Почему она вызволила его? Просто решила совершить благородный поступок? Но все-таки почему выбрала именно его?
Что нужно ей от него? Нечто, погребенное в той, забытой его жизни? Если так, он отдаст ей все, что она пожелает. Ведь нет и не может быть на свете вещи, более ценной, нежели жизнь, которую она заново открыла для него.
Но что она ищет?
Взгляд его вновь обратился к вечернему пляжу, усеянному звездочками влюбленных пар; каждая
— свой мирок, скользящий по своей собственной орбите… Нет, Джейни не добивалась его — ни в неразлучных прогулках, ни в умиротворяющем покое совместных трапез, ни в долгом молчании вдвоем. Ни слово, ни жест, ни прикосновение не выдавали романтического увлечения. Любовь, даже потаенная и безмолвная, требует, жаждет, добивается. Джейни не требовала ничего. Она только ждала. И если она похоронила в его прошлом какую-то тайну, то не допытывалась — просто оставалась с ним рядом, чтобы не пропустить ее, если она вдруг вынырнет на поверхность. Но раз ей неизвестно его прошлое, почему тогда она ничего не спрашивает, не выведывает, как то делали Томпсон и Бромфилд? (Бромфилд? Кто это еще?).
Нет, здесь крылось нечто другое, то, что заставляло ее глядеть на влюбленных с такой сдержанной печалью. Так, должно быть, безрукий завороженно наблюдает за игрой скрипача.
Не сговариваясь, они повернулись друг к другу. Две шестеренки: она ведомая, он ведущий. И тогда дыхание покинуло их обоих и повисло между ними символом, обещанием, единое и живое. Целых два гулких удара сердца пробыли они единой планетой, в далеком космосе влюбленных, а потом лицо Джейни внезапно стало сосредоточенным — не затем, чтобы сдержать порыв, но чтобы не ошибиться.
И с ним произошло нечто — словно шарик твердейшего вакуума вдруг возник внутри него. Гип вздохнул, и охватившее их колдовство хлынуло вглубь, заполняя тот вакуум. Оба не пошевелились, лишь по лицу ее пробежала короткая судорога. Солнце садилось, они стояли друг напротив друга, лицо ее было обращено вверх, к Гипу, тут пятнышко тени, здесь блик солнца, и все оно было озарено ее внутренним светом.
Но колдовство исчезло. Их стало двое, вновь были он и она, так и не слившиеся в одно. По лицу Джейни пробежала тень досады. Гип почти понял
— Джейни ждала его, но этот короткий миг миновал и исчез навсегда, растаял в вечернем полумраке.
Они молча вернулись к аллее, к свету жалких тысячесвечевых ламп, к аттракционам и суетливому оживлению вокруг них. Где-то вдали за горизонт опускался истинный свет, совершая единственное сколько-нибудь значащее движение. Пусть игрушечные пушки палили теннисными мячиками в деревянные корабли, пусть вверх по склону бежали игрушечные собачки, пусть летели дротики в воздушные шарики… Подо всем этим Джейни и Гип погребли нечто сделавшееся настолько крохотным, что и холмика не осталось.
На специальном стенде стояла зенитная установка, со всеми поворотными устройствами, как настоящая. Можно было вручную прицелиться в искусственное небо из крошечной зенитной пушки, движения ее немедленно повторяла большая пушка на заднем плане. На полукуполе мелькали силуэты самолетов. Все вместе — и техника, и оформление — выглядело весьма соблазнительно и, надо думать, безотказно выуживало деньги.
Первым взялся за дело Гип. Сперва с легким недоумением, а потом с нарастающим и вовсе уж нескрываемым интересом он следил, как, повинуясь легким движениям его рук, ходил из стороны в сторону ствол зенитной пушки в двадцати футах от него. В первый самолет он не попал, во второй тоже, но двух выстрелов ему вполне хватило, чтобы определить систематическую ошибку прицела, и он принялся по одной щелкать все цели, вылетавшие в небо аттракциона. Джейни, как девчонка, захлопала в ладоши, служитель наградил Гипа памятным призом — глиняной в блестках статуэткой полицейского пса стоимостью едва ли не в пятую долю входного билета. Гип с гордостью принял подарок и пригласил Джейни попытать удачи. Уголком рта он шепнул ей:
— Целься на сорок в правом квадранте, капрал, а то феи дегауссируют взрыватель.
Глаза Джейни чуть сузились. Первую цель она сразила, едва та успела показаться над искусственным горизонтом, вторую и третью постигла та же участь. Гип радостно хлопнул Джейни по плечу. Следующую мишень она пропустила, а потом промахнулась четыре раза подряд. Сбила еще две — одну низко, а другую высоко и, наконец, в последний раз дала промах.
— Да, неудачно, — взволнованно проговорила она.
— Отлично, — галантно возразил он. — Сама понимаешь, как пристреляны эти пушки.
— Но ты-то выиграл приз!
— Ну и унылый барбос, во всем свете такого не сыскать.
Она перевела взгляд от его лица к статуэтке и хихикнула.
— Гип, ты весь перепачкался этими блестками. Знаешь что — может, лучше подарим ее кому-нибудь?
Они довольно долго бродили по парку, пока не отыскали лицо, истинно нуждающееся в подобной ценности, — одинокого мальца лет семи, меланхолично выжимавшего последние остатки масла и соли из кукурузной кочерыжки.
— А это тебе, — пропела Джейни. Ребенок, не обращая внимания на подарок, поднял к ней пугающе взрослые глаза.
Гип усмехнулся.
— Эх, сорвалось! — Он присел на корточки перед мальчишкой. — Давай поторгуемся. Ты не возьмешься за доллар отнести эту штуку куда-нибудь с глаз моих?
Ответа не последовало. Мальчик обсасывал кукурузный огрызок и не отводил глаз от Джейни.
— Крепкий делец, — ухмыльнулся Гип.
Вдруг Джейни вздрогнула.
— Слушай, давай-ка оставим его в покое, — сказала она, неожиданно посерьезнев.
— Этому типу со мной так просто не справиться, — добродушно возразил Гип. Он поставил статуэтку возле стоптанных ботинок мальчугана и затолкал долларовую бумажку в складку его одежды. — Очень приятно было встретиться с вами, сэр, — проговорил Гип, пускаясь за Джейни.
— Ну и фрукт, — проговорил он, нагоняя спутницу. Гип оглянулся. Ребенок все еще глядел вслед Джейни, хотя они удалились уже на полквартала. — Похоже, он на всю жизнь запомнил тебя… Джейни!
Широко раскрыв глаза, девушка замерла:
— Ах, чертенок! — выдохнула она. — В такие-то годы! — И резко обернулась назад.
Глаза явно подвели Гипа: огрызок, как ему показалось, сам собой вырвался из грязных ладоней и, стукнув огольца по носу, шмякнулся о землю. Дитя отступило шага на четыре с весьма нелюбезным определением на устах и, закончив речь непечатным пожеланием, исчезло в аллее.
— Фью! — с уважением присвистнул Гип. — А зачем тебе такие длинные уши, бабулечка? — спросил он скорее для того, чтобы замять неловкость. — Я, кстати, ничего и не слышал, кроме последнего коленца, которое он пустил.
— Не слышал? — переспросила она. Впервые в голосе ее почувствовалась явная досада. Он взял Джейни за руку.
— Забудем об этом, пойдем перекусим.
Она улыбнулась, и все исправилось.
Ядовито-зеленый павильончик с кое-где облупившейся краской, возбуждающая жажду пицца, холодное пиво. Усталость, тихое довольство, такси, что дожидалось их на остановке.
Они разбудили дремлющего водителя и назвали адрес.
— Интересно, я полностью вернулся к жизни или мне предстоит что-то еще? — бормотал Гип.
— Хочу тебе признаться, недавно мир был крохотным закоулком в моей голове, глухим и мрачным. А потом ты сделала из него комнату, затем город, а сегодня что-то огромное, ну как… — И, не найдя слова, он умолк.
Одинокий торопливый огонек встречной машины высветил ее улыбку. Он продолжил:
— Вот я и думаю, какой он на самом деле?
— Много больше, — отвечала она.
Он сонно откинулся на сиденье.
— Я отлично себя чувствую, — пробормотал он. — Джейни, я… — голос его осекся. — Мне плохо.
— Ты знаешь, почему, — спокойно отвечала она.
— Ну нет, — напряженно засмеялся он, — никому теперь не заставить меня заболеть. Водитель!
В голосе его хрустнула ветка. Шофер от неожиданности нажал на тормоза. Гипа кинуло вперед, он уперся рукой в спину шофера.
— Едем назад!
— Боже милосердный, — пробормотал шофер, разворачивая такси.
Гип обернулся к Джейни. Она сидела спокойно и как всегда чего-то ждала. Тогда Гип приказал водителю:
— Следующий квартал. Да, здесь. Налево. Еще раз налево.
Потом откинулся назад, припав щекой к стеклу, и внимательно приглядывался к темным домам на черных лужайках. Наконец произнес:
— Здесь. Вон тот дом с подъездной дорогой, там, где высокая изгородь.
— Подъехать ближе?
— Нет, — отрезал Гип. — Остановитесь подальше… здесь, чтобы хорошо его видеть.
Остановив машину, водитель обернулся:
— Приехали. С вас доллар и…
— Шшшш! — от этого звука водитель остолбенел.
— Здесь. Вон тот дом с подъездной дорогой, там, где высокая изгородь.
— Подъехать ближе?
— Нет, — отрезал Гип. — Остановитесь подальше… здесь, чтобы хорошо его видеть.
Остановив машину, водитель обернулся:
— Приехали. С вас доллар и…
— Шшшш! — от этого звука водитель остолбенел.
Гип вглядывался в очертания слабо освещенного белого здания, осматривал строгий фасад, опрятные ставни, дверь под козырьком.
— Теперь едем домой, — проговорил он наконец.
На обратном пути никто не проронил ни слова. Гип сидел, прикрыв ладонью глаза. В уголке, который занимала Джейни, было темно и тихо.
Машина остановилась, Гип рассеянно раскрыл дверцу перед Джейни. Такси отъехало. Гип замер, уставившись на деньги, пальцем передвигая на ладони монетки.
— Джейни?
— Да, Гип.
Они вошли в дом. Гип включил свет. Джейни сняла с головы шляпку и уселась на кровать, сложив руки на коленях. Она ждала.
Он так углубился в себя, что казался ослепшим. А потом, не отводя глаз от монет, стал просыпаться. Он сжал деньги в кулак, потряс им, а потом выложил монеты перед Джейни.
— Они не мои.
— С чего ты это взял?
Он устало качнул головой.
— Нет, они не мои. И никогда не были моими. И те, что потрачены на карусели, и на все эти покупки, даже на кофе по утрам. Считаю, что это взаймы.
Она молчала.
— Тот дом, — рассеянно проговорил он, — я был в нем. Как раз перед самым арестом. Это я помню. Я постучал в дверь, грязный, свихнувшийся, а мне скомандовали кругом, чтобы не попрошайничал. Не имел я тогда денег. У меня только и было, что… — Из кармана на свет явилась плетеная трубка, блеснула в свете лампы.
— Но с первого же дня, как я здесь оказался, у меня завелись деньги. Каждый день, в левом кармане пиджака. Прежде я не задумывался над этим. Это ведь твои деньги, Джейни?
— Твои. Забудем об этом, Гип. Это совершенно не важно.
— Что ты хочешь этим сказать? — отрубил он.
— Они мои, потому что ты дала их мне? — пронзительным лучом гнева он попытался прорезать темноту ее молчания.
Потом ощутил — она рядом, и ладонь ее легла ему на плечо.
— Гип… — прошептала Джейни. Он дернулся, и ладонь исчезла. Послышался легкий звон пружин — Джейни вновь опустилась на постель.
— Пойми, я злюсь не на тебя, я очень благодарен тебе. Но что-то не так, — выпалил он. — Я опять запутался: что-то делаю, а почему, сам не знаю. Просто приходится — вот и делаю неизвестно что. Словно… — он умолк, чтобы подумать, уловить нечто целое в тысячах обрывков, на которые вихрь безумия растерзал его «я». — И ведь знаю, что поступаю плохо, что не следует мне жить здесь, есть за чужой счет, получать деньги неизвестно за что… И… я же говорил тебе, что должен найти кого-то, но зачем, почему, — не знаю. Вчера я сказал… — он умолк, и в комнате какое-то время слышно было только его свистящее дыхание. — Я сказал сегодня, что мой мир, место, где я живу, — все время становится все больше и больше.
Теперь оно уже вмещает в себя тот дом, возле которого я остановил такси. Я вспомнил, что был там уже, измученный, и постучал, а мне велели убираться восвояси. Я кричал на них, а потом пришел кто-то еще. Я спросил их, я хотел узнать о…
Вновь молчание, вновь свист воздуха сквозь зубы.
— …детях, что жили там. Но у них не было никаких детей. И я вновь кричал, все переполошились, а я чуть успокоился. Я просил их просто сказать мне, объяснить, обещал, что уйду, я не хотел никому угрожать. Я сказал: хорошо, детей нет, тогда разрешите мне переговорить с Алисией Кью, скажите мне, где она.
Он выпрямился и с горящими глазами указал на Джейни трубкой.
— Видишь? Я помню имя — Алисия Кью! — он осел назад. — А мне говорят: «Алисия Кью умерла». А потом говорят: «Ох, да, после нее остались дети!» И объясняют, где их искать. Записали, а я куда-то засунул бумажку… — он принялся копаться в карманах, вдруг остановился и поглядел на Джейни. — Она была в старой одежде, это ты спрятала, да?
Если бы она объяснила, если бы ответила, все было бы в порядке, но она только наблюдала за ним.
— Ну, хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Вспомнил одно, вспомню и другое. А может, просто вернуться туда и спросить? Я прошел большой путь и остался в живых. Выяснить мне осталось немного.
— Кое-что все-таки осталось, — с грустью сказала она.
Он утвердительно кивнул.
— Говорю тебе — я знаю о детях, об этой Алисии Кью, о том, что все они перебрались куда-то. Остается узнать — куда. Это единственное, что мне надо. Там и будет он…
— Он?
— Тот, которого я ищу. Его зовут — он вскочил на ноги. — Его зовут…
— Сядь, — распорядилась Джейни, — сядь, Гип, и выслушай меня.
Он нерешительно сел и с укоризной поглядел на нее. В голове теснились уже почти понятные картинки и фразы.
— Ты прав, теперь ты в силах это сделать, — проговорила она, медленно, старательно подбирая слова. — Можешь хоть завтра отправиться в этот дом и разведать адрес. Только, поверь мне, то, что ты узнаешь, ничего не скажет. Поверь мне, Гип!
Он рванулся к ней, схватил за руки.
— Ты знаешь! — завопил он. — Я теряю рассудок, пытаясь выяснить, а ты сидишь и наблюдаешь, как я корчусь!
— Пусти меня, пожалуйста, пусти! Ох, Гип, ты не ведаешь, что творишь!
Тяжело поднявшись, он вернулся в кресло. Настал его черед ждать.
Она вздохнула и села. Растрепанные волосы и зардевшиеся щеки пробудили в нем нежность. Он сурово одернул себя.
— Только поверь мне на слово, — молила она.
— Поверь мне, пожалуйста!
Он медленно покачал головой. Она опустила глаза, сложила руки. Потом подняла ладонь, прикоснулась к краешку глаза тыльной стороной кисти.
— Видишь этот кусочек кабеля? — спросила она.
Трубочка оставалась на полу, там, где он ее выронил. Гип поднял ее.
— Ну и что?
— Когда ты впервые вспомнил, что это твое?
Он задумался.
— Окно. В тот миг, когда я вспомнил про то, как разбил окно. Я вспомнил об этом. А потом он… Ох! — отрывисто воскликнул он. — Тогда ты положила кабель мне в руку.
— Правильно. Восемь дней я вкладывала его тебе в руки. Один раз — в ботинок. Подкладывала на тарелку, в мыльницу. Щетку зубную в него однажды поставила. Каждый день не менее полдюжины раз, Гип!
— Я не…
— Правильно, не понимаешь. Я не могу тебя в этом винить.
Она наконец поглядела на него, и тут он осознал, насколько привык к этим обращенным на него внимательным глазам.
— Каждый раз, прикасаясь к этому куску кабеля, ты отказывался признать его существование. Просто разжимал пальцы, не хотел даже видеть, как он падает на. пол. Гип, однажды я положила его тебе в тарелку вместе с фасолью. Ты поднес эту штуку ко рту, а потом просто дал ей выскользнуть из рук. Ты не замечал ее.
— Ок… — с усилией выговорил он, — оклюзия. Так это называл Бромфилд. А кто такой Бромфилд? — Но мысль ускользнула — ведь Джейни еще не договорила.
— Правильно. Слушай теперь внимательно. Когда настало время, оклюзия начала исчезать, а ты остался с кусочком кабеля в руке, уже зная, что он существует.
Он задумался.
— Так. А почему же все наконец случилось?
— Ты вернулся.
— В магазин, к стеклянной витрине?
— Да, — отозвалась она и тут же поправилась.
— Нет. Я хочу сказать вот что: в этой комнате ты ожил, ты и сам говорил: твой мир начал расти, вместил сперва комнату, потом улицу, потом город. То же самое происходит с твоей памятью. Сначала она сумела принять вчерашний день, потом неделю, а потом тюрьму и то, что было до нее. Смотри теперь сам: до тюрьмы кабель означал для тебя нечто потрясающе важное. Но потом что-то произошло, и с тех пор он вовсе перестал что-либо значить. Пока новая твоя память не сумела дотянуться и до этого времени. И тогда кабель вновь сделался реальным.
— О, — только и мог воскликнуть он.
Она опустила глаза.
— Я знала об этом. Могла бы и сама все тебе рассказать. Но ты не был к этому готов. Да, ты прав: сейчас я знаю о тебе много больше, чем ты сам. Но разве это не понятно: если я тебе все расскажу, ты не сумеешь услышать.
Он с недоверием покачал головой:
— Но я ведь уже не болен!
Он прочитал ответ на ее лице.
— Опять мимо? — гнев снова зашевелился в его сердце. — Ладно, валяй дальше. Кстати, я не оглохну, если услышу от тебя, какой институт закончил.
— Конечно, нет, — нетерпеливо продолжила она. — Просто все это ничего в тебе не разбудит, никаких ассоциаций, воспоминаний. — Она закусила губу. — Вот и пример. — Ты успел упомянуть фамилию Бромфилд с полдюжины раз.
— Какую? Да нет же!
Она остро глянула на него.
— Ошибаешься, Гип. Ты назвал это имя минут десять назад.
— Разве? — он задумался. А потом изумленно округлил глаза: — Боже мой! И в самом деле назвал.