Генерал долго молчал, чтобы унять свой гнев.
— Мне нужно допросить этого человека. Возможно, это все же не пустышка.
Генерал кивнул, и я понял — они не смогли.
— Этот парень ваш. Предупреждаю, что весь разговор пишется.
— Его сильно помяли?
— Есть немного. Но не перестарались. Говорить он будет.
Неизвестный, которого мы взяли, сидел голым, привязанным к стулу, привинченном к полу в тесной и душной камере, в камере пахло страхом, кровью и блевотиной, последних двух субстанций было достаточно и на полу. Стул был металлическим, от него отходил толстый черный кабель, который шел к стоящему в углу трансформатору, негромко гудящему, а от трансформатора шел провод к розетке в стене. Еще у стены стоял стол со старомодным кассетным магнитофоном и микрофоном, а перед неизвестным стоял юпитер, применяемый в синематографе для освещения. Сейчас он был выключен и горел верхний свет.
Испытывал ли я жалость к этому человеку? А ничуть! Больше года я прослужил в Персии после того, как Его Величество изволили присоединить Персию к России на правах автономного образования. За мной была вся Персия… я должен был понять, что происходило в них при правлении Шахиншаха, что происходит в них теперь, на кого из "старой гвардии" можно опереться, кого просто уволить, а кого расстрелять от греха подальше. Помните, рассказывал о визите в пыточную тюрьму САВАК и как там людей раскатывали асфальтовым катком? Так это еще не самое страшное, в основном благодаря этой работе у меня теперь седина в волосах и ни к черту нервы. Вот только после свержения САВАКа произошло такое, что… И этого подонка — явно имеющего какое-то отношение к происходящему — я бы и сам с удовольствием током попытал.
Были, конечно, еще мотивы. О них позже… сами поймете.
Неизвестный то ли был без сознания от жары и пыток, то ли просто играл, что он без сознания. Заметив на столе, где велась запись допроса, бутылку воды — я налил стакан, вылил пытаемому на голову. Он застонал, открыл глаза.
— Доброго времени суток, сударь… — сказал я по-русски.
Испугался. Видно, что испугался.
— Не ошиблись. Я русский. Не ожидали?
— Почему?
А ты, гад…
Это был тот, второй, кто был в машине. Тот, чей разговор нам удалось прослушать. Тот, с акцентом Западной Персии…
— А такие как вы никогда не ожидают, что сделанное — к ним же и вернется. Стадион. Вспомнили?
— Я не знаю, о чем вы. Воды…
Я поднес бутылку к губам, неизвестный жадно высосал все, что там оставалось.
— Начнем с самого простого. Ваше имя?
— Имя?
— Да, имя.
Неизвестный задумался.
— Имя у меня есть.
— Какое же?
— Пошел ты! Как тебе такое имя?
Разговор шел на английском.
На этом месте — я должен был ударить допрашиваемого. Или включить ток. Но я не сделал ни того, ни другого. Я думал.
Передо мной был не араб. И не перс. И вообще — не мусульманин. При этом — я был уверен, что именно этот урод — был в одной машине с генералом Тимуром и говорил с ним. Явно не о погоде…
— Асм шома чист? — спросил я, задавая наиболее распространенные и общеупотребимые вопросы, — шома ахлем коджа астид? Шома четур асти? Шома фарси харф мизанид?[49].
Хотя неизвестный прикинулся, что ни хрена не понимает, по глазам я понял — дошло! Понимает!
— На каком языке ты хочешь говорить? Инглиш? Эспаньол? Дойч? Франсе? Итальяно? Фарси?
Нельзя сказать, что я говорил на всех этих языках. Но многое понимал — как и все аристократы, вынужденные много путешествовать. Тот же испанский — благодаря знакомству с Марианной у меня был на довольно высоком уровне.
— Ты не можешь говорить? Хорошо. Надумаешь — скажи.
Обычно — подозреваемый понимает, что полицейскому нужно его признание — и получается, что полицейский в каком-то смысле зависит от него. Моей задачей сейчас было показать, что это не так.
— Вспомнишь свое имя, дай знать.
Я постучал в дверь, чтобы меня выпустили.
— Интересный вы человек, адмирал Воронцов…
Я вздохнул. То же самое — я слышал два дня назад совсем при других обстоятельствах. И от кое-кого, кто привлекательнее Молота Ислама.
— Да и вы, сударь, совсем не так просты, как кажетесь…
Генерал ничего не ответил…
Мы сидели на верхнем этаже виллы Сусини. Широкий балкон, на котором нам накрыли стол и подали чай — был полностью отрезан от внешнего мира прочной сеткой, и казалось, что ты в заключении…
— Кто этот человек? — снова попробовал Бельфор.
— Не генерал Тимур — устало сказал я — неужели вы думаете, что я стал бы скрывать от вас его имя?
— Думаю.
— Дело ваше. Думайте, что хотите…
Мы пили чай и присматривались друг другу. Это было тяжело… ни один из нас не доверял другому ни на грамм. То, что произошло почти сто лет назад — незримо стояло между нами…
— Почему вы покинули Мексику?
Генерал презрительно сплюнул на пол.
— Мне нет дела до этих людей. Они не хотят жить.
— Не хотят жить, генерал?
— Вот именно…
Генерал щелкнул пальцами, приказывая принести еще чая. Чай здесь был отличным, крепчайшим.
— Когда нас… нас просто выбросили здесь, месье, мы выстояли по одной простой причине. Нам негде было жить. У нас не было страны. Мы никому не были нужны.
Я пожал плечами.
— Вас принимала Аргентина. Штаты. Даже мы.
— А… бросьте. Это предатели. Те, кто предал Францию и бросил ее на произвол судьбы Настоящие патриоты собрались здесь, выброшенные на африканский берег и решили: к черту весь мир, если у нас нет больше земли для Франции — значит, Франция будет здесь. А там — нет ни одного человека, который бы держался за свою землю. Любой думает, как разбогатеть и сбежать. Они не хотят жить.
— Ну, Альварадо же не сбежал…
— Альварадо…
Генерал о чем-то задумался. Потом перевел стрелки.
— А почему вы ввязались в это дерьмо в Персии?
— Молот Ислама меня спрашивает об этом?
— Вы цацкаетесь со своими муслимами, скажу я вам. С этим — у вас будут проблемы. Скорее раньше, чем позже.
— Как думаете, почему ислам так популярен среди бедняков? — вопросом на вопрос ответил я.
— А… Они просто не желают вылезать из своих деревень…
Я покачал головой.
— Поменяйте местами причину и следствие. Ислам — религия общины. Община — способ самозащиты людей от того, что вы отнимаете у них землю. Дайте им возможность зарабатывать на жизнь — это отвратит от ислама больше людей, чем пули.
Генерал зло смотрел на меня.
— Вы говорите как социалист.
— Нет, как практик…
Идиоты… Франция вообще страна больших идиотов, мы хорошо изучали ее историю. Держава, претендующая на мировое господство — свалилась в революцию. Трибуналы, выносящие смертные приговоры за "отсутствие гражданских чувств" — надо же придумать. Озверевший народ… захватив одну из придворных дам, они отрубили ей голову на гильотине, и кому-то пришла в голову идея преподнести голову сей дамы в подарок Королеве, которая тоже ждала казни. А по пути — они завернули к куаферу, чтобы тот изобразил на отрубленной, измазанной кровью голове некое подобие придворной прически. Вот таков был этот народ — ничуть к сему времени не изменившийся[50]. И жаль — что в то время не было Антикоммунистического фронта.
Недобрый — и становящийся все более недобрым разговор — прервал человек в белом халате, накинутом поверх военной формы. Они все здесь так ходили… врачи долбанные.
— Он раскололся, месье генерал — сообщил человек — дал слабину.
— Что он говорит? — быстро спросил Бельфор.
— Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.
Генерал остро глянул на меня.
— Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?
— Слово чести.
— Хорошо — решил генерал — постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…
Француз постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем — переборщили…
Я постучал в дверь — мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
— Приведите его в порядок — сухо сказал я — позовите врача. Так я работать не буду.
Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…
Пришел врач. Точнее — армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек — был кем-то другим, он родился не на Востоке — готов был поклясться.
Француз постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем — переборщили…
Я постучал в дверь — мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
— Приведите его в порядок — сухо сказал я — позовите врача. Так я работать не буду.
Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…
Пришел врач. Точнее — армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек — был кем-то другим, он родился не на Востоке — готов был поклясться.
— Месье…
В глазах санитара я уловил некую нотку сочувствия мне. Должно быть тяжело здесь работать человеку, который давал клятву Гиппократа.
— Мы сделали все, что возможно. Только не использовали обезболивающее, это может повредить допросу.
— Он не свалится в шок?
— Нет, если только не продолжить.
— Хорошо, благодарю.
Санитар кивнул и вышел. Со стуком закрылась дверь. У меня был, по сути, только один козырь — прослушанный в машине разговор. Из которого я понял, далеко не все — все-таки не так хорошо знаю фарси, как хотелось бы.
— Продолжим с чего начали — сказал я — ты слышишь меня? Какой язык предпочитаешь?
— Можем… — неизвестный скривился от боли в зубах — говорить на твоем. На русском.
— Откуда ты его знаешь? — поинтересовался я.
— Учил… в школе.
— Ты русский?
— Неважно…
Идиоты. Эти идиоты решили, что самая лучшая пытка для человека, который должен заговорить — это сверлить ему зубы, а потом воздействовать на зубные нервы током. И нас — они называют варварами…
— Мы можем общаться письменно. Хочешь, дам карандаш и бумагу?
Неизвестный усмехнулся. Кивнул в сторону стекла.
— Что ты хочешь?
— Что я хочу… я назову тебе свое имя. Настоящее. Россия потребует моей выдачи.
— Есть за что?
— Есть…
— Говори.
Неизвестный скривил губы в улыбке.
— Ротмистр… Ежи Соболевский… теперь иди в посольство и… сообщай… москалина…
Сказанное было столь невероятно, что я подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо этого человека. Нет… совсем не похож.
— Ты лжешь.
Дело в том, что историю ротмистра Соболевского я хорошо знал. Хотя и не имел к этому прямого касательства.
Ротмистр Соболевский был другом Цесаревича Бориса, наследника польского престола, мужеложца и отцеубийцы. Который таинственным образом исчез из Польши, когда рокош подходил к концу, и до сих пор его не удавалось отыскать. Цесаревич собрал возмутительную компанию, почти что банду — и вместе они куролесили по Варшаве. В их числе был и кавалерийский ротмистр Соболевский.
Кроме того, ротмистр Соболевский был еще и зятем князя Священной Римской Империи Людвига Радзивилла. Который служил казначеем при Польском дворе Романовых. И при котором — пропала большая часть польской казны…
— Сообразил? — проговорил Соболевский — вижу… сообразил. Иди в посольство и требуй…
— Требовать вы будете дома, сударь. Мне нужно что-то еще.
— Что… тебе нужно еще?
— О чем ты говорил с Тимуром.
— Перестань… не знаю никакого Тимура.
— Знаешь. О чем ты с ним говорил. Ты говорил с ним про деньги, так? Деньги, пайса. Где ты научился фарси?
— Какой… фарси.
— Язык. На котором в Персии разговаривают. Фарси. Не ври мне, иначе я не смогу тебе помочь. Вы ехали по дороге и говорили про деньги. Где скрывается генерал Абубакар Тимур.
— Я … его… не знаю…
— Мы не там ищем?! Где он скрывается? Он скрывается в Италии?
— Я … его… не знаю…
— Врешь! Где он скрывается? Кто ему помогает? Мы не там ищем? Кто ему помогает — католики? Ему помогает Ватикан?
То, что произошло потом — я запомнил на всю жизнь. Корил себя… хотя и понимал, что как бы я не задал вопрос — блок бы сработал. Блок в памяти, вложенный туда неведомыми охранителями, неведомыми мудрецами, он — и сыр, он — и мышеловка, он — и мышь, все в одном. Пара слов — и все кончено: сторожок высвобождает пружину и ловушка захлопывается. Финита. Возврата — нет.
Ротмистр весь побелел, как при сердечном приступе, из горла его исторгся такой рев, какого я никогда не слышал от живого существа, это был то ли вой, то ли рев, то ли крик о помощи. Я бросился к нему, понимая, что поздно, что дело сделано, ловушка захлопнулась и возврата нет. Было уже поздно — ротмистр выгнулся на стуле, как будто его ударило током, я захватил его голову, за спиной лязгнул засов, в камеру ворвались сразу несколько человек, кто-то попытался оторвать от умирающего ротмистра меня. Я хотел крикнуть, чтобы держали голову — но кто-то профессионально просунул мне дубинку под подбородок, надавил — и у меня перехватило дыхание. Обе руки были заняты — и ничего сделать я больше не мог. Когда на меня навалилась тьма — ротмистр был еще жив…
— Зачем вы его убили?
Генерал Бельфор стоял передо мной — прямой как палка, крепкий как горы, и ни в его позе, ни в его голосе, ни в его взгляде не было ни капли сочувствия или понимания. Стойкий оловянный солдатик, намеренный довести дело до конца.
— Я его не убивал… — устало сказал я.
— Не лгите! Вы его убили! Он что-то хотел сказать и вы его убили! Вы его задушили, мать вашу!
— Зачем… Я мог убить его там, на улицах Касбы. И никто бы не узнал об этом. Зачем мне это?
— Вы бросились на него и стали душить! Вы в своем уме?! Может, у вас боевая психотравма, я слышал, что выбыли сильно контужены?
— Он попытался покончить с собой.
— Покончить с собой? Я похож на идиота, месье Александр? Человек, прикованный к допросному креслу, фактически — связанный по рукам и ногам пытался покончить с собой!?
— Вы не хуже меня знаете исламистов, генерал. Для них смерть — это путь к Аллаху. Можно мне воды?
— Вы не получите никакой воды и вообще не выйдете на свободу до тех пор, пока не ответите на вопросы.
— Дело ваше… Если вы намереваетесь пытать подданного Российского Императора — дело ваше. Смотрите, не перестарайтесь.
Генерал не успел ничего ответить — в дверь постучали.
— Сидите здесь. И попытайтесь выдумать такое объяснение своему поведению, которому бы я поверил.
Генерал Бельфор вышел в коридор, горело только аварийное освещение, там стоял врач и еще один офицер.
— Что скажете, мсье Дюкло?
— Интересный случай… — сказал Дюкло, по привычке протирая руки пропитанным дезинфицирующим раствором носовым платком[51], — я бы хотел взять тело на кафедру и поработать с ним, вы не возражаете?
— Возражаю. По крайней мере, пока. Но можете работать здесь, здесь тоже есть морг. Что скажете?
— Очень интересный случай, мсье генерал. Ему сломали шею, но клиническая картина не сходится. На шее я не обнаружил следов.
— То есть? — не понял генерал.
— Когда вы ломаете шею человеку, вы должны использовать либо собственные руки, либо веревку, либо что-то в этом роде. Нужно приложить усилие, значительное усилие — на коже, на тканях должны остаться следы и кровоподтеки. От всего остаются следы. Так вот — в данном случае — никаких следов нет, даже малейших.
— Он мог применить какой-то захват.
— Следы все равно бы остались, только в других местах. Я осмотрел все — следов нет. Кроме тех, которые оставили вы.
— А вы не могли перепутать?
Врач оскорблено покачал головой.
— Хорошо, хорошо… — примирительно поднял руку генерал, — так каково же ваше заключение, мсье Дюкло?
— Случай интересный, я не могу дать заключение сразу, нужны дополнительные исследования. Но я бы сказал — предварительно, мсье генерал, только предварительно — что он сам себе сломал шею.
— Вы понимаете, что говорите, мсье Дюкло?
— Понимаю, мсье генерал. И еще…
— Да?
— Кажется, вы перестарались. Я имею в виду при пытках. У этого человека кровяное давление поднялось настолько, что в глазах полопались все капилляры, они полны крови. Я, конечно, не буду этого упоминать, но…
— Этот человек после последнего сеанса был жив и разговаривал минут пять.
Врач усмехнулся.
— Зачем вы это, мсье генерал? Я знаю правила. Этот человек после того, что вы с ним сделали, не мог ни с кем разговаривать. От кровотечений он ослеп, я уверен, что при вскрытии мы обнаружим сердечный приступ или кровоизлияние в мозг или то и другое разом. Я же предупреждал ваших палачей о том, что перед допросом надо хоть давление у человека померить. Иначе он может умереть и ничего вам не скажет.