«Он, жена его говорила, весьма успешен, – вспомнила Рената. – Бизнесмен, наверное. Неудивительно, что так бесцеремонен. И по-московски к тому же. Мне надо – я еду. Надо ли это собеседнику – даже не обсуждается».
– Мне все-таки хотелось бы сразу узнать, в чем дело, – холодно сказала она. – Может быть, сразу же и выяснится, что приезжать вам ко мне нет необходимости.
– Рената Кирилловна, я вас очень прошу! – Тон Виталика сразу переменился, и отчество возникло вновь. – Я вас просто умоляю! Ведь вы же видели Тину, какая она… Если опять ей что-нибудь безумное в голову придет, я себе этого не прощу.
«Видимо, мне предстоит очередная душеспасительная беседа с этой дамочкой, – подумала Рената. – Без царя в голове».
Вспомнив те Тинины слова, да и саму Тину, она все-таки улыбнулась. Было что-то очень трогательное в этой безалаберной женщине.
– Ну хорошо, приезжайте, – сказала Рената. – Вы ведь, наверное, рядом с Братцевским парком живете? Я тоже.
– Не совсем рядом, но это неважно. Сейчас же буду!
Глава 10
«Как можно было купить квартиру на такой высоте? Интересно, кто из них до этого додумался?»
Рената отошла от окна. Ей надоело всматриваться в сплошную облачную пелену, подступающую к самому стеклу.
– Уныло, правда? – сказала Тина. – В этом весь Виталик. Вечно ему чего-нибудь такого необыкновенного хочется. Обыкновенное ему скучно. Потому и на мне женился. Хотя мог бы на ком угодно, за него бы любая пошла. И горя бы не знал.
– Трудно судить, что для другого человека счастье, а что горе. Можно попасть пальцем в небо, – пожала плечами Рената.
– Это да, – кивнула Тина. – Так вы думаете, инфукол пока можно не капать?
– Инфукол вообще нельзя капать в домашних условиях.
– Но если вы будете наблюдать…
– Тина, – мягко, но решительно сказала Рената, – поймите: если я согласилась вести вашу беременность, это не значит, что я стану нарушать элементарные медицинские правила. К тому же инфукол в современном акушерстве уже не применяется. Не понимаю, откуда вы вообще о нем узнали.
Два месяца назад, впервые встретившись с Тиной, Рената правильно поняла, как надо разговаривать с этой женщиной, чтобы она не погружалась в собственные сомнительные измышления, а просто делала то, что положено. Теперь она именно так с Тиной и разговаривала, и именно так та себя и вела.
– Нет-нет, я же ничего, – поспешно сказала Тина. – Вы же лучше знаете, я понимаю.
– Я поеду, Тина.
– Ой, а я думала, вы со мной пообедаете. Кира Петровна такой борщ приготовила!
Тина сказала о борще таким тоном, каким взрослые соблазняют ребенка конфетой.
«Хорошо, что она родит, – подумала Рената. – Давно ей в мамы пора».
– Нет, спасибо, – отказалась она. – Есть мне совсем не хочется. А отдохнуть хочется.
– Так вы прямо здесь можете прилечь, – тут же предложила Тина. – Господи, да разве места мало? Вообще, Рената… Я вам давно говорю: перебирайтесь к нам. Будем болтать про наших деток. – Она погладила свой большой живот и веселым взглядом посмотрела на Ренатин, тоже уже округлившийся. – Разве плохо?
– Прекрасно, – усмехнулась Рената.
«Не дай бог!» – подумала она при этом.
Перспектива проводить за разговорами с Тиной целые дни напролет выглядела в ее глазах просто убийственной.
– Жалко, что вы не хотите… – разочарованно протянула Тина. – Но вы же скоро придете, да?
– Приду, – кивнула Рената.
Не прийти было невозможно: она привыкла выполнять взятые на себя обязательства. Другое дело, что если бы ее житейская ситуация не сложилась так причудливо, вряд ли она подобные обязательства на себя взяла бы. Но рассуждать теперь об этом было уже поздно. Да, в конце концов, не таким уж плохим вариантом являлась вся эта умиротворяющая возня с Тиной. При всей своей безалаберности, доходящей до глупости, та была не зловредна и даже капризна в меру – как почти всякая беременная женщина.
Себе Рената подобных капризов, правда, не позволяла, но у нее и положение было другое. Не физиологическое положение, а житейское.
– Леня вас у подъезда ждет, можете ему не звонить, – сказала Тина.
– Да, – кивнула она.
Это входило в условия контракта – чтобы водитель в любую минуту готов был привезти Ренату к Мостовым и доставить обратно домой.
Туманом были залеплены все окна. Пока Рената шла через огромную квартиру в прихожую, отовюду на нее глядела эта белесая пелена.
Машина стояла у самой ограды, на выезде из двора. Идя к ней, Рената оглянулась на дом. Он был так огромен, что закрывал собою все пространство ввысь и вширь, за ним не было видно ни неба, ни длинной Песчаной улицы. Впрочем, небо все-таки было сильнее этой палево-серой громады: облака окутывали всю верхнюю надстройку-башню, в которой жили Мостовые. Оттого в их квартире в любой пасмурный день казалось, будто находишься в самолете – на взлете, в плотной облачности.
Вообще же этот дом-новодел, имитирующий московские сталинские высотки, воспринимался не как дом, а как отдельный город – с многочисленными переходами и площадками, с какими-то оградками и башенками, с большим двором, отделенным от внешнего мира массивной решеткой, с по-своему устроенной жизнью.
Во всяком случае, Рената воспринимала его именно так. И не любила. Ее тяготил этот дом, этот отдельный мир. Он казался ей очень московским, тяжеловесным, помпезным, перенасыщенным скороспелой безвкусицей. И ни за какие благополучия она не согласилась бы в нем жить.
Завидев ее, водитель Леня завел мотор «Ниссана». Рената уже взялась за дверцу машины, но тут массивные дворовые ворота открылись и с улицы въехал «Мерседес» Виталика. В отличие от веселенькой красненькой машинки-игрушечки, которую Мостовой держал для жены, его собственный автомобиль производил то же впечатление солидности, что и он сам.
Рената остановилась, ожидая, когда «Мерседес» остановится рядом с нею. Неудобно было уезжать, не поздоровавшись с Виталиком.
Пока тот выбирался из машины, она подумала: «Удивительно! Я впервые его увидела именно в тот момент его жизни, когда он был совершенно не похож на себя обычного. И то первое впечатление уже не изменить, хотя теперь я вижу, что он совсем другой».
Действительно, как бы солидно ни выглядел при каждой встрече, почти ежедневной, Виталий Витальевич Мостовой, Рената всегда помнила, каким растерянным он был тогда в Братцевском парке, как неловко, отдуваясь, тащил свою жену в ротонду, с какой надеждой смотрел на случайно встреченную женщину, в которой почувствовал уверенность и спокойствие. И никакого ощущения надежности Виталик у нее вызвать уже не мог, как он ни старался.
Что же – жизнь направляет свой бинокль на человека в нужную ей минуту, а не тогда, когда он к этому готов.
– Здравствуйте, Виталий Витальевич, – сказала Рената.
С Тиной они давно уже обращались друг к другу по имени, хотя и на «вы», но с Виталиком она считала нужным сохранять дистанцию, несмотря даже на непростую выговариваемость его имени-отчества.
– Здравствуйте, Рената Кирилловна. Ну как она сегодня?
Этот вопрос Виталик задавал каждый раз, когда Рената навещала его супругу. И каждый раз в его голосе звучала тревога.
– По-моему, хорошо. В клинике я ее посмотрела, все исследования мы сделали. Сейчас она дома.
– А дома она… как?
– Дома с ней тоже все в порядке, – улыбнулась Рената. – Не волнуйтесь, Виталий Витальевич. Вы вовремя приняли меры. Тина здорова и, надеюсь, благополучно родит.
– А насчет родов она что? – не унимался Виталик.
Это был больной вопрос. Находиться под постоянным врачебным наблюдением, то есть не под каким-то наблюдением вообще, а именно под Ренатиным, – на это Тину еще удалось уговорить. Но рожать в воду – это было для нее непреложно, и убедить ее этого не делать не представлялось возможным.
Впрочем, Рената и не была пока особенно настойчива. Она понимала, что такие женщины, как Тина, просто не способны держать в голове несколько здравых мыслей одновременно. Так что разговор о родах лучше было отложить на потом, когда он станет уже совершенно насущным.
Все-таки было в этом что-то унизительное – вместо того чтобы работать так, как она за всю свою жизнь привыкла, теперь ей приходилось изо дня в день заниматься умиротворением вздорной дамочки. Но этот вариант представлялся Ренате сейчас не просто наиболее приемлемым, а даже единственно возможным.
Хотя два месяца назад, когда Виталик ей это предложил, она собиралась отказаться немедленно.
– Подождите, Рената Кирилловна! – видимо, по выражению лица разгадав ее намерение, воскликнул он. – Я понимаю, что вы думаете. Но не решайте второпях.
– Я никуда и не тороплюсь, – пожала плечами она. – Но…
– Ну вы же разумная женщина. Вот и рассудите, – сказал Виталик. – Фактически я вам предлагаю обычную работу по вашей специальности.
– По моей специальности я работаю в больнице, – заметила Рената. – А не на дому у пациентки.
– По моей специальности я работаю в больнице, – заметила Рената. – А не на дому у пациентки.
– Ну и работайте себе в больнице! А к пациентке этой, к Тине, мой шофер вас будет в ваше свободное время привозить. И домой отвозить тоже. А я вам за это буду ежемесячно платить столько, сколько вы за год в своей больнице не получаете. Плохо вам это?
Заявление про оплату труда было сделано тем тоном, которого Рената терпеть не могла, – тоном уверенного в своей правоте и в своем праве нувориша. И произойди все это какие-нибудь четыре месяца назад, она не замедлила бы соответствующим образом ответить. Но сейчас… Видимо, сейчас ее поведение определялось не разумом, не воспитанием, не характером даже, а одним только инстинктом самосохранения, то есть правильнее сказать, сохранения своего ребенка.
И, подчиняясь этому инстинкту, Рената ответила:
– Мне это неплохо. Но это мне не свойственно.
– Всем нам что-нибудь раньше было не свойственно, – усмехнулся Виталик. – А потом жизнь по-новому повернулась, и нас повернула, а кого и наизнанку вывернула. Я вот, например, когда-то в Министерстве бытового обслуживания штаны протирал и в мыслях не держал, что на что-нибудь другое способен. А сейчас у меня сеть химчисток по всей стране, сеть супермаркетов экономкласса, и способен я на многое. Во всяком случае, многое могу себе позволить.
Его похвальба производила, безусловно, пошлейшее впечатление. И все-таки было в ней что-то жалкое. Наверное, оттого что Виталик и сам сознавал, насколько тщетны его достижения, если они не могут ему помочь в овладении мыслями собственной жены…
Рената поморщилась от его слов. Но жалость, а вернее, сочувствие к нему у нее все-таки не исчезло.
– Рената Кирилловна, ну пожалейте меня, – словно догадавшись о ее сочувствии, вздохнул Виталик. – Ведь это первый ребенок. А лет мне сами видите сколько, да и Тине тоже. Знаете, что с ней было, когда она визитку вашу найти не могла? Как будто волшебную палочку потеряла, ей-богу!
– Как же вы в таком случае меня нашли? – удивилась Рената. – Я думала, вы просто по моей визитке позвонили.
– Да у вас, по счастью, имя-отчество-фамилия нестандартные, – объяснил он. – В городе на Неве вы единственная Рената Кирилловна Флори. Да я бы вас все равно нашел, хоть бы вы Катерина Ивановна Петрова были.
В его любви к взбалмошной жене было что-то исступленное, и это тоже вызывало сочувствие.
– Хорошо, – сказала Рената. – Но сначала давайте я все-таки устроюсь в клинику. И начну работать. Я ведь только сегодня в Москву приехала, буквально полчаса назад.
– Без вопросов, – заверил Виталик. – Только все-таки… Давайте прямо сейчас к нам съездим, а? Тину успокоим. Я, понимаете, боюсь. Ей же каждую минуту этот наставник может позвонить или дура какая-нибудь, с которой они вместе к наставнику шляются. А с вами она тогда поговорила, и как подменили ее – внятная стала. Поехали, очень вас прошу!
Если уж согласилась на определенные условия в целом, то спорить в мелочах Рената считала глупым.
Так она впервые оказалась в квартире Мостовых, вот в этом бессмысленно помпезном доме на Соколе, во дворе которого теперь, месяц спустя, беседовала с Виталием Витальевичем.
Но ответить на последний его вопрос – о Тининых планах относительно родов – ей было пока нечего.
– Подождите, Виталий Витальевич, – сказала Рената. – Давайте будем избавляться от неприятностей по мере их появления. До родов Тине еще три месяца. То есть, если все будет идти так как идет, в больницу ей надо будет лечь через два. Вот тогда и начнем ее уговаривать.
– Что бы я без вас делал, Рената! – покрутил головой Виталик. Он понимал, почему она не переходит на общение по имени, и, кажется, уважал ее за это, но сам все же сбивался иногда. – А сами вы до тех пор не родите? – опасливо поинтересовался он.
– Я рожу гораздо позже. Разве вы не видите? – удивилась Рената.
Ей казалось, что ее небольшое пузцо явно отличается от объемного Тининого живота.
– Да кто вас, женщин, разберет, – произнес Виталик. – С виду-то вроде так, а на самом деле, может, совсем наоборот.
– Вы лучше подумайте о том, чтобы переселить Тину за город, – вздохнув, сказала Рената. – Жить в городских облаках ей совершенно ни к чему.
Вообще-то ей совсем не хотелось говорить это Виталику, потому что она прекрасно представляла его реакцию. Конечно, он сразу предложит ей выехать за город вместе с Тиной, и отказаться будет невозможно – таково их соглашение.
Живя всю жизнь в Петербурге, который являлся для нее образцом города утонченного, Рената не мыслила для себя примитивной среды обитания. Ей и Москва-то казалась бесстильной, и уж совсем не горела она желанием засесть где-нибудь на новорусском хуторе. Но и не сказать Виталику то, что считала нужным сказать как врач, она тоже не могла.
– Да я ей сто раз за город предлагал, – поморщился Виталик. – У нас на Рублевке дом.
«Ну конечно, где же еще!» – подумала Рената.
– Но он ей не нравится, – добавил Виталик. – Видно, продать придется.
– Придумайте что-нибудь еще, – пожала плечами Рената. – Неужели Рублевка – единственный вариант дачной жизни?
– Дачной? – почему-то переспросил он. И задумчиво добавил: – Дачной – не единственный.
– В общем, подумайте, поговорите с Тиной, – сказала Рената. – До свидания, Виталий Витальевич.
В зеркало отъезжающего красненького «Ниссана» она еще некоторое время видела, как Мостовой задумчиво стоит рядом со своим автомобилем. Странной была его семейная жизнь! Хотя, может, и не странной… Ее странность объяснялась любовью, а любовь не имеет ведь общих правил и является исчерпывающим объяснением для самых невероятных жизненных перипетий. Это-то Рената знала точно.
Глава 11
– Нет, ну а все-таки, чем ваш Питер от нашей Москвы отличается?
Тина смотрела с интересом и даже с некоторым вызовом. Не то чтобы Рената считала ее глупой – по ее наблюдениям, Тине был присущ если не ум, то все же способность быстро усваивать чужие мысли и даже производить собственные, пусть и незамысловатые. Но объяснять ей вещи, в которых и сама не могла пока разобраться, Ренате все же не хотелось. К тому же у нее вызывало улыбку утверждение про «нашу Москву»: она уже знала, что Тина приехала в столицу пять лет назад из Белгорода, и даже не сама приехала, а Виталик привез, влюбившись в нее с первого взгляда во время какой-то своей деловой поездки.
Кажется, Тина заметила ее улыбку. Во всяком случае, она смутилась и сказала:
– А я за пять лет Москву очень даже полюбила. Есть в ней все-таки какая-то магия. Только вот я не понимаю, какая, потому у вас и спрашиваю.
– Я тем более этого не понимаю. И никакой особенной московской магии не чувствую.
– Это потому, что вы на окраине живете, – авторитетно заявила Тина. – Да и мы, собственно, тоже, хотя Сокол все-таки к центру поближе. Мне, конечно, Братцевский парк нравится, но все-таки это обыкновенная подмосковная деревня, больше ничего. А вот когда по Тверской гуляешь, то московский ритм сразу чувствуешь.
От этого ритма, а точнее, от напряжения, которое было буквально разлито в воздухе над Тверской, Рената чувствовала одну только усталость. Неторопливый стиль питерской жизни, к которому она привыкла, вступал с постоянной московской спешкой в резкий контраст. Притом она не стала бы утверждать, что в привычной ей петербургской неторопливости было что-то провинциальное. Различие между Петербургом и Москвой заключалось не в провинциальности и столичности, а в чем-то другом, но в чем, Рената определить не могла.
Сейчас они как раз сидели на Тверской. Не на самой улице, конечно, а в салоне красоты, который находился на втором этаже одного из ее домов.
Дома эти производили на Ренату угнетающее впечатление. На Невском дом подобного рода, то есть выстроенный в духе державного сталинского пафоса, был только один – тот самый, в котором жил когда-то ее жених Коля. Тверская же почти вся состояла из таких вот домов, в которых если и был стиль, то он казался Ренате вульгарным. Да и вся Москва казалась ей вульгарной – пожалуй, это было главное качество этого города.
В салон красоты на Тверской заманила Ренату Тина, самой ей в голову не пришло бы сюда зайти. Она не то чтобы стеснялась заведений, от которых за версту веяло непомерной дороговизной, но не считала нужным пользоваться их услугами. Зачем платить за маникюр вдесятеро против того, что он в действительности стоит? Да и инстинкт, тот самый инстинкт заботы о будущем ребенке, не давал Ренате совершать глупые поступки, каким являлось бессмысленное выбрасывание денег.
Тина же, насколько она успела заметить, в заботах о своем будущем ребенке следовала не инстинкту, а любой внешней воле, более сильной, чем у нее. Прежде это была воля ее так называемого наставника, теперь вот – Ренатина.
Иногда Ренате казалось, что это правильно. Или, по крайней мере, гораздо менее трудно, чем во всем полагаться только на себя. Но что толку было размышлять об этом? Все равно, кроме себя, полагаться ей было не на кого, и не только сейчас, а всю жизнь, так что это стало у нее даже больше, чем просто привычкой.