Вертолет — висел чуть в стороне, расстреливая с пулемета, установленного в бортовом люке старую церковь. Он висел кабиной в противоположную сторону от того места, где залег Паломник и хвостовым ротором к нему. Лопасти бешено вращались, поднимая пыль. Гражданский вертолет, одна из моделей Аугусты, красного цвета.
Хвостовой ротор!
Вертолет — смертельно опасный противник для боевого пловца, действующего, что на суше, что в воде, поэтому борьба с вертолетами — первое, чему их учили. Самая уязвимая точка вертолета — не кабина, не турбины — а хвостовой ротор. К нему ведет длинный, не дублированный и находящийся под нагрузкой вал, с сам хвостовой ротор приводится этим валом через редуктор, в котором есть смазка. Даже автоматная пуля может повредить этот редуктор, масло вытечет и тогда до катастрофы останется максимум несколько минут… и то вряд ли. Вертолет начнет беспорядочное вращение вокруг своей оси, и…
Паломник вскинул пулемет и открыл огонь по хвостовому ротору. Он выпустил не меньше сорока пуль, прежде чем в вертолете кто-то что-то начал понимать. Вертолет начал разворачиваться в его сторону, чтобы обдать его градом пуль из бортовой установки… Паломник залег за стеной, надеясь, что пули ее не пробьют. Но вертолет так и не открыл огонь. Паломник лежал и слышал, как раздался какой-то треск… а меньше чем через минуту что-то с грохотом упало совсем неподалеку…
Капитан Марио Галеано лежал рядом с разгромленной церковью… и хотя он был еще жив. По всему было видно, что это — ненадолго. Опытный взгляд Паломника — моментально сказал ему, что капитану Галеано, его наставнику и учителю в отрядах — не поможет уже никто и ничего.
Винтовки у него не было. Невдалеке — догорал вертолет…
Увидев Паломника — капитан попытался встать и не смог. Паломник опустился на колени, достал аптечку, начал обрабатывать его раны. В живот попало не меньше двух пуль плюс — возможна травма позвоночника и еще одно ранение — выше, в мягкие ткани. Возможно, даже двух пакетов, которые были у Паломника — не хватит…
Надо сделать укол — от болевого шока гибнет больше солдат, чем от самих ранений.
Капитан — оттолкнул руку со шприц — тюбиком.
— Не надо…
— Молчите…
— Не надо. Я… не смогу говорить.
— И не надо. Надо…
Капитан снова дернул рукой.
— Не трать… Все равно… не поможет.
— Да пошел ты…
— Перетащи меня… в церковь. Я хочу… умереть там…
Паломник понял, что все бесполезно. Начал раскатывать плащ-палатку, чтобы уложить на нее капитана.
В церкви, несмотря на пулеметный обстрел, было удивительно покойно. Через дыры в стенах, проделанные пулями крупнокалиберного пулемета сочился свет. В лучах света — плавали пылинки, тянуло дымом с места падения вертолета…
Капитан все еще был в сознании.
— Помолись… за меня… — сказал он.
Паломник отрицательно покачал головой.
— Я больше не верю.
— Помолись… как сможешь… твоя вера крепче… многих. Ты страдал за нее… и воевал за нее…
— Я страдал из-за предательства.
— Ты страдал… из-за веры… — сказал капитан — иногда, я думаю… неужели Христос хотел того… что мы делаем сейчас.
— Наверное, нет…
— Ты прав… нет. Тех, кто сегодня служит мессы, он выгнал бы… из храмов, как выгнал менял. Помолись… а я тебе все расскажу.
Паломник посмотрел по сторонам — на стене, рядом с ним было совсем не поврежденное изображение Святой Вечери. Чуть наивное — Христос и его ученики были изображены рыбаками, как и те, кто строил эту церковь. Но это изображение в расстрелянной из пулемета церкви было дороже, чем алтари в храмах Ватикана. Паломник был уверен в этом, потому что изображение это — простые люди писали с любовью. Алтари в ватиканских храмах писали за большие деньги… и что угоднее Господу.
Паломник молился, обращая к Господу простые, но честные слова, прося его о помощи и обещая покарать тех, кто нес на этой земле зло. И слушал лежащего рядом с ним на плащ-палатке умирающего капитана.
Примерно через полчаса — Паломник вышел из церкви. Посмотрел на восток… там горела подожженная разлившимся вертолетным топливом пересохшая трава. Пожар распространялся.
Пулемет за спиной, винтовка в руках — Паломник широким шагом направился на восток, к побережью. В его ушах — по-прежнему звучал голос капитана, говорившего то, во что разум отказывался поверить…
Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести[77].
Клянусь, что задуманное мною не зло.
Клянусь, что все содеянное мною не зло.
Просто — они должны поплатиться…
Время настоящее
11 июня 2014 года
Милан, Централе
— Синьорина…
Ночь. Автомобиль. Жадные лапы… вонючая борода… мерцание огней в окнах машины.
Каир.
— Синьорина…
Крис очнулась, видимо, с криком — потому что побеспокоивший ее мужчина, с сумкой на ремне через плечо, как у почтальона — отшатнулся, а все в вагоне посмотрели на нее.
— А…
— Вам плохо? Вызвать врача?
Она пыталась понять, где она. Язык был не английский — певучий, мелодичный, богатый. В окне слева — мелькали однотипные, обделанные сайдингом коробки производственных корпусов, была видна большая, скоростная, автомобильная дорога, по которой в несколько рядов шли машины. Она сидела в кресле, похожем на самолетное.
Поезд. Да… поезд. Она в Италии. В Италии. Италия…
— Что? Нет, нет… спасибо.
Человек с сумкой почтальона посмотрел на нее подозрительно — и тут она поняла, что заговорила с ним по-английски, а бедняга, наверное, не понимает этот язык. Но он наверняка понял, что она хотела сказать: отрицание почти во всех языках мира выражается словом, начинающимся на "н". Ноу в английском, найн в германском, но в итальянском, нет в русском.
— Ваш билет, синьорина.
— Что? Коза? Коза?
— Билет, Билет… — человек с сумкой почтальона показал блестящий массивный предмет, который почему-то вызвал у Крис ассоциацию с орудием пыток — la biglietto.
— О, си — Крис порылась в большой сумке, которую носят журналистки и проститутки и протянула кондуктору билет. Тот щелкнул своим предметом, оставив несколько неровных дырок.
— Скузи — сказала Крис — простите.
— Ниенте аффато. Бон вояджио, синьорина…
Кондуктор направился заниматься другими пассажирами. Крис еще раз взглянула в окно — заселенные территории, автомобильная дорога, небольшие городки. Милан. Она едет в Милан, по делу…
Порывшись в сумке, она вытащила косметичку, посмотрела на себя в зеркало. Что же… если кому-то нравятся ведьмы… тот на нее наверное клюнет.
Поезд шел с большой скоростью…
Милан…
Насчет этой вынужденной поездки она испытывала… смятение, скажем так, это чувство нельзя было описать какими то простыми словами. Она была растеряна, выбита из колеи, зла прежде всего на себя. Она упустила репортаж, который мог принести ей всемирную известность — хотя в душе понимала, что вернее всего попытка получить этот репортаж привела бы ее в неглубокую могилу. Она встретилась с такими людьми, с которыми раньше не встречалась — с русскими дворянами, флотскими офицерами. Она прикоснулась — только прикоснулась — к какому то темному, неоднозначному, страшному — и все же пугающе привлекательному миру. Миру с людьми, вооруженными автоматами, миру, требующему постоянно оставаться в напряжении, миру, где ты сегодня на авианосце — а завтра во враждебной стране один, за сотню километров от любой возможной помощи. Миру, где люди готовы не раздумывая убить за то, во что верят, а при необходимости — и умереть. Миру, где обычные, в общем-то, люди делают чудовищные вещи, оставаясь при этом обычными людьми. Этот мир пугал ее — но в то же время она дорого бы дала за то, чтобы вновь прикоснуться к нему.
И — она сама в этом никогда бы не призналась — из головы у нее никак не шел этот странный русский дворянин — адмирал, который при необходимости может, не задумываясь убить несколько человек — а уже через час вести светскую беседу, очаровывая женщину за столом. Она не знала, что такие люди существуют, и не могла его понять, как не пыталась.
Крис не была дворянкой и не знала, что такое военное дворянство. Единственный дворянин, которого она знала до этого — носил черный шарф, обожал злобные проделки и едва удерживался от того, чтобы не вылететь из Кембриджа, где учился. В ее понимании — дворянство превратилось в некий анахронизм, игру для больших мальчиков, где все называют друг друга как-то по-дурацки и выполняют не менее дурацкие, ничего не значащие ритуалы для того, чтобы подчеркнуть свою мнимую исключительность. В Британии — испокон века отношение к любым чудакам очень толерантное. Но она и представить себе не могла, что существует другое дворянство.
Она прекрасно понимала, что движет этим человеком, потому что то же самое двигало ее рано погибшим отцом. Долг, долг и еще раз долг, эти четыре буквы определяли всю жизнь таких людей, придавали ей цельность и осмысленность. Долг заставлял таких людей совершать поступки, которые в любом другом случае являлись бы преступлениями — но в этом были только исполнением приказа. Вера в праведность того, что делаешь, в необходимость этого для страны — помогала таким людям не сойти с ума и оставаться таким, как есть.
Мать Кристины вышла замуж вторично. Ее отчим, какой-то специалист по инвестициям — быстро показал, каким мужчина быть не должен. Он зарабатывал деньги — но деньги были еще не всем в жизни — и Крис хорошо понимала, почему родители ругаются. Наверное, даже мать этого до конца не понимала — а она понимала.
В своей сумочке потом — она обнаружила десять купюр по тысяче рейхсмарок. Она не брала эти деньги и как там они оказались — она не знала. Помимо всего прочего — этот русский дворянин оказался и виртуозным карманником, правда, он не вытащил деньги из ее сумочки — а положил их туда. Этакий карманник наоборот.
Она не могла об этом думать. Но и не думать — тоже не могла.
Милан…
Поезд подходил к Центральному вокзалу, который в Милане так и назывался "Централе". Это был центральный вокзал для всей Италии, он был центром национальных железных дорог. Отсюда тянулись железнодорожные ветки по всему "сапожку", и именно отсюда, а не из Рима можно было уехать поездом в любую страну Европы. Если ты ехал поездом из Рима — то ты брал билет сначала до Милана, а здесь пересаживался на один из трансъевропейских экспрессов, идущих в Берлин, Женеву, Париж, Варшаву, Санкт-Петербург, Москву[78]. Сейчас — они были у самого вокзала, поезд замедлял ход. Рельсы двоились, троились, разбегались в разные стороны, сверхсовременный обтекаемый вагон жестко подрагивал на стыках…
Сентрале показался Крис просто огромным — он был больше, чем вокзал Ватерлоо, самый загруженный вокзал Лондона. Выстроенный по образцу и подобию Центрального вокзала в Нью-Йорке, Централе имел двадцать четыре платформы, в основном расположенные под землей — плюс еще те, с которых ходили pendolini, электрички. Купол, накрывавший железнодорожные пути был просто чудовищного размера: триста сорок один метр в длину, тридцать шесть метров в высоту. Правда, итальянская суматошность заявляла о себе и здесь — в виде постоянных криков через несколько платформ, ругающихся носильщиков с тележками, водителей такси, которые начинали приставать к тебе прямо на выходе из вагона и табло, на котором как минимум половина поездов числилась in ritardo, опаздывающей. В Италии никогда ничего не делалось вовремя, а часто — и не делалось вовсе, пока не припрет — поезда ходили вовремя только при немцах. Однако, жить здесь умели.
Крис, едва вышедшую из поезда осадили таксисты, bella signorina и ragazza неслось со всех сторон. Она выбрала на ее взгляд самого благонамеренного на вид и ошиблась — этот жгучий брюнет оказался не итальянцем, а цыганом, сбрившим усы. На юге цыганам не давала жить Коза Ностра — а вот здесь их было более чем достаточно. Они пошли к выходу, сопровождаемые завистливым и разочарованным свистом других таксистов. Цыган — таксист вытащил ее из толпы и уверенно повел за собой.
Они вышли на площадь Герцога Аосты, Duca d'Aosta, там было отведено специальное место для такси, но парковались там все, кто имел какие-то основания не опасаться полиции или парковочных контролеров. Цыган подвел ее к своему маленькому, но юркому и с довольно мощным мотором Чиквиченто. Правого переднего сидения не было совсем, вместо него было место для багажа, задние сидения были максимально сдвинуты назад. В сущности, такой тип такси был популярен в Латинской Америке, только там их делали на базе Фольксвагена Жука. В Европе такие такси не прижились, но только потому, что большинство европейцев были снобами и предпочитали постоять в пробках, недели ехать на такой маленькой, дамской машине. На самом деле — для Милана, как и все крупные города страдающего от пробок, такое такси было едва ли не идеальным: четыре метра длина и форсированный, девяностосильный двигатель.
— Куда едем, синьорина? — осведомился таксист, включая счетчик.
— Я… не знаю. Где у вас производят… recordo, я правильно произношу?
— Записи, синьорина?
— Ну, да. Записи… кто где родился, женился, умер… понимаете?
— А, да. Servizio Anagrafe, синьорина, вам нужно именно туда.
— Что это такое?
Общаясь с таксистом на некоем упрощенном общеевропейском диалекте, она выяснила примерно следующее: не так давно по указу Его Величества, не отмененному новой властью, все функции работы с населением, все записи, все архивы были собраны в одном месте, в одном органе с названием Servizio Anagrafe. Это было сделано потому, что все чиновники, если к ним обращались граждане, как могли волокитили дело, чтобы получить взятку за скорое его решение. Если же с ними работал точно такой же чиновник, как они сами — взятку с него требовать было бесполезно. В итоге — все обернулось еще большим бардаком, потому что в Servizio Anagrafe набрали черт знает кого, людей без опыта работы, и все чиновники остались на своих местах, и еще добавились. Все это таксист рассказал, эмоционально размахивая руками и осыпая власти такими проклятьями, какие не стоило бы озвучивать при даме. Впрочем, половину она не поняла и догадалась о значении этих слов только по злобному лицу и эмоциональному тону водителя.
Тронулись…
Из журналов — Крис много читала о возрождении Римской Империи. Но попав в Милан, самый промышленно развитый город Италии, где находятся офисы всех крупнейших итальянских корпораций — Она не могла отделаться от желания рассмеяться. Все ограничилось вывешиванием флагов и сменой формы и званий. Ну и, отправлением Короля в ссылку. А так… все одно и тоже, и это "все" совершенно не похоже на Империю. Машины лезут вперед, в воздухе какофония сигналов, ругань, эмоциональное жестикулирование сжатыми кулаками из-за руля и упоминания о самых нелестных жизненных моментах соседа по движению, о его родителях до десятого колена и все такое. В этом безумии — между машинами совершают самоубийственный слалом пешеходы, которым лень идти до перехода. Никто даже не пытается установить какой-то порядок или подчиниться порядку. Крис не была политологом или философом — но она инстинктивно чувствовала, что сильное государство, Империя начинается с единообразного порядка для всех и с подчинения граждан или подданных этому порядку, хотят они того или нет. В Берлине — а она прожила там почти год — за брошенный мимо урны окурок бывает штраф сто рейхсмарок, причем берлинцы, увидев, как кто-то бросает окурок — не постесняются подойти к полицейскому и показать на этого человека или позвонить в полицию. В Швейцарии — преступления и наказания бывают еще более дикие: например, можно получить штраф за то, что ты покрасил крышу дома не в тот цвет, в какой предписано или посадил на участке перед твоим домом что-то, что не разрешено, например яблоню. Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы в этих странах люди массово перебегали дорогу в неположенном месте. А здесь… итальянцы просто хотят жить так, как им удобно и необременительно. Да… необременительно. Они не хотят нести бремя. Бремя Империи…
Милан в отличие от многих итальянских городов имел довольно нормальную планировку, с прямыми улицами, достаточно широкими для того, чтобы движение не вставало как кисель в час пик. В городе поражало огромное количество бутиков, небольших магазинчиков и кафе, причем в кафе столики выставляли прямо на тротуар — и там были люди. В Берлине такого не увидишь потому, что немцы в рабочий день работают, праздношатающихся очень мало. Среди ярко оформленных витрин попадались такие, на которые Крис не прочь была бы взглянуть поближе — она была женщиной, а Милан был центром мировой модной индустрии, в таких вот бутиках и можно было найти настоящие жемчужины. Итальянские мастера любили женщин, баловали их, потому у них одежда получалась лучше, чем у британских мастеров haut couture, которые сплошь либо женщины, либо педики. И деньги у нее были, но, увы… была у нее и работа.
Еще поражала какофония сирен. Казалось, что весь город бросился в погоню за кем-то, вой сирен раздавался то тут, то там, один раз мимо них промчалась целая кавалькада Альфа-Ромео в сине-белой гамме — карабинеры! Крис выросла в Британии, где у полицейских нет оружия — поэтому от всего происходящего она поежилась и попыталась спросить, что все это значит. Водитель ударился в туманные объяснения, она поняла слово pazzo, сумасшедший — только не поняла, к кому оно относится. То ли к карабинерам, которые устраивают безумные гонки в центре города, то ли к кому, то, кто сошел с ума и теперь его ловят карабинеры. Как бы то ни было — Крис решила не продолжать этот разговор, тем более что они прибыли на место.