Обезьяны мне больше не мешали, но работа над колесом судьбы шла ни шатко ни валко. Не хватало времени, поскольку меня постоянно занимали чем-то еще, да и изображения-символы различных миров давались мне с колоссальным трудом, не только исполнение, но и замысел.
Не один час я тратил лишь на придумывание того, что хочу изобразить.
В один из дней я отправился к рисунку за час до заката, а вернулся в ват уже затемно, в сумраке пару раз споткнувшись и сильно ушибив палец об удивительно твердый корень.
Под навесом мерцала керосиновая лампа, и рядом с ней сидел брат Пон.
– А, вот и ты, – сказал он. – Иди сюда.
Я подошел и опустился на землю, стараясь не показывать, насколько раздражает меня ушиб.
– Ну да, ну да, – монах, судя по проказливой улыбке, мгновенно оценил мое состояние. – Мудрецы прошлого остервенело ломали копья над тем, что такое «личность», что такое «я»… Ты бы сейчас ответил просто – «я – это боль, что кусает, точно оголодавший волк».
– Она и вправду кусает, – признался я.
– Но никто же не заставляет тебя с ней отождествляться? – брат Пон пожал плечами. – Если твое утверждение верно, то, когда исчезнет боль, а это случится рано или поздно, пропадет и твое «я». Так?
– Ну… нет, – признать такое было бы глупо, защищать свою позицию я не стал, понимая, что в споре уступлю, и ринулся в атаку сам. – Но мне, честно говоря, неясно… Пять струй, что образуют поток – события, телесные ощущения, эмоции, мысли, осознавание… Насколько я понимаю, они формируют то, что можно назвать личностью. Одновременно вы говорите, что личности вовсе не существует, что это только иллюзия. Как так?
Брат Пон задумался на мгновение, а потом заговорил:
– Ну вот смотри… представь, что перед нами стоит роскошный автомобиль. Являются ли колеса автомобилем?
– Нет.
– Может быть, двигатель, очень мощный?
На этот раз я обошелся без слов, только покачал головой.
– Корпус? Такой красивый, ярко-алый, блестящий? Рессоры? Аккумулятор? – удивительно, но брат Пон более-менее разбирался в устройстве легковой машины, что наводило на мысли о том, что он не всю жизнь просидел в лесу, предаваясь молитвам и медитации.
– Смотри, если каждая из составных частей не является автомобилем, то можно ли назвать этим словом их набор? Представь, что они лежат вот здесь, перед входом в храм, все детали новые, блестят… Можно?
– Ну нет, нельзя… – вынужден был признать я.
– Тогда выходит, что никакого автомобиля не существует?
– Как не существует?! Если собрать их в должном порядке, то получится вещь, которую мы назовем автомобилем!
– Вот именно – назовем! – брат Пон поднял указательный палец. – Это лишь имя. Личность – точно такое же имя, присвоенное совокупности пяти струй, что, переплетаясь, текут через время. О ней можно говорить, но в то же время она не существует как нечто реальное, настоящее.
– Но почему же мы верим в наше «я»? Верим в то, что оно реально?
– Это вопрос выбора живых существ, что предпочли запутаться в тенетах кармы, лишиться свободы в обмен на красивые побрякушки, которые можно отыскать во вселенной иллюзий. Кроме того, вера в вечное, неизменное эго дает ощущение безопасности, твердую почву под ногами.
– Но она же присутствует в нас с рождения… – пробормотал я.
– И даже ранее, – добавил брат Пон. – Но с ней можно бороться, можно побеждать.
Я посмотрел на него вопросительно.
– Смотри, – сказал он. – Есть одно простое упражнение, и очень-очень полезное… Выполнять его нужно в ситуации, когда одна из составляющих твоей личности выпячивает себя, твое «я» становится как бы одномерным, как сейчас, когда ты весь – боль.
Честно говоря, про ушиб я за время разговора успел несколько позабыть.
Но едва вспомнил, как палец заныл вновь.
– Ты фиксируешь то, что тебя тревожит – ощущение, мысль, событие, эмоцию. После чего отстраняешься, смотришь на него со стороны, думая «это – не мое, это – не я». Попробуй…
В руке брата Пона возникла бамбуковая палка, которой он внезапно ткнул меня в пострадавший палец. Боль оказалась такой, что на глаза навернулись слезы, а в первый момент я даже задохнулся.
– З-зачем? – пропыхтел я.
– А для чистоты эксперимента, – тут монах ехидно захихикал.
Отрешиться от боли оказалось невероятно трудно, она притягивала все внимание. Когда я начал повторять «это не я, это не мое», мысленно созерцая пострадавший палец, стало легче.
А затем в один момент я и мое страдание точно разделились!
Ощущение было странным, я в одно и то же время и чувствовал боль, и осознавал ее как нечто постороннее по отношению ко мне! Длилось это всего мгновение, в следующий миг я снова воспринимал себя как обычно, разве что ушиб почти не беспокоил.
– Вот, у тебя неплохо получилось, – сказал брат Пон с удовлетворением в голосе. – Если хочешь, могу ударить еще раз.
– Нет, спасибо, – отозвался я.
– Тогда иди и подмети в храме. И заодно попрактикуйся.
Размахивая метлой, я поглядывал на статую Будды и шептал «это не я, это не мое», имея в виду уже не боль в пальце, а нежелание заниматься утомительной работой после тяжелого дня.
И дело шло куда веселее обычного.
– Ну что, собирайся, – сказал брат Пон, когда я поставил наземь ведра.
Чтобы наполнить пластиковый бак, располагавшийся под навесом нашей кухни, требовалось десять раз сходить к источнику. Если месяц назад я едва не падал, справившись с этой задачей, то сейчас, конечно, потел и тяжело дышал, но желания лечь отдохнуть не чувствовал.
– Куда? – спросил я, с тревогой думая, что мы отправимся в деревню, на окраине которой ждут собаки.
– Прогуляемся до Нонгкхая. Есть у меня там кое-какие дела.
Сборы ограничились тем, что я привел в порядок одежду и взял сумку для пожертвований.
К моему удивлению, отправились мы не прямиком на восток, вдоль реки, по тропинке, по которой я некогда пришел в Тхам Пу, а зашагали через джунгли на юг. Через пару километров мы очутились на обочине широкой, по местным меркам, дороги, а спустя пять минут рядом с нами остановился потрепанный пикап, типичный «японец», каких тысячи бегают по тайским шоссе и проселкам.
Водитель, лысоватый и тощий, спешно выбрался наружу и сделал ваи.
Они коротко переговорили с братом Поном, и монах сказал мне:
– Давай в кузов. Прокатимся с ветерком.
Пикап вез обшарпанные газовые баллоны, и где-то между ними мы и уместились. Машина сдвинулась с места, и стало ясно, что нужно держаться за борта, да покрепче, иначе рискуешь вылететь.
Баллоны угрожающе постукивали друг о друга, норовили перекатиться, отдавить ноги. Пыль летела из-под колес, желтовато-серое облако клубилось вокруг нас, заставляя глаза слезиться, а глотку – саднить.
Когда выехали на асфальт, стало полегче, а затем и поездка наша закончилась.
Нонгкхай я знал не очень хорошо, и поэтому сразу не смог определить, где мы оказались. Но вскоре стало ясно, что мы приехали на местный рынок, втиснутый между улицей и набережной лабиринт магазинчиков и прилавков, где торговали всем, от фруктов и мяса до бытовой техники.
Встречные кланялись брату Пону, а некоторые еще и мне.
– Вот смотри, обычные люди, – сказал он, когда мы оставили позади торговца жареными червяками и прочей насекомой снедью. – Если верить древним мудрецам, то они порождают четыре вида кармы в зависимости от смысла совершенных действий: черную, белую, черно-белую и не-черную-не-белую. С черной все понятно, это результат поступков под влиянием аффектов – ненависти, алчности, невежества. Белая создается лишь духовными благими деяниями вроде йогического сосредоточения или молитвы. Черно-белая – последствие хороших дел обыденного характера – помог кому, милостыню раздал. Не-черная-не-белая имеет корень в абсолютно чистом действии, на которое способен лишь просветленный, поэтому называть ее кармой не совсем справедливо, поскольку к Сансаре она нас не привязывает… Ага, тебя наконец проняло! Ну и шкура!
Шли мы неспешно, и если поначалу я чувствовал себя хорошо, то постепенно начала кружиться голова, голоса продавцов и покупателей стали звучать резко, неприятно, запахи снеди, казавшиеся привлекательными, сделались отвратительными, волной накатила тошнота.
– Что… проняло? Что… шкура? – промямлил я, с ужасом думая, что меня сейчас вырвет.
Вовремя вспомнил про «это не я, это не мое», и мне стало легче.
Ну а брат Пон ухватил меня за руку и фактически поволок за собой.
Вскоре мы оказались на набережной, над заросшим кустами откосом, спускавшимся к Меконгу. Тут я ослабел окончательно, навалился брюхом на ограду и шумно опустошил желудок.
– Вот так-то, – сказал брат Пон. – А ведь ты всего месяц провел за пределами этой клоаки.
– Ну, нет, съел чего-то не то… – пробормотал я и попытался вспомнить, не было ли чего особенного в утреннем рисе.
– Да ну? – монах усмехнулся. – То же самое, что мы готовим каждый день.
– Тогда что со мной? – и я вытер со лба холодный пот.
– Твое восприятие изменилось, теперь ты в состоянии уловить то, чего ранее не замечал. Тот поток, которым ты являешься, очистился от грубых аффектов, и они теперь вызывают у тебя реакцию вроде аллергической. Я нарочно повел тебя на рынок, ведь где еще столь откровенно правят бал жадность, зависть и злоба?
– И так будет со мной всегда? – спросил я, чувствуя, как от ужаса холодею еще сильнее.
Как я вернусь в Паттайю, где рынок на каждой улочке, как буду общаться с приятелями, многие из которых только и думают о деньгах, а отличным развлечением считают вечер с проститутками в баре? Как пойду работать, не важно, на себя или на кого-то другого?
– Если ты сбежишь от меня сейчас, то конечно, – ответил брат Пон с улыбкой. – Только ведь ты не собираешься этого делать?
Я помотал головой.
– Тогда пойдем. У меня и в самом деле есть тут дела.
Сравнительно свежий ветер с реки и тот факт, что на набережной никого не было, позволили мне немного прийти в себя. Люди объявятся здесь вечером, когда солнце зайдет, и из многочисленных кафе вытащат столы с жаровнями, чтобы можно было готовить речную рыбу на глазах у клиентов.
И все равно я еле шел, с трудом перебирая ногами.
– Те же древние мудрецы пытались выяснить, как по обстоятельствам нынешнего воплощения можно судить о предыдущих, – продолжал рассказывать брат Пон. – Убийство, например, влечет за собой короткую жизнь, воровство проявляет себя бедностью, тот, кому сейчас изменила супруга, в прошлом сам не отличался верностью, лжец непременно столкнется с обманом, бывшего пустослова в этой жизни никто не будет слушать, а хаму придется выслушать много неприятного в свой адрес.
– Это так и есть? – спросил я. – Это правда?
Монах пожал плечами:
– Древние выдумали много интересного и полезного, но порой заносило и их. Кстати, мы пришли.
Целью нашей прогулки оказался небольшой ват на набережной: обшарпанные маленькие строения, золоченая статуя сидящего Будды, развешенные на веревках желтые одеяния монахов.
– Посидишь тут, – сказал брат Пон, подводя меня к могучему дереву, обвязанному разноцветными лентами.
Я уселся наземь, скрестив ноги, а монах ушел.
И почти тут же мне вновь стало нехорошо, слабость обрушилась на плечи, кишки, хоть и опустевшие, вновь свела судорога. Поле зрения заволокла багровая пелена, в ушах возник назойливый комариный звон, предвестник скорого обморока.
Но я сжал зубы покрепче и зашептал «это не я».
На сердитые голоса я поначалу не обратил внимания, но затем они стали громче, и я все же повернул голову. Брат Пон и незнакомый пожилой монах в очках обнаружились на ступенях вата, и если мой наставник выглядел, как обычно, спокойным, то его собеседник размахивал руками и почти кричал.
От удивления я даже забыл о своих проблемах.
Брат Пон сделал примиряющий жест, но в ответ получил целую серию упреков. Позади монаха в очках появились трое помоложе, и их мрачные лица выражали готовность присоединиться к дискуссии.
Ого, кажется, нас готовы выпроваживать силой!
Нет, я видел, конечно, как набрасываются друг на друга с кулаками представители разных конфессий, делящих между собой храм Гроба Господня в Иерусалиме, но так ведь христиане некогда и еретиков жгли, и в крестовые походы ходили, а в буддизме ничего подобного не было.
Собравшись с силами, я уцепился за дерево, под которым сидел, и попытался встать. Это мне удалось, но перед глазами все померкло, а колени задрожали так, что едва не начали биться друг о друга.
– Тихо, аккуратно, – брат Пон оказался рядом, придержал меня за пояс. – Куда ты?
– Помогать… вам… а то вдруг… – выдавил я.
– Ну нет, – он рассмеялся. – Правильные монахи не всегда одобряют неправильных. Только вот принцип ахимсы, ненасилия, никто из них не нарушит.
И мы пошли к воротам в ограде вата и дальше по набережной в сторону рынка.
– Твой труд был не напрасен, – продолжал говорить брат Пон, и я цеплялся за его голос, как за веревку, чтобы не выпасть из реальности. – В тебе возникли ростки пустоты. Соприкасаясь с хаотичной полнотой обычных людей, они…
Но тут я, несмотря на все усилия, не выдержал и потерял сознание.
Неприятные ощущения сгинули без следа, стоило мне оказаться за пределами Нонгкхая. Куда сложнее оказалось избавиться от воспоминаний о том, что происходило со мной во время визита в город.
Третий день меня мучил стыд, что я, взрослый крепкий мужик, опозорился, упав в обморок посреди города.
Брат Пон наверняка замечал, что со мной творится, но на эту тему не заговаривал. Вообще не вспоминал, что мы куда-то ездили, словно и не было никакого путешествия в Нонгкхай.
Но любопытство во мне оказалось сильнее стыда.
– А что вы не поделили с тем монахом? – осведомился я, выбрав момент, когда и я, и брат Пон оказались ничем не заняты, что случалось очень нечасто. – Он был вне себя…
Он улыбнулся таким образом, что я понял – ответа не будет.
– Но если верить тому, что вы мне рассказывали о карме, то в прошлой жизни вы были заядлым спорщиком, – продолжал я. – За что и стали жертвой поношений. Ведь так? Вы помните свои воплощения?
Брат Пон глянул на меня, прищурившись.
– Ты же понимаешь, что слово «свои» в данном случае – лишь условность? – проговорил он. – Это как бильярдные шары, передающие энергию удара друг другу… Разве тот, что под номером «пять» и в данный момент покоится, принадлежит номеру «восемь», что катится по сукну?
– Да, понимаю. Но ведь знание о прошлых жизнях может оказаться полезным! Поможет разобраться в себе, в тех проблемах, с которыми я сталкиваюсь в этой, осознать их причины!
– Ты думаешь? – сказал брат Пон с сомнением. – Представь, что тебя ранили. Обмазанная ядом пуля вошла, скажем, в бок, и нужна срочная операция, чтобы ее извлечь и спасти тебе жизнь… Но ты останавливаешь мою руку, руку врача, и требуешь, чтобы тебе сначала рассказали о том, кто тебя ранил, из какой страны он родом, какого роста, какого цвета у него глаза и волосы… Затем ты хочешь узнать, сколько у него родственников, чем они занимаются, где проживают… Еще тебе интересно, из какого ружья была выпущена пуля, на каком заводе и когда его изготовили, сколь велика была партия… И ты не даешь мне делать операцию, пока я не расскажу тебе, из какого дерева приклад у ружья, и где оно росло, и когда было срублено… а яд тем временем расползается по организму, и шансов на успех все меньше и меньше…
– Но ведь мне ничего не угрожает, – попытался вмешаться я.
– Да ну? – брат Пон вытаращил глаза и рявкнул во всю глотку: – Ну а смерть?! Показать тебе ее еще разок?!
Я вздрогнул, ощутил на затылке леденящее дуновение.
Не выдержал, оглянулся и краем глаза обнаружил прямо у себя за спиной нечто извивающееся, скользящее – будто позади лопаток свивала и развивала кольца огромная призрачная змея. Я почти различил зубы, каждый в капельках яда, погремушку на хвосте, рисунок на чешуе.
Меня словно окатило ледяной водой, захотелось вскочить и побежать куда глаза глядят.
– Ну вот, ты сам себе все показал, – заявил брат Пон. – Даже лишнего, пожалуй.
Он щелкнул пальцами, жуткое видение исчезло, и страх разжал холодные объятия.
– От нее не убежишь, – продолжил монах. – Даже на истребителе не улететь. Постоянно рядом, на расстоянии вытянутой руки, и всегда готова нанести удар… хлоп, и все, ты уже плаваешь крокодилом в Ганге или наслаждаешься в небесных обителях, и тебе не до какой-то там свободы, ведь в первом случае у тебя нет ума, чтобы о ней задуматься, а во втором все слишком хорошо… Как сказал один из древних: шанс обрести человеческое воплощение примерно такой же, как на то, что черепаха, всплывшая из глубин океана, попадет головой в деревянный ящик, выброшенный кем-то с борта корабля. Так что глупо использовать эту жизнь на то, чтобы ковыряться в тех, что давно закончились, исчерпали себя.
– Но…
– Да, я слышал твои аргументы, – брат Пон не дал мне вставить и слова. – Многообразные тысячи воплощений, блики на гребнях волн, что колеблемы ветром привязанностей, невообразимо длинная предыстория того потока восприятия, которым ты в конечном итоге являешься… Не имеет ни малейшего значения! Вообще никакого!
– Почему? – искренне удивился я.
– А потому, что мы можем без труда наблюдать ее итог, воплощенный в твоем теперешнем состоянии. Ты нынешний – это и есть главное последствие того, что на Западе привыкли называть «прошлыми жизнями», и все, что нужно тебе для борьбы за свободу, находится под рукой. Твои эмоции и мысли, тело и жизненные обстоятельства, уровень осознавания – вот материал, с которым можно эффективно работать. Те бездны падения, в которых ты, возможно побывал, искуплены тяжкими страданиями, что, вполне вероятно, были пройдены тобой… Радость уравновесило печалью, славу и успех – безвестностью. Белая карма пожрала большую часть черной, иначе бы ты просто со мной не встретился.