда дело и пойдет. Хочу еще веранду сделать застекленную и бильярд в ней поставить. Вы в бильярд не играете?.. Тебе чего надо?
Последний вопрос был адресован Сережику, который, спрыгнув с забора, присел на корточки и с интересом рассматривал Наутилуса, над носом у которого жужжали две жирные зеленые мухи.
– Это что за зверь такой? – подняв голову, спросил у Тронина Сережик.
– Бегемот, – недовольно буркнул в ответ Тронин.
– Правда? – удивленно посмотрел на него Сережик.
– Вот дурак! – радостно воскликнул Тронин и загоготал во весь рот, выставив напоказ мелкие, с черными щелями зубы.
Сережик непонимающе посмотрел на меня.
– Собака это, Сережик, – сказал я. – Просто порода такая.
– Собака? – удивленно поднял брови Сережик.
– Точно, собака, – все еще продолжая смеяться, кивнул Тронин.
И Сережик, которого не трогали самые злые деревенские псы, безбоязненно протянул руку, чтобы погладить тупого бультерьера. Не издав ни единого предупреждающего звука, пес молниеносно вцепился в запястье протянутой к нему руки. Только челюсти клацнули. Сережик, вскрикнув скорее от неожиданности, чем от боли, которую он, наверное, еще даже не успел почувствовать, упал на спину и попытался вырвать руку. Пес, уперевшись всеми четырьмя широко расставленными лапами в землю, остервенело дергал головой из стороны в сторону. Казалось, что он, как удав, собирался проглотить всю свою добычу целиком.
– Вот дурак! – злобно воскликнул Тронин и схватил собаку за ошейник.
Он дергал за него с такой силой, что пес, оторвавшись от земли, зависал в воздухе. Но даже в таком положении он не разжимал своих страшных челюстей.
Привлеченные шумом, поднялись со скамейки курившие в теньке мужики.
– Ты что, гад, людей собаками травишь? – мрачно спросил один из них у Тронина.
Другой в это время деловито вытаскивал из изгороди кол.
– Что – я? Что – я? – оправдывался Тронин, не переставая дергать пса за ошейник. – Он сам к собаке полез!
– А почему она у тебя без намордника? – с серьезным видом спросил мужик.
– Что-то не видел я у вас здесь собак с намордниками! – огрызнулся Тронин.
– Так наши собаки на людей не бросаются.
– Так он же сам!
– Ща я ему покажу! – Второй мужик выдрал наконец-то кол. – Уберешь своего кобеля или нет?!
– Да как я его оттащу?! – в отчаянии закричал Тронин.
– Ну ща я его успокою!
Мужик вскинул кол над головой.
Пронзительно взвизгнула раскрашенная жена Тронина.
– Погоди-ка, – остановил мужика с колом его приятель.
Он сломал с куста длинный гибкий прут, протянув через кулак, очистил его от листьев и, примерившись, хлестнул Наутилуса по глазам. Пес, завизжав, разжал челюсти и откатился в сторону от лежавшего на земле Сережика.
Тронин, выдернув из кармана поводок, защелкнул карабин на ошейнике бультерьера, схватил за руку жену и, обведя всех собравшихся быстрым злобным взглядом, зашагал прочь, увлекая за собой все семейство.
Возле Сережика уже, причитая, суетилась выбежавшая из магазина Алевтина, обматывала раненую руку платком.
– Как ты, Сережик? – спросил я.
– Нормально, – ответил он.
Голос и лицо Сережика были абсолютно спокойными.
Повернув голову, он посмотрел вслед уходящему семейству Трониных.
– Плохая собака, – сказал он.
– Точно, Сережик, – поддержал его мужик, вставляя кол на прежнее место в изгородь.
Сережик поднялся на ноги, аккуратно, как ребенок, прижал к груди перевязанную руку и, сунув за щеку протянутую Алевтиной карамель, пошел к дому.
Чуть позже я нашел Сережика в сараюшке на берегу реки. Он неподвижно сидел на полу, спиной к двери.
– Как рука, Сережик? – поинтересовался я.
– Нормально, – не оборачиваясь, ответил он.
– Болит?
– Нет.
– Давай я посмотрю, – предложил я. И для убедительности добавил: – Я в армии фельдшером был.
– Да не на что там смотреть. – Сережик наконец-то обернулся на меня. – Плохая собака, – сказал он тем же ровным, бесцветным голосом, что и возле магазина. – Не нужна она в деревне.
– Ну, я думаю, теперь-то ее уже не выпустят из дома, – постарался успокоить его я.
Сережик, оттолкнувшись рукой от пола, пододвинулся поближе к деревне глиняных человечков. Рука его медленно потянулась к тому ее краю, где на полу был нарисован дом, в котором поселилось семейство Трониных. Он взял в руку фигурку, изображающую Наутилуса, поставил на ладонь и показал ее мне.
Я не знал, что сказать.
– Плохая собака, – снова произнес Сережик.
Я только молча кивнул.
Быстрым кистевым движением Сережик разорвал фигурку собаки надвое.
Впервые я увидел, что он не вмазал ненужные куски глины в общий ком, а просто отбросил их в сторону.
* * *Новость сообщила на следующий день за обедом баба Катя:
– Слыхали, собака-то, которая Сережика покусала, под косилку попала. Прямо пополам ее перерезало.
– Что она на поле-то делала? – глупо спросил я, ошеломленный столь неожиданным сообщением.
– Да кто ж ее знает, – пожала плечами баба Катя. – Только хозяин злится, говорит, что наши мужики собаку нарочно убили.
– Да кому нужна его собака! – возмущенно воскликнул я.
– Сам виноват, – спокойно произнес Сережик. – Его же предупреждали, чтобы держал собаку на привязи.
Прекратив есть, он пристально посмотрел сначала на бабу Катю, потом перевел взгляд на меня.
– Ведь правда же, он сам виноват?
Я неопределенно пожал плечами и уткнулся в тарелку со щами.
После обеда я устроился на своем излюбленном месте на ступеньке крыльца и положил на колено раскрытую тетрадь.
Жара стояла невыносимая, и, может быть, именно поэтому перегретый мозг отказывался выдавать какие-либо осмысленные, связные фразы. Прищурив глаза, я посмотрел на раскаленное небо и, на мгновение ослепленный его голубизной, вспомнил глаза Сережика в тот момент, когда он произнес: «Он же сам виноват?» Только сейчас я понял, что он имел в виду, что хотел услышать в ответ. Вчера я был свидетелем того, как Сережик уничтожил глиняную фигурку Наутилуса, а сегодня несчастный уродец погиб. И Сережик, считающий игрушечную деревню такой же абсолютной реальностью, как и настоящую, чувствовал в этом свою вину.
Я отправился к реке, надеясь застать Сережика в сараюшке, но его там не было. Взглядом я нашел на полу квадрат, обозначавший дом, в котором жили Тронины. Все фигурки, за исключением уничтоженной вчера, были на месте. Я почувствовал странное облегчение, как будто пришел сюда не затем, чтобы найти Сережика, а чтобы убедиться в том, что ни с кем из обитателей глиняной деревни больше ничего не случилось.
Раскаленный до белого цвета диск солнца, миновав зенит, начал уже медленно клониться к верхушкам деревьев, но жара и не думала спадать, как будто все, чего коснулись лучи безжалостного светила, начинало само излучать в пространство одуряющий зной.
Я понял, что сегодня не смогу выдавить из себя ни строчки. Это стало абсолютно ясно, стоило мне только, покинув сараюшку, окунуться в зеленый кисель распаренной листвы. Я решил не возвращаться домой, а пройтись вдоль реки, забравшись поглубже в тень ивняка, где присутствовала хоть какая-то иллюзия прохлады. По дороге я пару раз, не раздеваясь, забирался в воду, но и это не принесло облегчения, поскольку вода напоминала парное молоко, а намокшая одежда мгновенно высыхала, едва соприкоснувшись с сухим, прожаренным воздухом.
Река пересекала проселок в километре от деревни. К тому времени, когда я вышел на него, обезумевшее солнце уже агонизировало, падая за частокол леса.
Дом, в котором поселилось семейство Трониных, стоял по левую сторону от дороги, если идти от реки, вторым с конца деревни. Проходя мимо него, я прибавил шагу, не имея ни малейшего желания встречаться с его новыми хозяевами. Однако копавшийся в машине Тронин, заметив меня, призывно замахал руками и даже затрусил мне навстречу, хотя, если судить по тому, как неловко он переваливался с ноги на ногу, можно было сделать вывод, что это было далеко не самым любимым из его занятий. Хотя бы просто из вежливости мне пришлось остановиться.