Жарко. Мы лежим на самом гребне берега, там, где груды намытой штормом гальки резко обрываются в прибой. Я кидаю в воду горячие белые камни.
— А ты знаешь, — говорит он, — что мир — это волна с частотой 1080?
— Нет, — отвечаю. — То есть теперь знаю. Но понять не могу. То есть, представить не могу. Вообразить. Помыслить. Я вообще не могу себе представить многое из того, о чем вы, физики, говорите.
— Например?
— Например, что вселенная имеет границы. Если есть границы, то что находится за ними? Или что вселенная бесконечна. Как вообще представить себе «бесконечность»? Летишь-летишь, а конца-краю нет и не будет… Десять в восьмидесятой — это слишком много. Если пытаться это представить, начинает ехать крыша.
— А зачем именно «представлять»?
— А я так думаю. Образами. Я их себе представляю. Вот, например, электроны…
— Это не шарики, как в модели, которая в кабинете химии стоит. Это не точка, вращающаяся вокруг ядра, а область пространства, где с некоторой вероятностью бывает заряд.
— Ужас! А измерения? Когда вы говорите о том, что измерений больше трех…
— Ну… Есть мнение, что мир от Большого взрыва и где-то до 10–30 секунды был совсем другим, там была другая физика. Например, там было 12 пространственных измерений.
— Ладно, верю. Волна с частотой десять в восьмидесятой. Область, где может быть заряд. Десять в минус тридцатой секунды. Двенадцать измерений. Как бы это объяснить…
Мне тоже нравится рассказывать ему о языке и литературе, я тоже люблю и умею делать подарки.
— Слово — это знак. Его можно изобразить в виде треугольника. Одна вершина — набор букв, звуков. Вторая сам предмет или понятие. То, о чем, говорят. Третья — образ у нас в голове, представление. Единорога нет, но я могу его представить, я могу о нем говорить. А если нет никакого образа, вообще нет? Если одна из вершин просто дает тебе в глаз со всей дури? Так что потом голова неделю трещит? И как тут можно говорить о мире?
— Думаю, такое есть везде. В любой науке.
Он тоже берет камень, кидает его в волны. Камень легко прыгает с волны на волну и тонет не то в солнечных лучах, не то в воде.
— Ну не знаю. Но мне кажется, что все физики либо умеют здорово абстрагироваться от того, о чем говорят, либо они все сумасшедшие. Или нет, не так. Наверное, есть физики-мистики. То, что невозможно познать, понять рационально, размышлением, представлением, они познают в мистическом экстазе. Непосредственно. Как Бога. Им бывает откровение о двенадцати измерениях и волне с частотой сколько-то там. Вообще, если в современном мире где-то и осталось место настоящей мистике, то это в физике.
Я опять кидаю камень в воду. Плюх! Искусство печь на воде блинчике мне недоступно. Облачко на горизонте немного напоминает ангела, пока еще тихого и доброго, пока еще без меча.
— Интересно, — говорю, — а что было до Большого Взрыва?
— Спрашивая, что было до Большого взрыва, ты спрашиваешь: «Что было с волной на поверхности пруда до того, как туда бросили камень?»
А если камень кинули не в пруд, а в море? Но этот вопрос пришел мне в голову только сейчас. А тогда — carpe diem! — до отъезда в Москву оставалось всего ничего. Мне стало невыносимо жарко и захотелось искупаться, а потом пойти в кафе есть форель, а потом переждать дома пик жары, а потом снова вернуться на пляж, а потом снова… И если где-то под солнцем и осталось место настоящей мистике, то только там, где мы лежим бок о бок и кидаем в воду горячие белые камни.
Рыцарь жезлов
Знаменует начало большого дела. Обещает защиту и покровительство тем, чье дело правое.
Обещает, что если цель благая, дело увенчается успехом, и наоборот.
В этом (и не только этом) смысле Рыцарь Жезлов прост, честен и справедлив.
Он курирует сферы трудовой и общественной деятельности и прочую «социалку». В частности, обещает защиту, когда речь идет о взаимоотношениях гражданина с государством — тут он надежда и опора всем страждущим.
А может обещать, что в вашей жизни появится (уже есть) человек, обладающий следующими свойствами:
активность, импульсивность, склонность к действию (иногда — к насильственному действию), честолюбие, ревность, колоссальный темперамент.
В скверном окружении следует понимать, что речь идет о жестокости, самонадеянности, склонности к разрушению (но никогда — к саморазрушению).
Эли Курант
Рыцарь Кнуппль
Рыцарь Кнуппль воспитывался до десятилетнего возраста в монастыре, а потому умел читать и писать. За это его часто ловили и часто били, а ещё чаще — и то и другое вместе (можно без хлеба).
Рыцарь Кнуппль любил Вестфалию. Любил вестфальский вереск в цвету, любил сочную красоту речных ландшафтов, дюжих весталок вестфалок в стогу сена, но больше всего он любил вестфальские законы. Скажем, если убил простолюдина, надо платить виру, как и всюду. Вира разумная — одна марка за трёх простолюдинов. А вот дальше буква закона починала в душе рыцаря Кнуппля настоящую музыку; елику делить на три вестфальцы не умели, замочи ты хоть одного мужика, хоть двоих — ни хрена с тебя не возьмут, ни единого пфеннига, пока третьего не убьёшь. Тогда, правда, сдерут причитающуюся марку, хоть бы и сарацинам пришлось тебя продавать заради этого. В миру к вестфальцам относились небрежительно, считали их туповатыми, сказывали, что те за копейку удавятся, а Кнуппль вот любил.
Или, допустим, арестовали тебя в Вестфалии, как вот только что — во второй раз уже — собрались пытать, как положено. Дык ведь со всем уважением и пониманием — не мучают кое-как, нет: принесут список, в нём порядка двадцати разных пыток, из оных надобствует выбрать не меньше шести. Те, которые обязательные, отмечены крестиком. Хитро придумано, ничего не скажешь: кто читать не умеет, того всё равно пытать почём зря не станут, до списка и не дойдёт даже. А он прокололся, в этот раз на сущей ерунде: прочитал название трактира на вывеске и предложил двум случайным попутчикам-монахам заехать в "Три куропатки". Те, понятно, заподозрили недоброе: заезжий рыцарь, глухие места — почём ему знать, как трактир называется? Ясен пень, чернокнижник. Монахи, они хитрые.
Рыцарь Кнуппль облизнул пересохшие губы и пробежал список глазами. Привычно подчеркнул гишпанский башмак, клинья меж пальцев, ведьмино кресло. Скривившись, подчеркнул дыбу и «осла» — не больно-то ему нравилась эта тягомотина, но выбирать, увы, не приходилось: как и ведьмино кресло, эти пытки считались обязательными. Похабно ухмыльнулся, зацепив краешком глаза "ущемление персей", чиркнул взглядом по примечанию мелким шрифтом внизу: "Только для дамов". Поразмышлял над бургундской воронкой. "Нет, — вспомнился старый скабрезный анекдот, — столько я не выпью". Кроме него, в прихожей никого не оставалось, палач уже начинал терять терпение. Хмыкнув, рыцарь Кнуппль отметил "раздавливание и ущемление плоти" и протянул листок палачу.
Следующие несколько часов проходили исключительно занудливо: рыцаря Кнуппля растягивали на дыбе, сажали в ведьмино кресло, пугали тисками для пальцев и убеждали сознаться во всех смертных грехах сразу. Убеждали так, не от души, вполсилы, для проформы больше. И ему, и палачам было очевидно, что вот сейчас они отработают свою смену, рыцарь уйдёт в одну сторону, мастера-заплечники в другую, но что тот, что другие пойдут по кабакам — запивать жиденьким вестфальским усталость, тоску и сожаления о бесцельно прожитом времени.
К вечеру надоело всем, «осла» невзначай сократили до половины положенного на сие времени, Кнуппль хоть успел немного выспаться на дыбе, а пытчики уже начинали клевать носом. Даже верный конь рыцаря, громадный ломовой битюг неразборчивой масти, привязанный к одинокой осине во дворе, начал изображать, будто роет копытом землю. После захода солнца рыцаря Кнуппля освободили.
Он вышел во двор, потянулся, зевнул, смачно сплюнул и потянулся к седлу. Что ни говори, а хорошие у них, у вестфальцев, законы. Рыцаря можливо пытать, но латы с него снять не моги, ибо сие — оскорбление государя.
А знаменитого впоследствии правила "вассал, выраженный словами, не есть мой вассал" здесь не знают и не будут знать ещё долго.
Рыцарь Кнуппль очень, очень любил Вестфалию.
Королева Жезлов
Недвусмысленно указывает на неординарные способности того, кому гадают. Велит ими пользоваться и помнить об ответственности, преследовать только благие цели.
А еще эта карта может обещать появление в вашей жизни женщины — властной, доброй и справедливой, которая сможет помочь вам уладить отношения с социумом. Или вообще обустроить вашу жизнь наилучшим (с точки зрения общества) образом. Ей, скорее всего, будет присуща щедрость души, умение приспособиться ко всякой ситуации, не теряя достоинства и оптимизма, альтруизм и сострадание.
А в неблагоприятном окружении Королева Жезлов сулит встречу с глупой, упрямой, крикливой, вздорной, самодовольной теткой, преисполненной снобизма, обожающей поучать.
Нечего и говорить, что все вышеописанные качества могут быть преподнесены вам в самых причудливых сочетаниях.
Юлия Грешнова
Голос и взгляд
Хозяина труппы звали Лоренцо Великолепный, хотя никаким итальянцем он, разумеется, не был.
И то: что настоящий цирковой итальянец с солнечной кровью будет делать в маленькой деревушке на болоте? А вот природный ирландец, чья мать или бабка водила близкое знакомство с ярмарочным цыганом, вполне мог сюда попасть — например, возвращаясь домой, чтобы перевести дух, выступать по пути везде, где есть надежда хоть немного заработать.
Здесь тоже была ярмарка, и люди из окрестных деревень не обходили стороной балаган. Им нравились клоуны, дрессированные медведь и обезьяна, гимнасты и маленькая вольтижёрка на большой белой лошади, а особенно — дивной красоты пение, которым сопровождались номера. Голос лился, казалось, ниоткуда — и отовсюду одновременно, уносился много выше полосатого купола и камнем падал вниз, чтобы у земли расправить крылья и, скользнув над головами зрителей, взмыть обратно.
Вечером, проходя мимо циркового фургончика, Джейми Логан услышал пение — не разжимая рта, как будто большую птицу накрыли тяжёлым одеялом из овечьей шкуры; на выходе с ярмарки он попрощался с другими парнями, вернулся к фургону и прильнул к закрытым ставням.
Её звали Мэган, Мэган Ни Мара (Дочь Моря, восхитился он, когда узнал), приёмный отец настрого запрещает ей выходить из фургона, а вот поговорить со случайным знакомцем — это можно, но недолго, пока не вернутся остальные. Да, они объездили очень много разных мест, но она мало что видела — отец строгий; а обезьяну они купили в Лондоне и долго выкармливали молоком и возились, она была совсем маленькая и больная. А ещё она очень давно не была в лесу, и моря давно не видела тоже, несмотря на имя. Днём выступать, а вечером сидеть дома и не общаться с посторонними, и дом их передвижной, в общем, на ней, и ужин, и шитьё.
Он рассказывал ей про майский лес и про их деревенскую жизнь, а когда другие актёры стали возвращаться домой, отошёл от фургона к развесёлым припозднившимся пьяницам, и затянул громко про Звёздочку графства Даун, и слышал, как она улыбается там, в фургоне.
Он теперь каждый день сюда приходил, и Эйвлинн Киннан, его невеста, беспокойно хмурила брови, когда он прощался слишком рано, но вопросов пока не задавала.
Иногда он оставлял на пороге ягоды и цветы из леса, иногда просто сидел у её закрытого окна и тихо переговаривался с ней. Они, бывало, и пели вдвоём — благо в селе Джейми слыл первым певцом и вообще видным парнем — и про Белую Козу пели, и про Остров Иннисфри, и про Королеву из Аргайла, а иногда он запевал лукаво D’tigeas a damsa — «Пойдём со мной», а она серебристо смеялась и отвечала «нет».
Однажды он сказал: «Послушай, вы скоро двигаетесь дальше, и я так и не увижу тебя, и не возьму тебя за руку. Завтра вы не выступаете, я знаю уже; твой отчим Лоренс уезжает на целый день. Выйди ко мне завтра, вечером я верну тебя домой, и никто ничего не узнает».
«Хорошо», — сказала она, и голос её звучал тише обычного.
Когда все в доме уснули, она отвела засов, тихо вышла из дома, по известной тропе добралась до холма Рат Кроган, сказала несколько слов, и женщина в красной одежде вышла из холма.
— Помоги мне, Мэйв, я полюбила больше жизни.
— Чем я могу тебе помочь? Вырвать любовь из твоего сердца или привести избранника к твоему ложу? И то, и другое ты сможешь и без моего хитроумия.
— Мэйв, ты видишь, что я некрасива. Сделай мои волосы мягкими, Мэйв, а кожу — гладкой, сделай меня красивой, Мэйв, как все дочери человеческие, и твои слова станут правдой.
— Я могу сделать это, но всему есть цена. Отдашь ли ты свой ясный голос за то, чтобы стать красивой, как все дочери человеческие? Мне всегда хотелось иметь такой.
— Да, но как мне тогда говорить с тем, кого люблю?
— Говорить ты сможешь, а вот петь, как раньше, уже нет. Если согласна, отдай мне свой голос, возвращайся домой, ложись спать и наутро всё будет, как сказано. Но подумай хорошенько, нужно ли тебе это; впрочем, ты думать не будешь — вижу уже.
И королева Мэйв коснулась тонкими пальцами лица и горла Мэган Ни Мара, скользнула руками от её макушки вниз по контуру тела и ушла обратно в холм; а девушка почти оглохла от звона, похожего на колокольный, шатаясь, дошла до дома, рухнула на постель и всю ночь не видела снов.
Солнечный луч пробивался сквозь ставни; Мэган бросилась к сундуку, где лежало зеркало, завёрнутое в чистую тряпицу. Как хороша она стала! Кожа светлая и нежная, а не бугристая и серая, мягкие гладкие волосы больше не напоминают мокрую паклю, глаза — нормальные человеческие глаза, а не те, рыбьи, с красными белками, навыкате; и пальцев на руках — пять, и перепонок между ними — нет, и ходить можно прямо, а не переваливаясь с боку на бок, как старая жаба.
Она умылась, надела лёгкое белое платье (Китти не будет ругаться), до блеска расчесала волосы, вплела в них красную ленту и в первый раз за долгое время открыла окно. В комнату хлынул свет, отголоски разговоров, конское ржание, блеянье овец и коз, свежий утренний воздух и сладкий запах нагретой солнцем травы.
Мэган сидела у окна и пила вкусное белое молоко из прохладной глиняной чашки. Она впитывала это утро всей поверхностью своего нового тела, но была напряжена, но дрожала, как один сплошной слуховой нерв, прислушиваясь к шагам за окном. И шаги приблизились, и он постучался в дверь, и встал на пороге, звонкий, как блик на лезвии золотого ножа, какими украшена церковь в одном из городов, через которые они проезжали. Тогда было жарко и пахло цветущими апельсинами.
Джейми постучал в дверь, и она сразу открыла. Среднего роста, очень худая, бледная, с веснушками на носу. Широко расставленные бледно-серые глаза, довольно заурядные черты, светло-русые волосы уложены баранками над чуть оттопыренными ушами и скреплены красной лентой. Платье чистое, но сидит немного нескладно. Переминается с ноги на ногу. Улыбается. Он тоже улыбнулся в ответ и предложил ей руку.
— Ну, пошли, Мэган.
Говорить было, казалось что, и не о чем — то, что так захватывало, будучи услышанным через ставни, при свете дня теряло напряжённость и остроту. И голос её казался более тусклым, чем раньше, а взглядов друзей, когда они проходили мимо через ярмарку, лучше бы и вовсе не встречать.
И вот они в лесу, она сидит на поваленном дереве, вертит головой, раскраснелась и стала почти совсем хорошенькая.
— Давай споём, как раньше, — предлагает он, а она внезапно смущается.
— Это была… не я, Джейми… Не спрашивай ни о чём, пожалуйста.
Они посидели ещё чуть-чуть, помолчали и поговорили о чём-то; он принёс ей цветов и земляничину на веточке, он всё время улыбался и проводил её домой засветло. Через несколько минут он уже стоял под окнами Киннанов; Эйвлинн выглядела очень обиженной, но поговорить всё-таки вышла.
Мэган ждала три дня; сказавшись больной, не выходила из фургона, и Лоренцо пригрозил, что не будет приносить ей еду, если она так и не будет работать.
Придя к Рат Кроган в этот раз, она не стала звать Мэйв, а только уселась без сил на мокрую траву и заплакала. Мэйв вышла сама, опустилась рядом на колени и положила руку на горячий лоб девушки.
— Глупая маленькая дочь Мананнана! Ну зачем ты вообще осталась у этого циркача, почему ты от него в первый же день не сбежала? И не говори ничего про благодарность — того жемчуга, что ты ему притащила, хватило бы с лихвой. И человек этот зачем тебе нужен был? Не смогла я тебе тогда отказать, и вот ты плачешь здесь, и не знаешь, как жить дальше, а я тебе даже голос твой вернуть не могу, потому что необратимы такие вещи. Ляг, поспи немного, маленькая. Всё будет хорошо.
И королева Мэйв коснулась пальцами её припухших век, и Мэган мягко упала в траву, и повернулась на бок, и подложила сомкнутые руки под щёку, а Мэйв стала на холме и начала петь, и пока она пела, трава смыкалась над телом лежащей девушки в белом платье, и девушка уходила под землю, и трава прорастала насквозь, в то время, как её голос кружился над холмами большой морской птицей, то уносясь к светлеющему небу, то камнем падая вниз, чтобы у земли расправить крылья и, скользнув над мокрой травой, взмыть обратно.
Принц Жезлов
Принц Жезлов говорит, что процесс, инициатором (или просто частью) которого вы являетесь, требует контроля. Нужен глаз да глаз, без ваших усилий и внимания все разладится. Тут на судьбу полагаться бессмысленно и даже губительно.