Отвлекшись, я едва их не пропустил. Видимо у этих тоже были ботинки с мягкими подошвами — а может быть, они надели столь популярные в арабских странах у бедноты калоши, чтобы приглушить звук шагов. Как бы то ни было — звук их шагов я услышал в самое последнее мгновение, и понял, что их там трое, никак не меньше. Рука выдернула из кармана небольшой черный цилиндр, зубами я выдернул предварительно ослабленное кольцо, потому что вторая рука у меня была занята пистолетом. И — разжав руку и услышав едва слышный щелчок запала, я сосчитал до двух и высоко подбросил цилиндр в воздух…
Светошумовая граната взорвалась где-то на уровне между вторым и третьим этажом и, по моим прикидкам — как раз на уровне глаз тех, кто спешил смотаться от засады. Как раз успел подняться, когда она долбанула — да так, что мне ощутимо ударило по голове, хотя никаких осколков там быть не могло, равно как и ударной волны. Граната была снаряжена магнием. При сгорании он дает нетерпимую для глаз вспышку, особенно нетерпимую, если глаза привыкли к темноте. И звук — примерно равный по силе разрыву снаряда шестидюймовой гаубицы, я ждал его и потому широко открыл рот, чтобы уменьшить воздействие на уши. И все равно — долбануло так, что закружилась голова, а в ушах не осталось ничего кроме звона.
Сверху, прямо на меня, посыпались осколки стекол, выбитых взрывом. Вот этого — я не предусмотрел.
Твою мать…
Толком еще не соображая, я запрыгал вперед, прыгая через две ступеньки по скользким, загаженным нечистотами ступенькам, молясь как умея только об одном — не упасть, не грохнуться со всего разбега по ступенькам, не потерять темп. Те, кто прикрывает нужного нам человека — профессионалы, если их и удастся выключить из игры — то только на минуту, не больше. За эту минуту я должен сделать то, что должен сделать.
Эти — были примерно в паре метров от первой ступеньки ведущей вниз лестницы, их было четверо, в арабской одежде. Первым был парень в чем-то белом, молодой и намного выше, чем тот, который был мне нужен, он согнулся, как от удара в живот и схватился руками за лицо — он шел первым, прокладывал дорогу, ему и перепало больше всех. Парень был вооружен — короткоствольный автомат Калашникова с барабанным магазином валялся рядом, в грязи. Как и у всех профессионалов охраны на нем был снят ремень — профессионалу не нужен ремень, у профессионала оружие всегда в руках. Сейчас у этого человека в руках ничего не было — но он был не тем, кто мне нужен и он представлял опасность для завершения операции, поэтому я дважды выстрелил ему в голову и переключил свое внимание на других…
Двое других, прикрывавших генерала, сделали то, что и должны были сделать в такой ситуации: не разобравшись, они сбили его с ног и прикрыли собой. Все правильно — это и есть первое, что должен сделать личный охранник, прикрыть собой охраняемого, а потом и разбираться что происходит. Один из них почти пришел в себя, в руке у него был короткоствольный Инграм, смертельно опасное оружие в этом переулке, где что ни пуля — то в цель. Он видел еще плохо — но частично пришел уже в себя и целился по звуку выстрелов. Прыгнув в сторону, к стене, я выстрелил и в него, первым выстрелом попав в руку, вторым — в грудь.
А вот дальше будут проблемы. Третий и последний лежал на генерале — или это генерал лежал на нем, и не было понятно, кто есть кто, и кого надо убить, а кого — обязательно оставить в живых для долгого и основательного разговора. Подскочив, я ударил его ногой, пытаясь перевернуть. Чтобы увидеть лицо, он перевернулся — и в этот момент что-то выпало у него из руки, покатилось по грязи — маленький черный мячик, сконцентрированная смерть.
Ах ты…
— Куше-вуа![33] — заорал я изо всех сил и пнул по гранате, отбрасывая ее в сторону лестницы, и сам падая на генерала, чтобы прикрыть его от возможных осколков, если выбить гранату вниз не удастся. Промелькнула еще мысль, что снизу должен идти Патрис, и сейчас он должен быть как раз где-то у лестницы. И если он не поймет уставную команду и не выполнит то, что я крикнул — хотя команды вбиваются на уровне подкорки, как у дрессированных собак — то Патрису хана. И если граната доскачет до конца лестницы и только потом взорвется — то Патрису тоже хана. А потом хана и мне, потому что мне придется объясняться с разъяренными парашютистами первого парашютно-десантного полка Иностранного легиона, которые только что вышли из боя. И ни один из них не поверит, что подозрительный русский хотел как лучше — а не завел их в засаду на узких улочках проклятой Касбы, а потом не убил одного из их боевых товарищей. Что-что — а парашютисты Иностранного легиона последние люди, перед которыми я бы хотел оправдываться за пролитую в операции кровь.
Долбануло — граната хлопнула на лестнице как конфетти, а через долю секунды мне прилетел такой удар в голову, от которого искры из глаз посыпались. Второй удар я отбил, третий нет, успел вскочить одновременно со своим врагом — и почувствовал, что потерял пистолет, выпустил его из рук. А враг стоял напротив меня — молодой, лет тридцати, гибкий, тренированный, и я видел, что мне с ним не справиться…
Генерал, сбитый с ног своими телохранителями, и теперь получивший свободу зашевелился на грязной мостовой Касбы, его рука первым делом полезла в карман…
Автоматная очередь у меня из-за спины прошила грудь третьего и последнего телохранителя, он весь как то осунулся разом — только тот, кто видел, как в двух шагах от него умирает только что стоявший и готовившийся атаковать тебя человек, поймут, как это бывает. Он именно осунулся — а потом стал падать, разом, не пытаясь удержать себя в вертикальном положении, сгруппироваться и облегчить удар об землю. Я ударил его в грудь — и он изменил вектор падения, тяжело всем телом рухнув на генерала, который уже выхватил из кармана пистолет и теперь пытался целиться…
Убитый упал на генерала, лишив его возможности сопротивляться, я навалился сверху. Обернулся — еще не хватало, чтобы меня приняли за "того самого ублюдка", как говорят североамериканские копы.
— C'est moi![34] — крикнул я.
— Voir!
Совершенно немыслимым прыжком, через несколько ступенек на площадку запрыгнул Патрис, встрепанный и всклоченный, но живой. В руке у него был GIAT PDW — страшное оружие ближнего боя, разработанное французами. Компоновка Инграма, но с передней рукоятью, патрон от Маузера, но не 7,62 и не девять миллиметров — а специальный автоматный пять и семь с вольфрамовым сердечником. Под него был разработан еще пистолет — в Европе его называли "убийца полицейских", потому что он прошивал стандартный полицейский бронежилет и легкий пулемет с магазином на двести патронов. Я сам стрелял из него и видел, как один из парашютистов написал на стене пулями свое имя. Французы во многих вещах отличались экстремизмом, в том числе и в разработке оружия.
— Цел?
— Да! Какого хрена ты гранату бросил!?
Объяснять было некогда.
— Это не я! Это они!
— Взял!?
— Да!
— Надо валить! Штурмовики попали в засаду! Там банда, человек сорок!
Только сейчас я сообразил — загонщики до сих пор ведут бой. Жестокий — судя по почти непрекращающимся взрывам.
— Бери его и валим!
То ли Патрис ошалел от моей наглости, то ли мой поставленный командный голос и французский с детства сыграли свою роль — но он подчинился. С размаху ударил полковника ногой по голове, потому что связывать времени не было, взвалил себе на плечо.
— Готов!
Пистолет я выронил, и искать его не было времени — но я помнил, где лежит автомат Калашникова с барабанным магазином — семьдесят патронов в моем распоряжении, если магазин набит до конца. Конечно, чужой автомат это риск и риск серьезный, но в случае с Калашниковым риск сильно сокращается, потому что он будет стрелять, если даже его не чистить полгода А эти парни — не террористы, они были обучены своему ремеслу уже несуществующим государством и знали, как обращаться с оружием.
Для того, кто прошел армию ежедневная чистка оружия — своего рода ритуал, без которого нет жизни.
— Avant![35].
Прыгая через ступеньку — могу представить, какого было Патрису, ведь он нес на себе человека, а ступеньки остались все такими же склизкими от грязи — мы ссыпались вниз как раз до того, как хлопнула то ли дверь, то ли ставни и кто-то обдал улицу пулями. Длинная автоматная очередь прошила узкий каменный коридор, со всех сторон завизжали рикошеты.
Если кто-то догадается бросить гранату через окно — кранты!
— Allez-y![36].
Патрис тяжело протопал мимо, я пробежал еще пару метров, обернулся, встав на колено. Если я что-то понимаю в этом деле — они сначала услышали перестрелку, вот прямо сейчас они выскочили на улицу и обнаружили, что генерала Абубакара Тимура след простыл, а трое их дружков мертвы. Что они потом сделают… к гадалке не ходи. Бросятся следом — раз, попытаются как-то обогнать нас и отрезать, запереть в этом каменном лабиринте — два. Бросят гранату перед тем, как выйти на лестницу… вряд ли, и в любом случае успею либо прикрыться, либо… Не знаю, можно ли нас обогнать… если мы драпаем со всех ног, но… они здесь свои, а мы здесь чужие. И будем чужими.
Всегда.
Интересно, для чего была эта граната… Похоже, это не совсем телохранители, у них задача — не дать взять живым генерала в критической ситуации. Потому то они и стреляли в спину нам, хотя понимали, что могут случайно угодить в генерала. Возможно, они не исламисты, а приставленные кем то к генералу соглядатаи. Возможно, генерал знает что-то серьезное, и он не должен попасть ни в руки русских ни в руки французских спецслужб. Теперь его жизнь не имеет значения и нам им не прикрыться.
Человек появился на самом верху лестницы, в руках у него было оружие — и упал, срезанный моим одиночным, покатился по ступенькам, звякнуло выпущенное из рук оружие. Шарахнув по стенам в самом верху лестницы — может быть, кого рикошетами заденет, я вскочил и бросился со всех ног, догоняя Патриса.
Следом бахнула граната, как раз там, где я должен был быть — но узкая, извилистая и идущая вниз улица спасла меня. Я бежал со всех ног, за спиной стреляли, визжали рикошеты. Кто-то распахнул ставни, на противоположную стену ударил свет — но высунуться не успел — я ударил короткой очередью по ставням, на всякий случай и пробежал мимо.
— Александр! — выкрикнул я свое имя и одновременно оперативный псевдоним для французов, перед тем, как выбежать к небольшой площадке, где стоял Ситроен. Нервы у всех на взводе и бабахнуть по мужику с Калашниковым, выбежавшему из темного переулка, где идет стрельба — да запросто. Особенно сейчас, когда генерал в их руках, только сейчас я подумал об этом, что я французам больше и не нужен и списать меня на случайную пулю они могут за милую душу. Но думать об этом надо было тогда, когда я отдавал генерала Патрису, а сейчас…
А сейчас я выскочил на площадку, пулями меня никто не встретил — потому что было не до того. Дидье стрелял одиночными в высоком темпе куда-то влево, в сторону дороги, откуда мы приехали, Патрис и водитель стреляли вправо, туда, куда мы должны были ехать. Винтовка и два пистолета-пулемета и патронов не жалели…
— Это я!
Дидье на пару секунд прекратил огонь, чтобы я мог запрыгнуть за машину.
— Что?!
— Попали! — французский офицер непрерывно стрелял, лицо его было остервенелым, вспышки дульного пламени мелькали как в стробоскопе — со всех сторон обложили! Тут их как блох!
— Прорываться надо!
— Через десять минут подкрепление будет! Уже вызвали!
— Они хотят убить его, мы все тут подохнем!
Дидье выругался на дикой смеси языков, принятой в интернациональном, в общем-то, французском Легионе.
— Садись вперед! Сейчас поедем!
Как я догадался? А никак. Просто бой был очень уж серьезный… эти при опасности скрываются, разбегаются как крысы, а тут сцепились и всерьез. Что им мешает тормознуть группу парашютистов, идущую на помощь, а то и сбить вертолет?
А на тут и десяти минут не дадут — площадка в самом центре Касбы, подойдут со всех сторон и расстреляют. Вместе с генералом.
Снова загремел СИГ, я побежал на другую сторону машины, чтобы сесть на правое переднее сидение — и увидел. На площадку выходил торцом дом, он был восьмиэтажным с нашего торца и пятиэтажным с противоположного — вот какие тут были крутые улицы. И на крыше его, в темноте, что-то шевельнулось.
— Top! Didier, тop! — заорал я, упал на колено и вскинул автомат.
Не знаю, чья пуля убила этого урода — наверное, все же Дидье, потому что у него был термооптический прицел, а у меня только мои собственные глаза. Две очереди скрестились на козырьке крыши — и через секунду молния ударила, но не по машине, а у самого подножья дома, лопнул пламенем гранатометный заряд, и каким-то чудом в меня не угодил не один осколок. А еще через долю секунды, через тьму пролетело и тяжко шмякнулось об асфальт тело гранатометчика.
— Fisa!!![37].
Я ввалился на переднее сидение Ситроена — и дверь сама захлопнулась за мной, машина рванулась в узкий проулок, который теоретически, после нескольких поворотов должен был вывести нас на седьмую национальную.
Ситроен — машина на удивление просторная, двигатель был форсированный и наш водитель, выставив подвеску по высоте на максимум, жал по улицам, не жалея ни себя ни нас, ни машину. Патрис, ругаясь во весь голос, рылся в чем-то сзади.
Сколько осталось в автомате, я не знал, по моим прикидкам никак не меньше тридцати — но так не годилось. Я сунул руку к трансмиссионному тоннелю — в наших машинах обычно там крепят автомат. Крепление там было, а вот автомата там не было.
— Прене-ле![38] — на колени мне плюхнулся переданный сзади дробовик Атчиссона с барабанным магазином. В этот момент, салон машины сзади осветили фары, раздался треск, который я уже слышал, но не придавал этому значения. Мотоциклетный двухтактный двигатель, и не один!
— Фио![39].
Мотоциклисты. В отличие от автомобилей мотоцикл, кроссовый, среднеобъемный мотоцикл — самое лучшее, что можно придумать для этих ублюдочных улиц. Прыгает по ступенькам как козел, не страшна никакая теснина. Двое, водитель и стрелок с автоматом, на обоих черные шлемы — не опознать, если так. Слышал, что легионеры тоже так пытались — но здесь своих знают, бросить камень или веревку вдруг натянуть — запросто.
Машину нашу бедную хрястнуло об стену в крутом повороте, и в этот же момент и Дидье и Патрис открыли из салона огонь по преследующим нам мотоциклистам. Салон наполнился грохотом очередей — и в этот момент кому то удалось хлестануть по салону спереди. Из автомата. Машина пронеслась мимо — но дело было сделано, все стекло пошли трещинами и дырами, а водитель был точно ранен. Били как раз по водителю, чтобы остановить машину.
Я схватился за руль, чтобы удержать машину, хотя куда ехать в этом безумном лабиринте — не представлял совершенно.
— Лассе![40] — прохрипел водитель, имени которого я не знал.
Машину ударило о стену еще раз, она все таки вошла в очередной поворот, царапая бортами каменные стены Касбы и высекая искры. Я исхитрился ударить изо всей силы ногой — и вывалил остатки лобового стекла, потому что видно не было совершенно.
Впереди показался поставленный поперек дороги развозной Берлье, он перекрывал дорогу совершенно, не оставляя ни единого шанса проехать — и от темной туши машины в нас летели пули.
— Эмбуш!
Я не знал что делать — но знал, что с раненым водителем шансы проехать точно равны нулю, а пули уже летели в нас. Поэтому, я сделал то единственное, что мне показалось правильным в такой ситуации. Пригнувшись, чтобы пули попадали в моторный отсек, а не в меня, я нащупал руль и резко рванул его вправо, чтобы остановить машину и заблокировать дорогу. Пройти не пройдем, но так между нами и этими ублюдками будет хотя бы машина.
Естественно, ничего не получилось. Меня бросило вперед так, что чуть дух не вышибло, а машину не развернуло — но она сильно помяла крыло об стену и с грохотом и треском отрикошетила от нее, продолжая нестись на Берлье, только с куда меньшей скоростью. Тормозить было некогда и вообще предпринимать что либо было тоже некогда — и через секунду наш Ситроен аккуратно ткнулся аккурат в кабину Берлье.
Меня швырнуло вперед вторично, но я к этому был готов и на месте удержался. Стрелки же, прятавшиеся за Берлье огонь прекратили, то ли испугались, то ли удар по Берлье их отбросил от машины. Этим шансом я и воспользовался — схватив автомат, я высадил все, что оставалось в магазине по грузовику, не видя даже, куда стреляю, просто чтобы осадить, если у кого-то возникнет гениальная идея забраться с автоматом на крышу Берлье и пострелять нас всех. Ни Дидье, ни Патриса в машине уже не было и я, откинув спинку сидения, полез назад, потому что выскакивать через переднюю дверь мне вовсе не улыбалось.
Пахло гарью, дымом — сейчас что-то или загорится или взорвется.
Водитель неподвижно сидел на своем месте, свесившись на руль.
Мертв? Неважно!
Откинув и его сидение назад, я потащил его с водительского места, потом, прикрывшись распахнутой дверцей — вытащил его из машины. Дидье и Патрис уже успели занять позиции на той стороне узкой улочки, Патрис вел огонь очередями из короткого Миними, не давая бандитам за Берлье опомниться, Дидье стрелял в ту сторону, откуда мы при ехали из винтовки, одиночными. Ориентируясь по вспышкам, я и побежал, таща на плечах нашего водителя и чувствуя, что еще немного — и не выдержу, зря я связался с этим делом. Уже не пацан, не оперативник…
— Нок ля порте![41] — проорал Дидье, перекрикивая даже рокочущий пулемет.
Сначала я не понял — про какую дверь он говорит. Только потом дошло — более темный прямоугольник на стене это и есть дверь, здесь почему то нет ни подъездов, ни ступеней, ничего — просто дверь в стене.
Дверь вывалилась после двух выстрелов картечью и пинка, мы ввалились внутрь и как раз вовремя — у Патриса кончилась лента в пулемете, и другой не было. К моему удивлению — оружие же должно быть закреплено за ними — он просто бросил тяжелое, мгновенно ставшее бесполезным тело пулемета в темноту подъезда, достал свой пистолет-пулемет, принял у Дидье тело генерала, взвалил его на плечо…