На КПП, где туристы приобретают однодневное разрешение на посещение национального парка, было полно фотографий счастливых гостей с ружьями. Некоторые упирались ногой в голову медведя или лося, которые весьма убедительно притворялись мертвыми.
Ну и ну, выходит, на земле медведей разрешена охота на медведей. Раньше эту территорию называли еще и «землей индейцев», хотя несколько сот лет назад, когда европейцы впервые ступили на землю Аризоны, это словосочетание означало не то, что сейчас. Тогда речь шла о древней культуре, о взаимном недоверии и битве не на жизнь, а на смерть за родную землю, тогда как сегодня это — синоним нищеты.
Если взглянуть на карту, то резервация апачей в Сан-Карлосе занимает небольшой участок в юго-восточной части района, который выглядит как вакуум между Фениксом и Нью-Мексико. Это бедная земля, на которой нет ни больших каньонов, ни производственных ресурсов, разве что эффектного вида каньон на Солт-Ривер на севере, но им владеют индейцы навахо, да еще ГЭС, плотина Кулиджа, но она, хотя и находится на земле апачей, подконтрольна правительству США. Зато в Сан-Карлосе есть огромное озеро, в водах которого резвятся краппи и солнечный окунь. Кроме того, апачам принадлежит около двух миллионов акров угодий, населенных лосями, вилорогими антилопами и «дружелюбными» бурыми медведями. А еще здесь находится самое крупное в мире месторождение перидота, хотя рядовые туристы вряд ли об этом слышали.
Специальный культурный центр открылся тут в 1995 году, чтобы познакомить с историей племени апачей как туристов, так и молодых соплеменников. Некоторые из рассказов вполне традиционный К примеру, апачи очень гордятся церемонией инициации молодых девушек. Но большая часть экспозиции повествует о том, как возникла резервация, и это не самая приятная история, хотя она и иллюстрирует отношение индейцев к собственным ресурсам, включая перидот.
В первом зале висит черно-белый снимок, датированный 1880 годом, на котором апачи в поношенной одежде европейского покроя стоят в очереди за едой. А ведь еще всего лишь за десять лет до этого индейцы соблюдали традиционный уклад жизни и обеспечивали себя пищей. Все изменилось 30 апреля 1871 года. В тот день на территорию апачей в районе фактории Камп-Грант вторгся военный отряд, состоявший из восьми белых, девяноста двух индейцев конкурирующего племени папаго и сорока восьми мексиканцев, и открыл огонь. Здесь жили безоружные апачи, всего три месяца назад сдавшиеся на милость властей, гарантировавших им безопасность. В результате учиненной резни в то страшное воскресное утро всего за час погибли сто двадцать восемь человек, в основном женщины. Выжили только одна взрослая женщина, которая получила тяжелые ранения и была парализована, и двадцать восемь малышей, их забрали в Тусон, чтобы продать в другие племена как рабов. Так называемый комитет бдительности под предводительством сорокачетырехлетнего Уильяма Ури одобрил подобную жестокость, заявив, что это якобы была месть за убийство нескольких старателей, первыми нашедших в Аризоне золото и другие ценные минералы и решивших присвоить себе земли апачей. Выступая перед Обществом первых поселенцев Аризоны в 1885 году, Ури сказал: «Почти весь 1870 год и первую половину 1871-го эти индейцы продолжали нападать на наши поселения, грабить и убивать, пока терпение наших людей не лопнуло». Но, собственно, Ури и не нужно было оправдываться, потому что почти все европейцы. жившие в Аризоне, приняли его сторону.
За то страшное зверство так никого и не наказали.
После коротких слушаний белый судья велел белым присяжным оправдать нападавших. Тем не менее американцы разделились на два лагеря. Северяне отнеслись к случившемуся критически, а южане в основном встали на сторону Ури. Командующий факторией публично выразил неудовольствие, но его огорчила вовсе не гибель множества людей, просто ему немалый доход приносили лавки, которые он открыл в поселении.
Что касается апачей из Сан-Карлоса, то это событие предопределило их будущее: отныне они не могли решать собственную судьбу.
Общественность призывала открывать новые резервации, якобы для защиты индейцев, но на самом деле цель была совсем иной — не отдавать аборигенам их исконные территории. На следующий год открылась резервация в Сан-Карлосе, место заключения тысяч индейцев явапаи, чирикахуа и западных апачей, над которыми был поставлен белый надсмотрщик, так называемый индейский агент. Власти хотели предоставить индейцам убежище и при этом подавить их волю и лишить индивидуальности, используя традиционные средства — миссионеры, оружие, политика.
Но в результате получилось черт-те что. В те времена поинтересоваться: «А ворует ли индейский агент?» — было равносильно тому, что в наши дни спросить: «А католик ли папа римский?» Управляющие поселений славились таким откровенным казнокрадством, что никто даже не пытался изменить ситуацию, а в Сан-Карлосе положение сложилось еще хуже, чем в других резервациях. Сюда согнали несколько племен, но многие из них издавна не ладили между собой, так что вскоре постоянные стычки между разными группами индейцев и очереди за продуктами стали нормой. Молодые апачи росли зависимыми, старинный уклад жизни канул в Лету. К началу XX века большинство индейцев отказались от вигвамов, переселились в дешевые дома, построенные по западному образцу, и из их окон наблюдали, как богатства родной земли просачиваются сквозь пальцы, как песок.
В Аризоне я несколько раз слышала один и тот же анекдот. В середине 1960-х годов некий старый индеец ехал по пустыне с сыном. И вот, представьте, они увидели, как команда астронавтов тренируется перед высадкой на Луну. Старик разволновался и спросил, не могут ли астронавты передать его послание жителям Луны. Представители НАСА решили, что это отличный пиар ход, и послали за магнитофоном. Старейшина сказал что-то в микрофон, но когда сына попросили перевести, тот только засмеялся. Потом кассету отвезли в деревню апачей, но местные жители тоже смеялись и отказывались переводить. Только после того, как штатный переводчик НАСА послушал кассету, стало известно, в чем же заключалось послание старика-индейца: «Ребята, держите ухо востро с этими сволочами, а то украдут вашу Луну на фиг!»
Слова героя анекдота не лишены смысла. Белые поселенцы вовсю присваивали себе целые гектары земли; один из немногих природных ресурсов, который остался в распоряжении апачей, — это месторождение перидота. По иронии судьбы, в истории самих апачей и истории перидота много общего: в обоих случаях все вертится вокруг вопроса о племенной собственности.
Загадка седьмой печати… или второй… а может, десятой
Многие годы перидот входил в число самых ценных камней в иудейско-христианском мире.
Когда Моисей спустился с горы Синай, то, по легенде, принес с собой не только десять заповедей, но и список из двенадцати камней, которые следовало поместить на нагрудном знаке первосвященников, по количеству колен израилевых. Широкий спектр цветов и текстур самоцветов демонстрировал разнообразие ландшафтов — все они такие разные, но одинаково ценны для Господа. Однако за долгое время изначальные значения древнееврейских слов стерлись, и теперь ведутся споры, о каких современных камнях шла речь.
К примеру, перидоту приписывали роль то второго камня из списка Моисея, то десятого. Намного позже, в I веке нашей эры, святой Иоанн Богослов использовал подобный список, чтобы укрепить веру в свое видение Небесного Иерусалима, описанного в Откровении: «Основания городской стены украшены всякими драгоценными камнями: основание первое — яспис, второе — сапфир, третье — халкидон, четвертое — смарагд, пятое — сардоникс, шестое — сердолик, седьмое — хризолит, восьмое — вирилл, девятое — топаз, десятое — хризопрас, одиннадцатое — гиацинт, двенадцатое — аметист. А двенадцать ворот суть двенадцать жемчужин». В течение многих лет считалось, что в этом списке, как и в списке Моисея, перечислены наиболее ценные самоцветы Средиземноморья. Однако, как выяснилось, был тут и еще один нюанс: это список камней, из которых получаются самые лучшие и престижные печати.
Трудно недооценить роль печатей в ранней культуре Средиземноморья и Ближнего Востока. Любая официальная сделка скреплялась печатью: обмен землей, имуществом и грузами, написание писем и издание указов. Владельцы опечатывали амбары с зерном и винные погреба, чтобы продемонстрировать, кто хозяин. А когда фараон сказал Иосифу, что тот будет «правителем Египта», то надел ему на палец кольцо с царской печатью. В Персии на протяжении долгого времени очень редко письма писал и запечатывал тот, кто отправлял их, поэтому единственным доказательством аутентичности являлся оттиск кольца-печатки. Три тысячи лет назад печати играли столь важную роль в жизни иудеев, что у каждого из колен имелась своя, якобы установленная Господом.
Так что, сами понимаете, работа резчиков становилась довольно опасной и при этом была основана на доверии. Резчики вели строгий учет печатей, а утрата печати считалась катастрофой. Как метко выразился поэт Джон Фентон, «Это было все равно что потерять кредитку — нужно срочно менять пин-код». Да что там кредитка, в античные времена потерять кольцо означало утратить собственную природу. Именно поэтому так ценились камни, из которых получались лучшие печати: перидот, яшма, сардоникс, сердолик — достаточно мягкие, чтобы их можно было резать, но при этом достаточно твердые, чтобы сохранять форму, уникальные, дабы их можно было легко опознать, и красивые, чтобы задавать тон. Неудивительно, что когда печати вышли из моды, то мы забыли и камни, из которых их в былые времена изготавливали. Кто из наших современников может объяснить разницу между сардониксом и сердоликом? Многие ли в курсе, что оба названия происходят от названия острова Сардиния, где эти камни раньше добывали? И уж тем более никто, кроме специалистов, не знает историю хризолита, или, как я его называю в своей книге, перидота.
Он всегда был здесь
Лично мне показалось странным, что при всем обилии информации о том, как апачи потеряли свои земли, организаторы экспозиции обошли стороной историю обретения перидота. Учитывая, что племенам аборигенов в Сан-Карлосе принадлежит примерно девяносто процентов мировых запасов перидота, я ожидала увидеть хоть какую-нибудь захудалую табличку и пару образцов, но нигде не нашлось даже упоминания. Мужчина за стойкой информации, на бейджике которого красовалось имя «Франклин», посмотрел на меня с некоторым недоумением, когда я спросила о причинах подобного пробела. Видно, он никогда об этом не задумывался. Потом сотрудник нашелся:
— Мы делаем упор на историю и легенды. А что зеленый камень… Он тут испокон веку был и есть.
Франклин любезно предложил показать мне, где же именно испокон веку был зеленый камень, и мы вышли на улицу. Перед нами вдаль через пустыню убегало шоссе, словно в мультике про Хитрого Койота и Дорожного Бегуна. Мы какое-то время шли вдоль шоссе, а потом повернули на север.
Франклин махнул рукой:
— Вот она, страна перидота.
Передо мной был самый типичный пейзаж Дикого Запада, какой я только видела: выжженная земля, повсюду гигантские кактусы с торчащими колючками. Все это казалось декорациями к фильму короля вестернов Джона Уэйна. Впереди нас вырастал холм: с одной стороны пологий, а с другой — крутой, словно кто-то резко дернул камерой и обрезал картинку.
— А где там шахты? — спросила я.
— Везде, — беспечно ответил Франклин. — Некоторые называют его «меса», что в переводе с испанского значит «стол», потому что холм похож на стол и если пойдешь туда, то можешь наесться от пуза. Но мы обычно зовем его «горящей горой». Отсюда не видать, но он и впрямь напоминает вулкан. Вот там все и копают.
На мес(т)е
Франклин пообещал сводить меня туда, если я подожду до окончания рабочего дня, и я полчаса сидела на солнцепеке, наблюдая за снующими туда-сюда туристами. Одна семья приехала из Нью-Йорка. Мальчики — уменьшенные копии отца — были одеты в хлопчатобумажные шорты и синие рубашки, а мама щеголяла в туфлях «Прада».
— Ваша прапрапрабабушка была из племени апачи, — сказали родители детям, входя в здание культурного центра.
Но, промчавшись по выставочным залам, они отказались оставить пожертвование и отправились дальше. Видно, решили, что десяти минут на знакомство с культурой предков вполне достаточно.
В пять часов рабочий день у Франклина закончился. Мы сели в мою машину, и он показал, куда ехать. Потом мы вдруг повернули, причем сама бы я этот поворот ни за что не заметила, и поехали по белой песчаной дороге на север, вглубь пустыни. Затем долго поднимались в горку, поворачивали снова и снова. Я безуспешно пыталась запомнить дорогу. Но единственными ориентирами были кактусы, растопырившие свои колючие лапы в разные стороны, как в шуточной загадке про страну, где половина жителей врет, половина — говорит правду, а ты должен понять, куда идти.
Потом Франклин велел остановить автомобиль, хотя мы вроде как никуда не доехали. Я припарковалась прямо посреди дороги, все равно вряд ли кто-то проедет мимо. Мы вышли из машины, поднялись на небольшой пригорок и оказались словно бы на другой планете. Миллионы лет назад вулкан изверг струю магмы, которая превратилась в голубовато-серый базальт с крошечными пузырьками, делавшими его похожим на старую губку. Но, несмотря на то что серый базальт находят на месте извержений вулканов по всему миру, местный базальт кардинально отличается от своих собратьев, поскольку покрыт большими неровными зелеными кругами из маленьких кристалликов перидота. Как будто пейзаж придумал иллюстратор детской книжки.
Франклин сказал, что апачи называют эту породу «зеленый камень, который плавает в воде», поскольку в ней куча пузырьков воздуха. Но вообще-то порода не плавает: несмотря на пустоты, она очень тяжелая. Несколько дней спустя я и сама в этом убедилась — собранные здесь образцы оказались настолько тяжелыми, что парень за стойкой регистрации багажа состроил гримасу:
— Что вы там везете? Камни?
Я усмехнулась:
— Мне сказали, что они сравнительно легкие.
С пригорка, на котором стояли мы с Франклином, открывался вид на земли апачей. Марсианский пейзаж тянулся вплоть до горизонта. По крайней мере, здесь не было медведей — им попросту некуда спрятаться. Когда-то земли апачей простирались и дальше за горизонт, через Нью-Мексико и до Техаса, но белые, после того как нашли золото, серебро, бирюзу и медь, стали кромсать территорию, словно маленькие дети, которые потихоньку таскают из холодильника шоколадный торт кусочек за кусочком: сначала надеются, что никто не заметит, а потом становится все равно. Резчики по камню привыкли раскалывать имеющиеся у них большие куски породы и полировать их, но пытаются сделать так, чтобы в центре все равно оставался камень лучшего качества, дабы приберечь его на черный день. С перидотом же получилось с точностью до наоборот. В итоге они остались с обломками, которые уже никому не нужны, раздав все хорошие камни.
Франклин сказал, что не так далеко отсюда есть маленький городок с говорящим названием Перидот (Peridot) — двадцать домишек с пыльными двориками, сгрудившимися вокруг перекрестков. В Аризоне многие города названы в честь полезных ископаемых, которые там добывают. Так, например, на западе штата есть город Кварцит (Quartzite), на юге — Рубин (Ruby), правда, добывают там розовый агат, который изначально ошибочно приняли за рубин. Даже поселок Глобус (Globe), неподалеку от резервации Сан-Карлос, назван так в честь идеально круглого серебряного самородка, который там нашли в 1870-х, после чего поселенцы поспешили откусить у апачей еще кусок земли. Но Перидоту, Кварциту, Рубину и Глобусу еще повезло, в Западной Аризоне есть крошечный городок, который называется Хлорид (Chloride).
Франклин подошел к нескольким пещеркам, выкопанным в рассыпчатой породе. Это был его участок.
— Тут у каждого есть участок, который он считает своим, хотя вообще-то все принадлежит племени, — сказал он. — Сюда пускают только апачей. Поэтому белым парням приходится считаться с нами, они не могут приходить сюда когда вздумается и без сопровождения.
На горе Перидот встречаются два типа почв. Первая очень мягкая и рассыпчатая, в ней можно искать камни буквально голыми руками, а вторая очень твердая, поэтому приходится использовать зубило. Несколько лет назад здесь была девственная пустыня, но кто-то одолжил Франклину и его товарищам бульдозер, чтобы расчистить поверхностный слой почвы, а потом они использовали динамит.
— При помощи динамита можно разрушить часть скалы, но лучше всего то, что после взрыва остается только подбирать камни прямо с земли. Никакого напряга.
Позднее в Глобусе из разговора с торговцем перидотом я узнала, что большинство старателей, которых тут зовут «взрывниками», действительно просто взрывают породу, тогда как небольшое их количество по старинке часами долбят породу, чтобы выковырять кристалл из нетронутой скалы. Словом, все та же извечная проблема — качество и количество. Те, кто работает традиционным способом, а это, кстати сказать, в основном женщины, добывают кристаллы лучшего качества, но в скромном количестве.
Франклин поднял с земли маленький кристалл перидота, и мы посмотрели его на свет в лучах заходящего солнца. Самое то, чтобы увидеть «вечерний изумруд», и в свете заката желтоватая зелень перидота выглядела мягче, чем более холодный цвет обычного изумруда. Казалось, камень слегка светится, и я поняла, почему в ранних лапидариях говорилось, что перидот оберегает от ужасов ночи. Правда, Агатархид явно преувеличивал, когда говорил, причем наверняка с чужих слов, что перидот «невидим днем, поскольку его поглощает яркость солнца, но с наступлением ночи он светится в темноте, да так, что виден издалека». По утверждению Агатархида, камень сияет с такой силой, что охранники на Забаргаде обходят остров по кругу и если видят, что какой-то из камней стал виден в темноте, то накрывают его чашкой, чтобы отметить место. «А днем они снова обходят остров и срезают породу на отмеченных скалах, после чего передают мастерам, дабы те отполировали камень должным образом».