– Какая Земля?
– Какая есть, такая и Земля. Другой нет.
Они поднимались с этажа на этаж. Роман Сергеевич шел впереди. Всеволод следовал за ним. Не спорил, не возражал. Словно сумасшествие, начатое давным-давно, продолжалось. Оставалось только плыть по течению.
Он проходил знакомыми пролетами, и ему было удивительно, как это они могут оставаться такими же. Ведь столько всего произошло. Целая жизнь кометой пролетела мимо, а на втором этаже все та же расчерченная черными полосами от ботинок стена около дверей в коридор, на третьем облупившаяся батарея. Как такое может быть?
– Кабинет физики как раз для таких занятий, – Роман Сергеевич обернулся, проверяя, идут ли за ним. – Только не разгромите там ничего.
На пятом этаже они оказались около радиорубки, откуда явно тянуло табаком, слышался «Абней Парк». Всеволод поморщился, он не был поклонником стимпанка. Лелик одно время с ним носился, все крутил фильм «Машина времени». Безумно мрачный абсурд на паровых машинах – нет уж, увольте.
Словно что-то вспомнив, Роман Сергеевич задержался, коротко стукнув в дверь. Музыка тут же смолкла, упал стул. Щелкнул замок. На пороге появился историк. Для приличия он несколько раз махнул перед своим лицом рукой, словно муху прогонял, но дым от этого только еще больше заклубился, сквозняком потянулся в коридор.
– Вот, Игнат Антонович, – бодро начал завуч, – вы спрашивали, где Бортко. Как видите, жив и здоров.
– Здравствуй, Сева, – растерянно пробормотал учитель. За его спиной виднелось бледное лицо ответственного за радиорубку. Парень из одиннадцатого, кажется. Странный тип. Длинные волосы подхвачены старинными сварочными очками, на руках железные браслеты с шипами.
– Курить в школе запрещено! – покачал головой Роман Сергеевич. – Будем разбираться.
– Это мы паяем, – через плечо историка крикнул обладатель очков.
– Ага, не закипите там, – устало отозвался завуч и пошел дальше. Так и осталось непонятным – будет он наказывать, нет.
Историк смотрел на Всеволода. Волосы с рыжинкой были взлохмачены, топорщились усики.
Все это как-то странно не сочетается с тем, что Игнат Антонович обычно говорил – про правила и их нарушения. Потому что в гимназии не то что нельзя было курить. Это было самое страшное, что могло произойти – закурить. Убийство и ограбление рядом с этим виделись легкими проступками. Нельзя, без оговорок. Чтобы не показывать пример. А тут вдруг такая… неправильность.
Историк кивнул, словно собирался что-то сказать, но Всеволода окликнул Роман Сергеевич, и он пошел, запутавшись во взрослых правилах окончательно.
Перед ним была хорошо знакомая обтертая сотней ладоней решетка, закрывающая чердак. Хотя бы один раз, но каждый проверил прочность замка – попасть на чердак было неизменным желанием каждого класса с третьего. Самые отчаянные заключали пари на то, что проникнут на чердак. Был один парень, утверждавший, что там был. И даже почти достоверно описывал, что он на этом чердаке видел. Балки, птичий помет, и никаких скелетов, висящих на цепях. Ему не верили. Неужели прямо сейчас Всеволод проникнет в святая святых, узнает самую страшную тайну – живут ли на чердаке привидения или там никого нет?
– Пятые-шестые можешь пару раз вывести на крышу, – произнес Роман Сергеевич, не замечая, что его не слушают. Всеволод жадно смотрел на новенькие, не затертые подошвами ступени за решеткой. Они были припорошены пылью – тряпка уборщицы их тоже не касалась. Почему-то виделось, что там, за железной дверью, висят на крючьях трупы замученных учеников. А там…
Роман Сергеевич открыл решетку. Она распахнулась без скрипа и ожидаемого скрежета. Ступеньки под ногами не проваливались, не пищали старым деревянным звуком. Все было обыкновенно. Железная дверь, а за ней… За ней не было чердака, за ней сразу начиналась крыша. Крытое покореженным толем черное пространство с высокими бортиками.
– Я проверял, – завуч широким жестом охватил крышу, – по вечерам тут темно, обзор хороший. Как видишь, высоток поблизости нет, фонари не видны.
Всеволод представил себя на крыше, и у него закружилась голова. Все это было… слишком обыкновенно.
– Смотри, чтобы они у тебя не попадали. Мы, конечно, поставили дополнительные загородки, но никакая инструкция все равно не разрешает выпускать детей на крышу. Так что делайте это как можно тише. Я тебе доверяю.
Завуч выразительно посмотрел на подопечного, но Всеволод уже мало понимал, что происходит. Сам Роман Сергеевич в одну секунду оказался не столпом закона, не светочем вечных истин, а обыкновенным человеком, знающим правила и умеющим их нарушать. Как будто и сам Всеволод упал с небес на землю. Все было как-то слишком просто и обыденно. Просто нарушения просто правил просто человека. И он тоже просто… без мудрых партий и завиральных идей.
– Если кто про это узнает, – продолжал завуч, – голову снесут мне. Ставьте телескоп около двери и никого дальше чем на два шага не отпускай. Помощников себе возьмешь. Уже знаешь кого?
– Да, Белова, – прошептал Всеволод. Сказал, а сам подумал, что Лелик теперь может и отказаться. После всего… Или, наоборот, согласится, чтобы у него снова все было как у Всеволода. Впрочем, все слишком изменилось, чтобы можно было предсказать, как будет дальше. Да и хватит уже этих предсказаний. Надоели. Они все равно не сбываются.
– Ну вот, еще пару девчонок для порядка. И занимайтесь. – Завуч вложил в руку Всеволода ключ от чердака. – Учи их находить созвездия, звезды, определяйте планеты. Месяц. Дальше, если захочешь, продолжишь занятия.
– Вы были заранее уверены, что я вернусь? – слегка разочарованно произнес Всеволод. Всегда обидно признавать, что кто-то оказался умнее тебя.
– Закон о среднем обязательном образовании у нас еще никто не отменял. В нашей стране обязаны учиться все. Хотя бы до девятого класса.
Завуч буднично закрыл дверь, спустился, щелкнул замком решетки.
– Я бы перевелся на экстернат.
– Никто не разрешит! Для начала тебе надо научиться общаться с людьми.
– Я не хочу с ними общаться!
– Придется, других разумных существ на планету Земля не завезли.
Роман Сергеевич развел руками, подтверждая свои слова. От этого жеста Всеволод захотел завыть. Нет! Все не так, как получается. Все должно быть так, как запланировано! И сам же устало перебил себя – ничего уже не запланировано.
Завуч уходил, и ничего с этим поделать было нельзя. Все получалось, как получалось. Случайно. И никаких закономерностей.
– Но Лелика вы собирались выгнать, – крикнул Всеволод в удаляющуюся спину. – Выгоните меня тоже! Это будет по-честному.
– Никто никого не выгонял! Откуда этот трагизм? Послушайте, мальчики, с чего вы взяли, что за ваши глупости вас непременно будут четвертовать? Ваши игры прозрачны, как вода. Не вы первые, не вы последние. Все через это проходят.
– Все? – Всеволод удивился, как это его, такого вечно хвалимого и возвеличиваемого, причислили «ко всем». Его! Он вскинул подбородок и сам себе усмехнулся. Не такой уж он и единственный. Две драки дали это понять. Вполне себе обыкновенный. Он стал «как все». Впрочем, у всех было то, что незаметно упустил он сам: любовь, дружба… Все те чертовы эмоции, которые он игнорировал. Самые простые. Общечеловеческие.
– Иди отсюда. Надоели вы мне, – отвернулся от него завуч.
И Всеволод пошел. Он соскальзывал со ступеньки на ступеньку, чувствуя под ногой приятную покатость лестницы. И была она – как всегда. Это он стал другой.
– Отцу своему привет передай, – выглянул в лестничный пролет Роман Сергеевич. – Хороший у тебя отец.
Всеволоду хотелось крикнуть, что ничего хорошего в его отце нет. Но шуметь в тихой школе было неудобно.
– Бортко! – окликнули его с пятого этажа.
Историк сменил растерянное выражение лица на деловое.
– Вернулся?
– Так получилось.
– Это хорошо, что вернулся. Ты шахматы не забросил?
– Пока не играю. Я вообще решил все отложить. И музыку тоже.
В глазах историка мелькнуло разочарование.
– До каких пор?
– Пока во всем не разберусь.
Историк кивнул, но как-то неуверенно.
– Готовишься к олимпиаде?
– С этим я тоже завязал! У меня теперь кружок! – Он показал ключ от чердака. – Малышам о звездах и планетах буду рассказывать.
– Не торопись. Подумай. Всероссийская олимпиада. Последний тур будет проходить весной во Владивостоке. Победители поедут в Пхеньян.
– Куда?
– В Корею. В качестве бонуса. Корейцы – одни из спонсоров олимпиады. Корейцы и вьетнамцы. Они собираются победителей провезти по своим странам, заехать в Лаос и Кампучию. Вербуют кадры, прощупывают почву.
– Куда?
– Заклинило тебя, что ли? Ну, не Кампучию, а как она там сейчас?
– Камбоджа, – прошептал Всеволод давно забытое, напрочь вычеркнутое из памяти слово.
– Ну да. Как у тебя со временем, может, все-таки придешь партию сыграть?
– Камбоджа, – прошептал Всеволод давно забытое, напрочь вычеркнутое из памяти слово.
– Ну да. Как у тебя со временем, может, все-таки придешь партию сыграть?
Что-то внутри Всеволода произошло. Словно воздушный шарик надулся. И продолжал шириться, шириться. Какие правила, если тебе не выдают половину условий задачи. Ромео! Не умирай! Подожди! Джульетта жива.
– Конечно, приду, – произнес он, отступая.
Не сорваться, не закричать. Камбоджа! Она существует!
– С тобой все хорошо?
– Не очень, – прошептал Всеволод. – Но я приду. Непременно!
Парадокс! Он ведь чуть все не бросил! Если бы знал раньше про олимпиаду, все было бы по-другому! По-другому!.. И правда, никогда нельзя знать все. Всегда найдется что-то сверх твоего понимания, всегда прибавятся эмоции. Все эти влюбленности, зависимости, дружбы и привязанности будут иметь значение. Да, глупо он повел себя с Ниной. Жестоко. И Светка теперь страдает. Но он не хочет их обижать. Что бы такое сделать? Устроить новую вечеринку. И пускай приходит Лелик. Хватит ему дуться.
Звонок налетел, забарабанил по плечам, по затылку. Народу вдруг стало много. Водоворот подхватил Всеволода, повлек по коридору второго этажа. А оттуда навстречу ему все знакомые и знакомые лица. Кто-то приветственно хлопал по плечу, кто-то жал руку. Появилась Нина, и вокруг все исчезли, словно она заняла все свободное пространство.
Смотреть на Нину было тягостно, словно он обманул ее в чем-то, не сказал самого главного, и от этого произошла большая-большая трагедия.
– Передай Светке, что я наделал много глупостей, – еле слышно произнес Всеволод. – Все как она хотела.
– Ой! – схватилась за щеку Нина. – Тебя выгнали?
– Оставили. В назидание потомкам. Как там Лелик?
– А чего с ним сделается? Сидит. Представляешь, Светка с ним поссорилась! Они больше не вместе.
– Представляю, – усмехнулся Всеволод.
– Какой ты! – отшатнулась Нина. – Лешка так расстроился. Светка призналась, что он ей не нравится.
– Кто же ей нравится?
Нина опустила глаза.
– Никто, – буркнула и покраснела. Мгновенно и очень густо. Румянец жаркими ладонями обхватил щеки, уши, шею, потянулся к плечам.
Всеволод покачал головой. «Знаем мы этого «никто».
– Ты и правда такой дубина, как она считает? – прошептала Нина.
– Я уже ничего не знаю. Но еще вчера дубиной был отменной.
Нина смотрела на него, словно запомнить пыталась. Глаза скользили по лицу, что-то высматривали.
– И теперь ты можешь сказать, зачем все это устроил? Зачем звал в гости? Зачем целовал? Если тебе Светка нравится!
– Светка? Нравится. – Нина вспыхнула. Всеволод успел насладиться результатом и продолжил: – Мне вообще все теперь нравятся. Но ты, конечно, была интересней. – Говорить было тяжело. Очень тяжело. Слова не собирались. А они были такие простые – извини, не помни зла. Ну, не хотел он никого обижать, само все так получалось. По схеме выходило. – Понимаешь, я не думал, что сильно тебя обижу. Я… вообще не понятно, о чем думал. И когда Лелика закладывал, и когда тебя обнимал. Я был уверен, что могу себя вести как гроссмейстер. Но я ошибался. У этой жизни нет игрока. Каждый – своя нота.
– Нет, ты даже на дубину не тянешь. – В глазах Нины стояли слезы. – Ты знаешь кто? – Она не собиралась ждать его ответа, выпалила зло, хлестко: – Буратино бесчувственный! Все люди как люди, один ты у нас – гееееенииий, – проблеяла она последнее слово.
Всеволод слушал и молчал. Нина имела право на эти слова. Начни она сейчас его обзывать последними ругательствами, и то останется права. Глупо он поступил. Зло и глупо.
Но Нина не стала ругаться. Испугавшись уже сказанного, она замолчала, окинув Всеволода взглядом.
– Что у тебя с лицом? – спросила требовательно. – Как будто теркой прошлись.
– Все так и было.
– Ну-ну, – только сейчас она заметила пакет, сквозь пластиковые стенки которого хорошо просматривался телескоп. – Нашел?
– Я его не терял. Ждал удобного момента, чтобы вернуть.
– А сейчас удобно, да? – прошипела Нина. – Когда мы все за тебя сделали!
– Не злись на меня, – попросил Всеволод. – Я понял… А раньше не понимал. А вы бегали, суетились, мешали. Вот так и вышло.
Она как будто ждала этих извинений. Вспыхнула, но больше ничего не сказала, махнула рукой и побрела по коридору прочь.
Она не понимала, совсем не понимала этого глупого мальчишку, который так странно себя вел. Светка ей все уши прожужжала, что Всеволод в нее влюблен, что все говорит за это. А он… ни в кого он не влюблен. Только в себя. Да и сама Светка, пока разворачивалась эта сумасшедшая история, ухитрилась влюбиться в Бортко и теперь страдала дома, не в силах прийти в школу, потому что там мрачный Лелик, там не понимающий, что творит, Севка.
Всеволод стоял на крыльце гимназии, смотрел на падающий снег, удивлялся, что все девчонки такие предсказуемые и лишь одна была непохожей на всех. Хотелось подойти и раскрутить ее, разобрать на части, чтобы понять, как там все устроено. Громова. Девчонка, про которую рыжая наговорила гадостей. Ее взгляд. Ее слишком взрослая улыбка. Они преследовали его. И даже снились.
Ни рыжая с белой, ни Светка с Ниной не рождали в нем такого восторга, как одно воспоминание о Громовой. Оказывается, больше всего цепляет загадка, непонимание, когда не знаешь, в какую схему человека можно пристроить.
И самым удивительным было то, что вот уже несколько дней думать он мог только о ней. Становились неважными музыка, шахматы и вся та ерунда, что вращалась вокруг последнее время. И еще – он очень хотел ее видеть.
И он пошел к ней.
Желтая школа стояла, нахохлившись, словно ее обидели. Все окна плотно зажмурены. Она как бы говорила: «Вы хотите скандала? Вы его получите». Ветер гоняет запоздавшие листья. Показалось или нет? Среди деревьев мелькнул бушлат полицейского? Будь это игра Всеволода, здесь непременно появилась бы белая под ручку с Соколовым. За ними рыжая. Но игра была чужая, поэтому никого на дорожках не было. Он набрал номер, записанный на мятом листке.
– Алло, – придушенным шепотом отозвалась рыжая. – Умри, презренный!
– Это Сева. У вас сейчас что?
– О! Севка! – в голос завопила рыжая. – Ты жив?
– Нормально все. Дай мне телефон Громовой.
– Совсем, что ли, отъехал? Зачем тебе эта извращенка?
– А я скажу, где живет Сидоров.
– Вообще-то у нас сейчас математика.
– Десять цифр, больше не надо. А Сидоров живет…
Он понятия не имел, где живет Сидоров. И даже не собирался это узнавать.
– Черт! Меня сейчас заметут!
– Ты погибнешь во имя великой цели.
– Ааааа! – завопила рыжая и отключилась.
Всеволод посмотрел на недовольную школу. Математика на четвертом этаже. По лестнице, а потом… Куда могут выходить окна? Он всматривался в матово блестевшие стекла. Вдруг одно окно распахнулось, отразило сизое небо.
– Дура она, твоя Громова, понял? – орала рыжая, сильно перегнувшись через подоконник. – Дура! И ты дурак!
За ней мелькнуло недовольное лицо математика. Он потянулся, втаскивая ученицу обратно в класс.
Нет, все-таки эта школа полна ненормальных. Ну нельзя же быть до такой степени… Какими? Да вот такими!
Хлопнуло окно, и как по сигналу здание вздрогнуло, заморгало десятком глаз, поправило надвинутую на лоб крышу, завибрировало, зазвенело, зашумело.
В мутном окне стали появляться лица, они сменяли друг друга, сосед отталкивал соседа. Кто-то кого-то колотил. Наверняка Соколов доказывал свое право сильного.
На улицу потянулись первые утомленные непосильной учебой.
– Ну, что тебе? – Громова успела накинуть пальто, но осталась в туфельках – не переобулась.
И опять этот взгляд. Как тогда, в коридоре. Словно все знает и понимает.
– Чего застыл? – Громова переступила с ноги на ногу, заставив смотреть на ее туфли. Черные, на небольшом каблучке, с блестками по бокам, узенький чуть сбитый мысок. – Говори давай, пока эта ненормальная не вывалилась из окна.
Рыжая металась на фоне растений в горшках, расталкивая зрителей. Кажется, цветов на подоконнике стало меньше, а вот народу прибавилось – подтянулся класс, пришедший на следующую математику.
– Привет, – выдавил из себя Всеволод. Воздух в легких кончился.
– Да привет уже! – Громова попятилась.
– Погоди! – Он перехватил ее руку. Она была неожиданно холодной и какой-то слишком тонкой. – Что ты делаешь вечером?
– Вероятно, с тобой встречаюсь. Где?
Всеволод был готов к долгим уговорам, к отказам. Ее ответ сбил, слова опять закончились. Он глянул на свободную руку. Пакет. Телескоп. Он так и не занес его в кабинет физики.
– Около школы. Как стемнеет.
На небо они посмотрели одновременно. Оно было затянуто облаками, но кое-где уже пробивались морозные голубые заплатки. Может, к вечеру и растянет. Будет холодно.
– А как стемнеет? – Громова улыбалась. Эта улыбка была правильная и красивая, как все у нее.