Скандалы из-за этого в доме были постоянные. Один раз отец, увидев, что нет какой-то уникальной кружки из серебра с финифтью, погнал маму обратно за ней. Но там, в антикварном, работали еще более умные приемщики, и кружки уже, естественно, не было.
Одевала она меня всю свою жизнь. Ходила как королева по институту, за что меня многие ненавидели, лучше всех на работе.
Потом я стала ездить за границу. Первый раз оказавшись в Париже, естественно, ходила и покупала себе, себе, себе. А она мне звонила туда каждый день и спрашивала: «Ну расскажи, что ты сегодня купила?» И если я говорила, что ничего, на той стороне провода возникала пауза. Она искренне не понимала, как это в Париже за целый день ничего не купить. Она начинала судорожно думать, чем бы меня озадачить, и потом говорила: «Доченька, купи мне, пожалуйста, белые сапоги».
Назавтра были уже красные сапоги – «ты ведь еще не купила белые?» Потом вместо красных сапог возникали синие туфли и т. д.
Один раз, когда она меня вымотала окончательно, я заорала: «Мама, запомни – здесь ничего нет!»
Но там, в Париже, как вы понимаете, все было, просто мне было не до ее сапог.
Как же я не могла понять, что в пятьдесят еще может хотеться носить красные сапоги. Или белые. Неважно. Может, ей просто хотелось моего внимания. Я даже не помню, что ей привезла тогда. Наверно, ерунду какую-то, раз не помню. А меня в Москве уже ждал шикарный красный костюм, купленный ею.
А мечтой ее жизни был именно Париж. Через лет десять, когда все уже начали ездить, она купила очень дешевый тур в Париж. И когда надо было ехать, она заболела. Я же вам говорила, что она лежала в психбольницах. Она была в таком состоянии, что невозможно было представить, что она туда поедет. У нее была тяжелая депрессия. Но в Париж мама все-таки полетела.
Я поехала провожать ее в аэропорт. Меня даже через паспортный контроль с ней пропустили, хоть я и не просила, вот в каком она была состоянии.
Но она была в Париже! Ходила по Парижу. И покупала в Париже. Все мне, естественно. Все это было мной безжалостно забраковано.
Но вернулась-то она оттуда здоровая! Здоровая! Вот что значит – положительные эмоции.
Как же их мало у тебя было, мама!
Как-то в Германии я купила ей красивую майку. Я сейчас перебирала старые фотографии – и почти на всех она в ней! Как же мне сейчас стыдно. Стыдно, что так мало радовала ее.
Когда она умерла, у нее в шкафу было два свитера, костюм и эта майка. Почему я не сохранила ее? Знаю, почему – потому что стыдно.
Но знаете что интересно.
Мы поехали по гранитным мастерским искать ей камень для памятника на могилу. Это было не так легко – найти крупный камень в то время. И в одном месте мы его увидели. Мы вошли в эту мастерскую, где пахло перегаром, на столе лежала газета, на ней – бутылка водки и банка шпрот.
И мы обсуждали с мастером, как делать памятник. Я его спросила: «Это точно лучше, чем вон те образцы?»
И он, этот человек с перегаром, ответил: «Вы сами что, не понимаете, что ли? У вас будет от кутюр, а там китайский ширпотреб».
И мы засмеялись. Как будто он знал, для кого этот памятник.
Каждый раз, приезжая к ней, я вспоминаю эту историю и говорю: «Ну вот. Теперь ты навсегда в от-кутюре».
Прости, мамочка.
Мама говорила:
– Надень рейтузы!
– Кашу доешь!
– Не валяйся в снегу!
Мама говорила:
– Вставай, пора в школу.
– Пропусти физкультуру.
– Плохо чувствуешь – не иди!
– Откуда взялась эта тройка?
– Не хочешь учиться – пойдешь в ПТУ!
– Прогуляла уроки?
– В кого ты такая?
– В папу пошла!
– Мужикам хорошо!
– Ты же девочка!
– Ты мне это назло?
Мама говорила:
– Тебе будет трудно!
– Следи за собой!
– Не верь всем парням!
– Это укладка?!
– Ты челку завила?
– Ты тон положила?
– Пирсинг! Кошмар!
Мама говорила:
– Когда ты вернешься?
– У Лены останешься?
– Как на три дня?
Мама говорила:
– Ты нас познакомишь?
– Он мне не нравится!
– Он очень хороший!
Мама сказала:
– Когда будет свадьба?
– А родители кто?
– Как из Рязани?
– Ладно, лишь бы любили!
– А где он?
– В отъезде?
– Мне это не нравится!
– Будут дети???
– Конечно, пора!
– Я так рада!
– Я буду бабка!
– Он на меня похож!
– Какая красавица!
– Какой хороший!
– Дожить бы до его свадьбы.
– Мама говорила:
– Дай мне лекарство.
– Посиди со мной.
– Не волнуйся – пройдет.Мама говорила:
– Не надо плакать.
– Ну что ты, дочка.
– Все умирают.
Мамочка, поговори.Как я стала шопоголиком
Я крестилась уже в сознательном возрасте. Лет в двадцать. И когда это произошло, у меня было такое чувство… не знаю, как описать. Какое-то светлое-светлое. Радостное. Наверно, это называется – благодать. Никогда раньше я ничего подобного не испытывала. Но постепенно оно прошло. И я стала жить как прежде.
А потом, через много лет, случилось очень странное.
У меня мама очень шмотки любила. Очень-очень. Вы уже знаете. Я, правда, тоже любила, но как-то не до фанатизма. Это ее сильно расстраивало. Она очень хотела, чтобы и я так же.
И однажды она умерла. А мне вроде как и не горе. Честно. Нет, сначала-то горе, конечно. А потом вдруг наоборот, будто она рядом-рядом, даже ближе, чем при жизни! Точно!
И снова это чувство, как бы совсем не вовремя. Вот то, которое после крещения было.
Мы с ней и ругались при жизни, и раздражала она меня часто. А тут такая близость какая-то. И такая радостная близость, которая была только когда я была ребенком. А во взрослом возрасте не было ничего подобного. К сожалению.
И вот как будто она мне говорит все время: «Иди в магазин, иди в магазин!»
Прямо требует!
Ну я и пошла. И она мне все время как будто говорит: «Ну купи, ну пожалуйста!»
И чтоб ей приятно сделать, я покупала.
Душа-то просит. Ее в смысле. Именно тогда я поняла, что есть душа. Есть. Которая не умирает.
Нет, не думайте, я не очень сумасшедшая. Я понимаю, что это странно звучит, что душа требует покупок. Но значит, и такое бывает. Откуда вы знаете, чего ваша душа требовать будет? Может, ей шампанского захочется! Или в футбол поиграть.
Я себе, слушаясь ее, одну дубленку приглядела, но купить никак не решалась – дорогая.
А тут сорок дней. Гости пришли, стол, поминки. А у меня только одна мысль – дубленка! И я вижу, что и мысль-то это не моя, а ее! И она требует прямо: «Иди! Иди!»
И что вы думаете? Встаю из за стола, одеваюсь. Мне говорят:
– Ты куда, собственно?
– Хлеб, – говорю, – кончился.
А хлеба полный дом.
И бегу. Покупаю дубленку. И чувствую, что ее душе хорошо стало. Можно уходить. Ей в смысле.
Но она правда и после сорока дней не сразу ушла. Это я точно знаю. Проверяла, на верные ли я рельсы встала.
Через какое-то время я поняла, что она уже не рядом.
Потому что это радостное чувство снова ушло.
Я после этого в Бога окончательно поверила. Только покупать стала любить. Это, наверно, не очень хорошо.
Я тут подумала. Наверно, я все-таки немного того. Но не совсем еще. Пока.
Париж
Вера. Красная шляпа
...Первый раз я попала в капстрану в глубоком совке. Я купила путевку в Париж. И нам меняли тридцать рублей на валюту. Это не так мало, но все еще с собой брали икру и водку, чтобы толкнуть при возможности или поменять на что-нибудь на развале. Без икры никто не ездил. А я как-то не представляла себе, как я буду эту икру толкать, и не взяла. Бутылку водки, правда, положила на всякий случай: может, выпьем компанией. Группа была – все свои, знакомые. Наш профсоюз распределял.
Про Париж что говорить? Шок он и есть шок. У всех и всегда будет. Но витрины эти впервые увидеть – это действительно не для слабонервных!
На эти тридцать рублей, если в эти магазины не заходить, можно было окупить всю поездку. Все наши дернули технику покупать – двухкассетники. Для продажи, естественно. На водку и икру одели жен и детей. А на меня какой-то ступор нашел, честное слово. Я тоже хотела привезти подарки и мужу, и сестре, и сыну, но ничего не покупала.
Я почему-то больше всего хотела сесть в одно из этих кафе на улице, просто сесть. Но страшно. Языка не знаю, сколько что стоит – не знаю, может, все эти тридцать рублей уйдут за стакан воды. Просто мания какая-то началась! Хочу сесть, как все эти красивые люди сидят, и все! И я решилась, пока наши по магазинам чесали – села!
И, конечно, ничего почти это не стоило – выпить чашку кофе, но я почувствовала себя частью этой жизни, и так мне стало хорошо! Мне стало свободно так! Мне не хотелось больше думать о том, чтобы окупить поездку, о том, что я кому-то что-то должна.
Я вышла из кафе и пошла по улице красивых магазинов. Я увидела в витрине красную шляпу с пером. Я зашла в этот магазин, я надела шляпу и поняла, что не уйду без нее. Она стоила практически всех моих денег. Я купила шляпу. На мне было бежевое пальто от Зайцева с огромными плечами, и к нему очень она шла. Я шла по улице и чувствовала себя королевой!
Наши все сказали, что я сошла с ума, но мне было наплевать. А когда я достала водку, чтобы обмыть мою покупку, они подобрели и, выпив, решили, что именно так и надо жить, но им уже поздно – все потратили на двухкассетники.
Я с этой шляпой не расстанусь никогда.
Восемнадцать шуб
Я вспомнила, как я ездила за границу, когда меняли по тридцать рублей.
А если в командировку, по двадцать пять долларов в день. Какие же это были деньжищи!
И потратить их надо было с умом.
Какие рестораны? Какие кафе даже? Да вы что? Тушенка с собой, макароны, электроплитка. И все дела.
Я никогда, никогда даже представить себе не могла, что когда-нибудь смогу зайти там, за этой самой границей, в ресторан.
И никто из моих ровесниц не мог. Считали каждую копейку. В смысле цент.
Выехали огромной группой в Париж. На месяц! Восемьдесят третий год!
Как на Луну попасть!
Вы понимаете, что такое восемьдесят третий год? Глаза отказываются верить и воспринимать. Хочется купить все. Много и дешево. Есть прекрасный магазин Тати и чудный район с магазинами в районе Пигаль! Там все и было взято. Причем богатством фантазии мы не отличались, и когда кто-то из наших купил шубу из козла за 600 франков, тут же были куплены все козлы в этом районе. В итоге в Москву приехало восемнадцать (!!!) шуб.
Один молодой человек ждал меня после работы. Я вышла с подругой. Мы были в белых козлах, естественно. В красных шапочках и шарфах и в красных гетрах. Модно! Он в ужасе смотрел на нас, не понимая, кто тут я, и потом тихо спросил:
– Вы что, униформисты?
Какой Галери Лафайет? Вы что? Само слово внушало ужас. Говорили – надо зайти, на потолок хотя бы посмотреть. Памятник архитектуры.
Поверите – не зашла даже. Страшно было. Как в дорогой магазин вот так просто зайти?
Сейчас, слава богу, все по-другому. И у нас все это есть, только немного подороже.
Но почему же, приезжая куда-то, нам так надо, обязательно надо, даже если и не надо ничего, что-нибудь купить?!
Да потому что, покупая, мы чувствуем себя частью той жизни. Совсем не нашей и потому кажущейся нам такой прекрасной.
И потом – это же память!
Воспоминания. Не просто кофточка, а кофточка, купленная там-то и там-то. И ты надеваешь ее, эту кофту, и вдруг – всплывает целый ряд, пласт целый в памяти.
Не доезжая Диснейленда
У меня сложные отношения с живописью. Нет, я ее ценю. Даже очень. Но вот сказать, что она на меня как-то особенно действует, – не могу. Больше всего на меня действует сам акт посещения музея. Я всегда ставлю себе большую галочку – мол, молодец, побывала. Но выхожу из музея не то что не наполненной, а наоборот, очень уставшей. Это очень тяжело – по музею ходить. А главное, что больше всего меня расстраивает – ничего не могу вспомнить потом. Картины две максимум помню. И все! Так обидно – что ходила, что нет. Вот спросите меня: что тебе запомнилось в музее Метрополитен, к примеру. А я не помню. Помню только женщину в длинном платье с красными ушами. Ужас как стыдно. Но факт есть факт. «В Эрмитаже что висит?» – спросите вы меня. А я помню только Данаю, и то потому, что над ней страшно надругались, реставрировали долго. И Блудного сына помню. Вот пришла в Эрмитаж спустя много лет разлуки с ним – стыдно стало. Каждый год по несколько раз в Питере – а ноги не идут туда. А тут пришла и давай Блудного сына искать, как старого знакомого. Нашла – обрадовалась как родному. Постояла у него, верней, у них – там же папа с сыном. Ну и еще какие-то люди – их я плохо помню. И дальше смотреть даже ничего не стала.
Но вы не думайте, что я совсем уж темная. Я Ван Гога, к примеру, очень люблю. Его картины помню. Потому что люблю.
Но синдрома Стендаля у меня точно нет. Это когда чувств лишаешься от силы впечатления. Нет, это мне не грозит.
И еще я люблю Джоконду.
Нууу, скажете вы, подумаешь – чем удивить захотела. А я и не хочу удивлять. Просто говорю что есть. Она на меня действует. Как и на очень-очень многих.
Первый раз я увидела ее в Москве. Помню, что ничего не помню. Своих ощущений то есть. Помню огромную длинную очередь, в которой мы стояли с мамой. Помню, что шел дождь. Но я была еще маленькой, наверно. Поэтому встреча была формальной.
Потом, тогда, в восемьдесят третьем, попав в Париж, мы компанией пошли в Лувр. Как назло, мы были с хорошего бодуна. Нам хотелось пива, а не в Лувр. Но идти было обязательно: мы друг другу дали слово накануне. И никто не осмелился сказать: «Может, все-таки лучше немножечко пивка?» Конечно, это предложение все бы с радостью поддержали, и в Лувр никто бы не пошел в результате. Это все понимали – поэтому никто и не говорил. Другой возможности попасть туда у нас уже не было. Надо было возвращаться в Москву. Мы и так оттягивали эту встречу с прекрасным до последнего.
Придя в Лувр, мы поняли, что чувствуем себя хуже, чем нам казалось прежде. Сил ходить не было никаких. Хотелось пива.
Но в Лувре работают умные люди. Видимо, зная, что иногда попадаются истинные ценители живописи – как мы, например – они везде повесили указатели к основным шедеврам – Венере и Джоконде. Там еще Ника есть, но ее пройти невозможно – она на лестнице прямо стоит, красавица.
И вот мы, совершенно безвольные и несчастные, бессмысленно побродив по залам и поняв, что ничего не понимаем и с трудом даже фокусируем взгляд, молча и не сговариваясь показали друг другу указатель – «Джоконда». Жест был синхронным, что очень нас развеселило. Мы перестали делать друг перед другом вид, что ни за что не уйдем из музея до его закрытия.
Главная цель была наконец обозначена.
– Ну! К Джоконде, и пивка! – сказал самый честный из нас, и мы весело пошли искать Джоконду.
Надо сказать, что сейчас, вспоминая эту встречу, я понимаю, что и второй раз контакта не получилось. Потому что больше запомнилось то, как мы бежали из музея, долго искали, где бы купить пива, и никак не могли найти. Почему-то оказались у Сорбонны, где ничего не продавалось. И все.
Прошло много лет. Я снова вернулась в Париж. И третья встреча все-таки состоялась.
Поскольку я была уже остепенившейся женщиной, а главное – путешествовала с мужем, страстным любителем музеев, Лувр был охвачен по расширенной программе. И когда я, совсем уже никакая (я уже говорила, что очень устаю в музеях), наконец увидела ЕЕ, тогда впервые, в сущности, и увидела.
Я стояла среди толпы, и толпа мне не мешала. Я поняла, что она есть – эта тайна, о которой столько лет говорят и пишут. И я не могла от нее оторваться. Я хотела смотреть и смотреть. Та сила, которая исходила от нее, была какой-то неземной. Это была сила мудрости и покоя.
И смотрела ОНА на меня как-то очень по-доброму. И улыбка была спокойной и мудрой. ОНА как бы говорила мне: «Не суетись. Подумай о вечном».
Потом я все-таки отошла и посмотрела вокруг. Там висят же шедевры – не абы что. Но мне стало их жаль. Они обречены быть невидимками рядом с НЕЙ.
И в этот момент я поняла, что не такая я уж и дура, что ушла из Эрмитажа после встречи со своей любимой картиной. Это же важная встреча. А не кивок головы – привет и до свидания.
И вот сейчас, спустя еще много лет, я опять приехала в Париж.
Я ждала этой встречи. Я хотела снова ощутить эту силу, исходящую от НЕЕ. Ну и опять нашлись дела поважнее. Магазины, естественно! А что же еще! Чесала по ним, покупала что-то. Все как-то без особого вдохновения происходило. Мне на это вдохновение просто необходимо – без него ничего путного не купишь.
А тут – не пошло, и все тут. Накупила всякого хламу ненужного.
И, пошарившись три дня, я все-таки решила пойти в Лувр.
Там, уже ни на что не размениваясь, я четко пошла по указателям. Меня больше ничего не интересовало. Поздоровавшись с красавицей Никой, прямо наверх.
И вот я с волнением вхожу в зал. Я ЕЕ вижу. Я волнуюсь. Стоит толпа, как обычно – близко сразу не подойдешь. И еще все фотографируют бесконечно. Пролезла через какое-то время все-таки. Стою смотрю. И ОНА на меня смотрит. Но как-то по-другому совсем. Не как в тот, предыдущий раз. Совсем по-другому. Как-то равнодушно смотрит. И ничего не говорит. Ну совсем ничего. И даже не улыбка, а ухмылка какая-то вроде. Будто ОНА меня презирает.
Я расстроилась, если честно. Я же так ждала этой встречи! Встретила, называется! Никакой радости.
Тогда я стала рассматривать детали картины, что я обычно не очень часто делаю. Пейзаж сзади, платье, вуаль. Еще пыталась с НЕЙ наладить связь, но бесполезно. Не получилось. Не вышло, как в прошлый раз.
Я подумала: ну что же, сегодня так. Может, у меня какие-то там каналы духовные перекрыты от магазинов этих бесконечных. И ушла не попрощавшись.
И в магазины не хотелось.
Я села в кафе, пила кофе, курила и думала: а что же делать-то теперь? Если не в магазины, то куда? Ну схожу я еще в д’Орсе, ну еще куда-то. А без магазинов-то как? Я же ничего путного еще не купила. Ну совсем. А все уже прочесала практически. А что же делать? Что?