Чтобы сломить дух эльтигенцев, фашистское командование распорядилось сбрасывать на плацдарм не только бомбы, но и листовки, а в редкие минуты затишья между обстрелами громыхали радиорупоры, вопящие на всю округу: «Солдаты Новороссийской дивизии, вас бросили… никакой помощи вам не дадут… никто вас не спасет, вы погибнете…»
Вы погибнете, погибнете, погибнете…
Сдавайтесь, сдавайтесь, сдавайтесь…
А бойцы, непроизвольно прислушиваясь к жестяным голосам, лопатили и перелопачивали заново тонны земли, твердой, каменистой, отнимающей много сил, оставляющей взамен голод и жажду.
Пить, пить, пить! Море было рядом, но настоящей воды, питьевой, катастрофически не хватало. Какое счастье набрать пригоршни мутной жижи из лужи! Какое счастье ловить пересохшими губами дождевые капли! А к колодцам не подступиться: на них направлены десятки пулеметов. Вокруг валяются продырявленные пулями ведра, бидоны, каски, котелки. Там же лежат продырявленные тела тех, кто каждую ночь подбирается к колодцам с этими ведрами, бидонами, касками, котелками…
Каждому знакомо выражение: «Умираю от жажды». Далеко не все знают, что это означает в действительности. А умирать от голода? Продукты иссякали. Суточный паек из ста граммов сухарей и банки консервов на двоих считался праздником. Десантники стали худыми, как узники концлагеря, а голоса у многих сделались детскими. И глаза были по-детски огромными. Иногда светящимися самой настоящей радостью. Это когда ночная вылазка на поля и огороды завершалась успешно. Например, уходили вчетвером, а возвратились втроем, но зато со свеклой или с картошкой. Или если удалось выспаться в тепле.
В тепле… Редкая удача. Становилось все холоднее и холоднее, а теплого обмундирования не было. Тоска накатывала. Продуктов нет, воды нет, боеприпасы кончаются, оружия мало. Сколько это может продолжаться?
Пока будет длиться блокада.
Чтобы сделать ее полной, немцы запустили в пролив самоходно-десантные башни с пушками и зенитными пулеметами. Против них, обшитых стальными листами, укрепленных бетонными плитами, низко сидящих, непотопляемых, оказались бессильны самолеты, артиллерия и торпедные катера Тамани. Восемь-десять барж ежедневно патрулировали пролив, не пропуская к плацдарму ни одного суденышка. Каждое утро в течение шестнадцати с половиной минут эти серые чудища, именуемые «плавучими гробами», с немецкой педантичностью расстреливали Эльтиген.
Снабжение десантной дивизии попытались наладить с помощью «ильюшиных», но фашисты встречали их ураганным огнем шестидесяти шести батарей зенитной артиллерии и армадами «Мессершмиттов». Отступились сталинские соколы. За дело взялись девчата из сорок шестого легкобомбардировочного полка, прозванные немцами «ночными ведьмами». Не на метлах и не в ступах – на крохотных фанерных самолетиках «По-2» носились они над нашими позициями, сбрасывая мешки, подвешенные вместо бомб. С выключенными моторами, со слезящимися от ветра глазами, на высоте сорока метров, чтобы не промазать в квадрат, помеченный кострами. Ведьмы, говорите вы? Нет, ангелы. Небесная рать. Сестры милосердного мужества, без которых у десантников давно закончились бы боеприпасы, медикаменты, одежда, вобла, картошка, мука, масло. Крикнут девушки звонко: «Братишки, привет с Большой земли!» – и сбросят незнакомым братишкам не только мешки, но и долгожданные письма в адрес полевой почты 11316.
Как было на них не молиться?
Все красноармейцы без памяти влюблялись в этих девчат, понятия не имея, как их зовут и как они выглядят. Особенно влюблялись раненые. К концу операции их набралось очень много, раненых. Они постоянно умирали без надлежащего ухода, питания, лечения, но все равно их было очень, очень много. На дне водонапорной башни. В пещерах и норах, по пятнадцать человек на шестиместных нарах в два яруса, в чаду плошек, наполненных машинным маслом, в духоте, в темноте, в страданиях. На деревянных козлах в холодном хилом сарайчике с плащ-палаткой вместо вышибленной взрывом двери. Под скальпелем хирурга, то и дело сующего ладонь в пламя свечи, чтобы не свалиться от усталости прямо во время операции. Рукава халата засучены, сквозь марлевую повязку отрывистые команды: «Кохер! Зажим!»
Все, товарищ майор медицинской службы, закончились кохеры, закончились зажимы, нет больше стерильного белья, ваты, бинтов, нет автоклавов и бикс, осталась последняя бутылка эфира. Обходись подручными средствами. Сцепи зубы и держись.
Эльтигенцы держались. Все, как один.
И 7 Ноября, когда, несмотря на яростные атаки, отпраздновали двадцать шестую годовщину Октября…
И десять дней спустя, когда по радио сообщили, что около сотни бойцов и командиров, особо отличившихся при захвате плацдарма в Крыму, удостоены звания Героя Советского Союза, а гитлеровцы в отместку направили на десант две свежие дивизии, шестьдесят танков, артиллерийские полки, минометные и зенитные батареи. Гитлер лично приказал сбросить десант в Черное море. Мы сделаем его красным, заявил он, а бесплодную крымскую почву превратим в чернозем. Смешать их с землей!
С первого декабря на плацдарм начали накатывать такие ожесточенные волны атак, что командование все чаще устремляло взоры на север, в сторону Чурбашского озера. Ржавая болотистая пустошь простиралась до самой Керчи. Через эти топи прошли уцелевшие десантники. Прорвали вражеское кольцо, вырезали по пути несколько фашистских заградотрядов и, не останавливаясь для передышки, взяли Митридат. Такие это были люди. Так они умели драться.
А мы?
3
Поймав себя на этой мысли, Иван помрачнел. Он пришел сюда не за славой, а за алмазами. Не по приказу родины, а по воле охреневших от вседозволенности и безнаказанности фээсбэшников. Плюнуть бы на все да отправиться куда глаза глядят, да чтобы глядели они подальше отсюда. Но что тогда будет с Таней Токаревой? Что будет с этой совершенно чужой Ивану женщиной, от имени которой в груди разливается тепло, а голова идет кругом, как от хорошей дозы неразбавленного спирта. Она принадлежит другому, но достаточное ли это основание, чтобы покинуть ее в беде? Возможно. Только не для Ивана Долото.
Дойдя до кромки камышей, он остановился, осматриваясь по сторонам. Далеко-далеко, километрах в трех от озера, во мраке ползли светлячки автомобильных фар. Ивану не требовалось сверяться с картой, дабы определить, что там пролегает шоссе. То самое шоссе, по которому в сорок четвертом ползли танки и грузовики, набитые вооруженными до зубов эсэсовцами. А озеро, которое предстояло форсировать, когда-то пересекали вброд советские десантники, едва державшиеся на ногах от голода, усталости и потери крови. Они прошли.
– И мы тоже пройдем, – прошептал Иван.
– Что? – подал голос Олег.
Он выглядел чересчур суетливым, как любой проштрафившийся человек. Прикидывался, что ему наплевать на отношение напарника, а сам был готов из кожи лезть, чтобы загладить свою вину. Бесполезно. Единственное, чего хотелось сейчас Ивану, так это убить перетаптывающегося рядом Олега. Во всяком случае, он лелеял эту мысль, а все прочие, расходящиеся с ней, гнал прочь, как назойливую болотную мошкару. Некоторых поступков прощать нельзя. Ни себе, ни тем, кого считаешь своими друзьями. Потому что, поступаясь принципами, ты гробишь собственное «я». По кусочку, незаметно, постепенно. А в конечном итоге вместо прежнего человека остается черт-те что и сбоку бантик. Перспектива, ни в коей мере не устраивающая Ивана.
– Ничего, – отрезал Иван. – В воду лезть надо. Боеприпасы в водонепроницаемой упаковке, так что не беспокойся.
– Почему ты не взял автоматы? – задал Олег давно мучивший его вопрос.
Иван и сам спрашивал себя об этом, но ответ ему был известен. Не захотел. Умышленно отказался от укороченных «калашей», задумав испытать судьбу. Если не суждено выбраться из этой передряги живым, значит, так тому и быть. Но как сказать об этом Олегу? Напарник ведь не горел желанием подергать смерть за усы. Ему бы поскорее покончить с делом и наслаждаться жизнью. С алмазами в карманах и красивой бабой под боком. С Татьяной Токаревой, оказавшейся падкой на красивых мужиков.
– Ты бы еще пулеметы потребовал, – проворчал Иван, ныряя в прибрежные заросли. – Небось не в джунглях находимся, а на территории братской Украины. Чем меньше шума, тем лучше.
– Но без пальбы не обойдется, – резонно возразил Олег.
– Что с того? Народ подумает, Шарко день рождения с салютом празднует.
– В таком случае чем плохи автоматы?
– Стрелять одиночными разучился? – злобно прошипел Иван и провалился по пояс сквозь просоленную корку, засохшую поверх болотного месива.
Запахло газом и гнилью. Отплевываясь, напарники упрямо продвигались через зловонное мелководье. Тысячи лягушек провожали их укоризненным кваканьем, в ноздри и уши лезли комары-камикадзе. Добравшись до воды, Иван с наслаждением окунулся и поплыл.
Запахло газом и гнилью. Отплевываясь, напарники упрямо продвигались через зловонное мелководье. Тысячи лягушек провожали их укоризненным кваканьем, в ноздри и уши лезли комары-камикадзе. Добравшись до воды, Иван с наслаждением окунулся и поплыл.
Это был последний относительно легкий этап операции. Остаток ночи и весь следующий день напарникам предстояло провести в полной неподвижности под землей. Потом бой. Потом воздушные маневры с целью уйти из-под наблюдения чекистов. Наконец, неизбежное расставание. Коли Иван сгоряча брякнул, что уходит, то он не имеет права нарушать данное слово. Таким уж он уродился.
4
Предчувствие скорого расставания навеивало тоску, но ожесточение против напарника придавало сил. Иван переплыл глубокую часть озера не останавливаясь и не оглядываясь. На илистое дно он встал одновременно с Олегом.
– Лихо отмахали, – заметил тот, явно стремясь к мировой.
Иван промолчал и попер через плавни, угрюмый и целеустремленный, как дикий кабан. В голове крутились воспоминания о совместных тренировках в Подмосковье. Больше это не повторится. «Нет, нет, нет!» – хлюпала болотная грязь под ногами.
– С маршрута не собьемся? – пропыхтел Олег.
«Не отвечай», – сказал себе Иван.
– Не собьемся, – буркнул он.
– Фляги с водой в мешках?
– В мешках.
– А трубочки для коктейля? – не унимался Олег.
Ему очень хотелось вызвать хотя бы тень улыбки на лице товарища. Вернуть былые отношения. Зачеркнуть ссору.
Иван остановился. Тихо произнес, не глядя на Олега:
– Напрасно стараешься. Все равно тебя не прощу. Никогда и ни за что.
– А я и не прошу прощения, – быстро сказал Олег. После чего непоследовательно добавил: – Извини, а?
– Не-а. – Иван мотнул головой.
– Я же не знал.
– Чего не знал.
– Того, что Таня так много для тебя значит.
– Ничего она для меня не значит, – отрезал Иван. И тихо уточнил: – С сегодняшнего дня.
– А если… – Олег умолк, смачивая слюной пересохшую глотку.
– Что – если?
– А если у меня это серьезно? Если я тоже?..
– Что – тоже? – Иван перешел на немногосложную и безэмоциональную манеру общения роботов.
– Втюхался! – совершенно по-детски выкрикнул Олег. – Что мне теперь, до конца жизни грех замаливать? Так я по церквям не ходок, сам знаешь.
– Угу. Ты у нас по бабам ходок.
– Это другое, Ваня.
– Какое? – зыркнул исподлобья Иван.
– Настоящее, – тихо, почти шепотом ответил Олег.
– Вот и у меня тоже настоящее. Было.
– Так бы прямо и сказал.
– Я сказал.
– Врешь. Ограничился тонкими намеками на толстые обстоятельства.
– Но ты понял. – Иван прицелился в Олега указательным пальцем.
Тот признал, понурившись:
– Не то чтобы понял, но догадывался.
– Так нечего было лезть туда, куда не просят.
– Таня Токарева не твоя собственность!
– Но и не твоя!
Напарники стояли друг против друга, набычившись, уподобившись двум самцам, изготовившимся к схватке за самку. Первому это сравнение пришло в голову Олегу. Он улыбнулся уголком губ.
– Поубиваем друг друга на месте?
Иван уставился себе под ноги.
– Из-за бабы? – не умолкал Олег.
Иван снова ничего не ответил. Поднял взгляд к посеребренному луной небу, словно надеясь отыскать там подсказку. Никакой подсказки там не было. Не проступали в ночных небесах письмена, не указывали путь звезды. Нужно было принимать решение самостоятельно. Каким оно будет?
– Вот моя рука, – тихо сказал Олег. – Хочешь, пожми ее. Хочешь, двинь мне между глаз, если тебе от этого лучше станет. Я тебя не предавал, Ваня. Ничего не крал у тебя тайком. Не лгал, не крысятничал.
Иван посмотрел на протянутую руку. Заколебался.
– Таня не принадлежит никому из нас двоих, – продолжал Олег, не опуская ладонь. – Она не кукла, не марионетка. Но и не богиня. Она женщина, земная женщина. Слабый пол. А раз так, то у нее есть слабости. Сегодня ей пришелся по душе я, а завтра взбредет в голову, что ты лучше. И что с этого? Разрезать ее пополам, чтобы поделить поровну?
– Она будет моей, – глухо произнес Иван.
– Я иного мнения. Но решать не нам. Выбор за ней. Согласен?
– Ох и змей же ты, Олежка!
– Каюсь. Руку давай.
– Это в последний раз, – предупредил Иван, пожимая пятерню Олега.
Тот задержал его руку в своей:
– Признайся, пистолетами решил ограничиться назло мне?
– Судьбе назло, – признался Иван.
– И кому от этого легче?
– Никому. Но переигрывать что-либо поздно.
– Ладно, – отмахнулся Олег, небрежно выпуская пятерню напарника и так же небрежно отмахиваясь. – Бог не выдаст, свинья не съест. Прорвемся.
– Прорвемся, – кивнул Иван.
Звезды весело перемигивались, наблюдая за двумя крохотными человечками, вздумавшими бросить вызов судьбе.
Глава 18
Оставь одежду, всяк сюда входящий
1
Белоснежный шкафообразный джип стоял на пешеходном тротуаре, распахнутыми дверцами к переулку, ведущему в массажный салон «Точ бай точ».
– Ко мне, – поманил Таню мужчина с длинными косыми бакенбардами, отчасти скрадывающими его лопоухость.
«Как собачке», – зло подумала она, замедляя шаги.
– Это вы заказывали массажистку? – спросила она.
– Мы, мы, – подтвердил лопоухий. Одет он был с претензией на франтоватость, но впечатление портили невероятно мятые брюки и пыльные мокасины. – Долго ты будешь из себя королеву английскую корчить?
– Никуда я с вами не поеду, – неожиданно для себя заявила Таня.
– В чем дело? – насторожился высунувшийся наружу напарник лопоухого – бугай с такой круглой и лоснящейся физиономией, что невольно приходила на ум Масленица с ее блинами. – Что еще за номера?
– Она будет права качать, нет, ну ты понял? – пожаловался лоснящемуся лопоухий.
– Вы, кажется, меня с кем-то спутали, – холодно произнесла Таня. – Я не уличная девка и даже не девушка по вызову.
– А мы не обслуживать нас предлагаем.
– Но обращаетесь со мной именно так.
– Ах ты…
– Заткнись! – оборвал вскипевшего напарника лоснящийся. – Дама права. Мы с ней вместе гусей не пасли. Нам велено как? Обходительно, вежливо. А ты?
– Я что? – пожал плечами лопоухий. – Я ничего. Садитесь. – Призывно глядя на Таню, он не поленился распахнуть дверцу джипа чуть шире. – Времени мало тары-бары разводить.
«Но и в уси-пуси я не нуждаюсь», – подумала Таня.
Любимая присказка генерала Молотова придала ей уверенности. Отбросив колебания, она забралась на заднее сиденье автомобиля и поставила на плотно сведенные колени большую пластиковую сумку с массажными принадлежностями. Так было надежнее. Сумка создавала иллюзию защищенности от неприятных попутчиков.
– Трогай! – крикнул лопоухий.
И лоснящийся тронул. Так, что провернувшиеся покрышки прочертили по асфальту два жирных черных следа, двигатель едва не зашелся на высоких оборотах, а стрелка тахометра вонзилась в красную зону.
– Помедленнее, – машинально попросила Таня, которую вдавило в спинку сиденья.
– Командовать у себя в лягушатнике будешь, – отрезал лопоухий, ожесточенно вертя баранку.
– Мы с ветерком привыкши, – захохотал лоснящийся. – Какой же русский не любит быстрой езды!
Судя по его плоской физиономии и маленьким глазкам, его предки действительно любили быструю езду: верхом, на низкорослых лошадках, с диким визгом, среди горящих русских изб.
– Ехать далеко? – спросила Таня, вспомнившая наставления фээсбэшников. Она ведь вроде как понятия не имела, куда и к кому ее везут.
– Близко, – заверил ее лопоухий, поминутно оглаживающий свои саблевидные бакенбарды. – Рукой подать.
Фраза прозвучала зловеще, поскольку свет фар выхватил фрагмент городского кладбища за полуразвалившейся оградой. Над черными кронами деревьев висел оранжевый шар луны, до того яркий, что звезды вокруг выглядели блеклыми точками на небосклоне.
Обогнав колоссальные заводские руины, джип вырвался на узкую прямую дорогу, пролегающую через ночную степь. Слева от себя Таня приметила россыпи разноцветных огоньков: это были корабли, стоящие на рейде, но само море было абсолютно неразличимо, сливаясь с землей и небом. Посланцы Шарко закурили, рассыпая по ветру пепел и искры. Таня отодвинулась от открытого окна, чтобы уберечься от ожогов, и, глядя перед собой, стала лихорадочно припоминать свои действия. Ей было страшно, до такой степени страшно, что хотелось закричать не своим голосом и вывалиться из машины на ходу.
Она мчалась все дальше и дальше, и спидометр не показывал скорость ниже ста километров в час даже на поворотах. Мимо проносились телеграфные столбы, напоминающие непомерно высокие кладбищенские кресты. «На таких римляне распинали взбунтовавшихся рабов и преступников, – подумала Таня. – Чем завершится для меня сегодняшняя поездка, хотела бы я знать. Эх, мальчики, мальчики, на кого вы меня покинули!»