– Я хотела бы…
– Дейвис, дайте мисс Дороти бинт, корпию и салфетки… Ты в самом деле имеешь опыт врачевания?
– Я бы не стала вас обманывать, доктор Стренгл!
– Скорее, доктор, он кончается! – закричали от стола.
Стренгл кинулся туда, но еле устоял на ногах, так содрогнулся, будто человек, получивший сильную пощечину, их корабль.
И все сразу замерли. Даже стонущие раненые замолчали, прислушиваясь.
– Они здесь… – сказал кто-то в тишине.
И тут же тишина пропала, сметенная шумом, который доносился сверху, – в нем можно было различить человеческие крики, звон сабель, команды, запоздалые выстрелы пушек, треск рвущихся парусов и сломанных при столкновении рей.
– Что это? – спросила Дороти шепотом, не надеясь услышать ответ, как лежащий у ее ног штурман открыл глаза и тихо произнес:
– Они берут нас на абордаж. Да, на абордаж! Где моя сабля?! – закричал он. – Мое место там.
– Не надо, мой дорогой, – шептала Дороти, не зная, слышит он ее или нет. – Тебе нельзя подниматься… Я сейчас сменю тебе повязку.
Штурман вновь закрыл глаза. Видно, усилие оказалось для него слишком трудным.
Дороти стала осторожно накладывать на кровоточащий бок корпию и придерживать ее салфеткой, и вдруг – неизвестно, сколько времени прошло – бой кончился.
По крайней мере это случилось куда скорее, чем Дороти ожидала.
Голоса и громкие, поспешные шаги раздавались на оружейной палубе. Но ни выстрелов, ни звона металла… Означает ли это, что мы победили или это победили нас? У кого можно спросить? Где доктор Стренгл? Почему он склонился над операционным столом, словно его не касается судьба корабля и всех его жителей?
Затем, когда Дороти уже смогла сменить повязку штурману, который так и не приходил в себя, в широком луче серого света, проникающего с орудийной палубы, показалась фигура человека с короткой саблей в руке. Голова его была завязана красным платком, а на шее висела золотая цепь.
– Надеюсь, – сказал он на плохом английском языке, – сопротивления не будет. Иначе мы никого не жалеем.
Никто ему не ответил.
– Здесь госпиталь? – спросил он. Вернее, догадался.
– Да, сэр, – сказал санитар Дейвис.
– Выражаю сочувствие, – произнес француз и исчез на верхней палубе.
Теперь Дороти знала, что ее опасения о судьбе тех, кто не хочет нападать, а лишь защищается, оправдались самым страшным образом. Потому что они касались не только ее, но и штурмана, беспомощного и несчастного. И она решила остаться возле него, что бы ни говорила госпожа.
А тем временем даже те, кому было очень больно, старались сдерживать крики, а доктор Стренгл тоже занялся перевязками, благо пока более некого было оперировать.
* * *В первые десять минут сведения о том, что происходит наверху, поступали через раненых или контуженых матросов, которые в пылу битвы не успели или не смогли спуститься в лазарет, а теперь спешили скрыться подальше от пиратов. Один из матросов видел, как капитан Фицпатрик отдал корсару свой кортик и тот принял его, как от сдавшегося в бою капитана. Второй матрос все повторял:
– А они как муравьи, мы их давим, а они лезут, как муравьи! Наверное, их тысяча человек было…
– Как называется корабль? – спросил кто-то из темноты.
– Не знаю.
Третий матрос, что как раз спускался в трюм, ответил:
– «Кларисса». Француз.
Как будто это последнее не было ясно раньше.
– Как же они вас? – спросил тот же голос.
В голосе звучал упрек.
– Тебе что, ты здесь отлеживался, – огрызнулся матрос. – А они картечью верхнюю палубу вымели – человек двадцать на тот свет…
Тут на верхней ступеньке снова показался француз и крикнул:
– Доктора и санитаров! Быстро!
Стренгл откликнулся:
– Не могу, у меня операция. Пускай сюда несут.
Наверх пошли санитары с носилками.
Потом доктор, перевязав раненого, поспешил наверх, понимая, что требуется его помощь.
Уже добежав до трапа, он обернулся и крикнул Дороти:
– Возьми мой медицинский ящик!.. И вон те салфетки!
Дороти послушно подхватила ящичек с железной ручкой, но потом замерла, будто не была уверена, что сможет возвратиться к штурману.
– Скорее! – крикнул доктор. – Нас ждут!
Дороти выбежала на верхнюю палубу следом за доктором. Она сразу увидела санитаров, которые укладывали на носилки Смитсона. У него была оторвана рука.
– Не трогайте его! – приказал Стренгл. Санитары опустили носилки, и доктор склонился над раненым.
Поднявшись на верхнюю палубу, Дороти поставила сундук у носилок и оглянулась. Перед лестницей на капитанский мостик стояли две небольшие группы людей – одна состояла из Фицпатрика, полковника Блекберри и еще двух корабельных офицеров. Напротив них, на голову уступая капитану ростом, стоял французский предводитель. Они пираты, значит, он у них предводитель? Или все же капитан? Предводитель был округлым человеком с большим круглым лицом. Он казался очень мирным и домашним, ему вообще нечего было делать на палубе морского судна. За ним стояли два его сообщника, один в сюртуке и полосатых брюках, второй, усатый, в мундире французского морского офицера, только вместо шляпы у него на голове красовалась странная высокая красная шапка, похожая на гребень петуха, загнутый вперед. За спиной Фицпатрика в дверях своей каюты стояла миссис Уиттли, совершенно спокойная, только без пистолета.
Дороти обернулась. Она увидела спины нескольких французов, которые стояли, опустив ружья и пистолеты, но готовые направить их на толпу английских матросов и солдат, стоявших тупо и покорно – они уже были пленными и знали, что они пленные.
Палуба между этими двумя скоплениями людей была обожжена, залита потемневшей вишневой кровью, в некоторых местах расщеплена ядрами, над головой полоскались рваные обгоревшие паруса…
– Где салфетки? – раздраженно выкрикнул доктор, и Дороти склонилась к нему. Для французов появление девушки было неожиданным, и кто-то из них присвистнул, второй громко сказал что-то скабрезное, потому что французы зашлись хохотом, а их круглый начальник сначала сам хохотнул, а потом рассердился и стал отчитывать своих матросов.
Дороти старалась не слушать то, что происходило вокруг.
Докторский сундучок был из темного полированного дерева, но не новый и кое-где исцарапанный. Она откинула замок, и ящик открылся, обнаружив внутри хирургические инструменты. Рукоятки некоторых ножей и игл были измараны кровью – ими сегодня уже пользовались.
Смитсон стонал.
– Господи, – сказал доктор Дороти, – я был бы самым счастливым человеком на свете, если бы кто-нибудь изобрел средство, которое позволит человеку спать, пока мы его кромсаем.
Дороти не ответила. Что-то внутри ее сказало, что такое средство есть, хотя никто не говорил ей об этом. Но ее губы сами спросили:
– А опий, доктор? Вы пробовали опий?
– Это опасное средство…
Разговаривая, доктор обрезал ножницами кожу и мышцы вокруг раны. Смитсон, к счастью, лишился чувств. Когда Стренгл стал стягивать куски кожи на культе, Дороти отвернулась, не в силах выносить это зрелище.
– Дороти! – позвала ее госпожа. – Подойди ко мне.
Видно, она давно заметила служанку, но понимала, что та занята…
– Меня зовут, мистер Стренгл, – сказала Дороти.
– Иди, ты мне не нужна, мне поможет санитар.
Дороти с облегчением побежала к миссис Уиттли и по дороге поскользнулась на липкой крови и чуть было не упала, но сильная рука округлого пирата жестко и сильно подхватила ее и чуть было не подняла на воздух.
– Трэ шарман, – сказал он – или что-то похожее. Но в этом не звучало оскорбления.
– Спасибо, – сказала ему Дороти и сделала несколько последних шагов к Регине.
– Ты где была?! – накинулась на нее Регина, но, когда Дороти хотела ответить, тут же знаком заставила ее замолчать, потому что капитан пиратов как раз заговорил:
– Будучи корсаром на службе Республики Франция, – сказал он на правильном, но каком-то ненастоящем, попугайском английском языке, – я объявляю вас своей добычей, своим призом.
Капитан Фицпатрик обреченно склонил голову.
Предводитель корсаров сделал короткое, почти незаметное движение рукой, как бы выпуская на слушателей старого послушного пса, и человек с большими черными усами, в форме французского офицера и странном красном колпаке на голове, сделал полшага вперед и продолжил.
Дороти догадалась, что капитан корсаров специально выучил первую фразу и повторяет ее всем захваченным капитанам английских судов. А другой человек знает английский и должен все объяснить.
– Капитан Робер Сюркуф, корсар Республики Франция, просил меня, господа, довести до вашего сведения, что ваше судно отныне считается призом нашего корабля «Кларисса».
Сюркуф слушал помощника, внимательно и быстро оглядывая всех, кто стоял перед ним. Затем взгляд его, остановившись на несколько секунд на двух молодых женщинах, скользнул вверх, и он принялся, как поняла Дороти, изучать состояние вант и прочего такелажа «Глории», искалеченного во время боя.
Сюркуф слушал помощника, внимательно и быстро оглядывая всех, кто стоял перед ним. Затем взгляд его, остановившись на несколько секунд на двух молодых женщинах, скользнул вверх, и он принялся, как поняла Дороти, изучать состояние вант и прочего такелажа «Глории», искалеченного во время боя.
– Наш корабль, – говорил далее человек в колпаке, – проследует со всей возможной скоростью на остров Реюньон, чтобы сдать приз комиссару острова и представителям призовой комиссии. Нижние чины и прислуга будут оставлены на острове с кораблем или при желании могут перейти на службу к капитану Сюркуфу, чтобы заменить тех, кто пал в бою с вами. Офицеры, леди и джентльмены, находящиеся на борту, проследуют на «Клариссу», где получат возможность довершить в нашей компании свое путешествие. На острове Реюньон их судьба будет решена в зависимости от суммы выкупа, который готов выплатить за них губернатор Мадраса. Я говорю понятно?
Он говорил с акцентом, но понятно.
Капитан Сюркуф перевел взгляд на Регину и с наслаждением гурмана медленно оглядел знатную даму. Регина почувствовала этот взгляд и была возмущена.
– Милорд! – воскликнула она. – Милорд!
Сюркуф задал вопрос своему помощнику, но миссис Уиттли сама ответила на него по-французски. Все-таки она не зря провела столько лет в пансионе.
Тогда Сюркуф заговорил с ней, и Дороти не понимала, о чем они говорят, но видела, как Регина волнуется, как ходуном ходят ее тугие груди, но, к счастью, ее платье в тот день было лишено шнуровки, и, хоть ткань его потрескивала и груди старались выбраться наружу, пользуясь декольте, они мешали друг дружке, и корсар мог лишь догадываться о том, какое сокровище скрывает куртка дамы, одетой под персидского мальчика.
Миссис Уиттли подняла голос.
В ответ корсар Сюркуф тоже повысил голос. И когда Регина вознамерилась продолжить спор, корсар перешел на английский язык. Он изъяснялся с трудом, но, видно, хотел, чтобы английские слова прозвучали из его уст.
– Все люди тут! Бон? Офицеры и мадам – на «Клариссу». Раненые – здесь. Раненые офицеры – на «Клариссу». Я сказал.
– Но мне нужна служанка! Я не могу без служанки.
– Нет! – И вдруг Сюркуф засмеялся. Не переставая смеяться, он обвел рукой вокруг и ткнул пальцем в Дороти. – Мон матрос много! Одна девица не хватит.
Французы засмеялись. Англичане молчали.
Дороти поняла только, что остается на «Глории». А еще остается доктор Стренгл, потому что в лазарете лежало два с половиной десятка раненых матросов, а раненых офицеров, которых Сюркуф приказал взять к себе на «Клариссу», было только два – Фредро и Смитсон. На «Клариссе» был свой хирург. И хоть основной выкуп принесут офицеры и джентльмены, жизнью матросов тоже не следовало пренебрегать – белые матросы были ценным товаром, и всегда найдется способ нажиться на них… Сюркуф был прижимист, и богатство не сделало его щедрее. Он выгадывал на всем – на черном рабе и на пленном графе.
Он знал, что, в сущности, между ними нет разницы – обоих надо кормить и стеречь, тогда они принесут выгоду.
Затем Сюркуф спустился в шлюпку, более не глядя на Регину, которая не выносила, если ее не слушались, и поклялась себе, что обязательно отомстит этому наглому пирату – неужели не сможет? За Сюркуфом его помощники скорее погнали, чем пригласили, пленных офицеров и миссис Уиттли, которой самой пришлось нести с собой шкатулку, в ней лежали ее туалетные принадлежности. Шкатулка, как знала лишь Дороти, была всегда готова на случай кораблекрушения. Больше она ничего не смогла взять. У борта Регина обернулась, отыскала взглядом свою горничную и уверенно произнесла:
– Только не волнуйся и не переживай. Держись поближе к доктору Стренглу, на ухаживания французов не поддавайся. Я советую тебе сразу взять у доктора какой-нибудь хирургический нож или пинцет, чтобы защищаться. Береги себя – я тебя выкуплю. На Реюньоне мы уже будем вместе. Подойди ко мне…
Дороти подбежала к ней.
Регина вдруг обняла ее крепкими полными руками и прижала к высокой груди.
– Прости, – сказала она, уткнув в плечо Дороти свой клювик. – Я тебя взяла с собой… Это я виновата.
Француз в мундире и красном колпаке оторвал Дороти от хозяйки.
– Поторопитесь, мадам, – сказал он холодно.
– Мерзавец, ты это запомнишь, – сказала миссис Уиттли.
– С удовольствием буду ждать этого момента, мадам, – осклабился тот.
С Дороти поравнялся полковник Блекберри. Даже в такой драматический момент он ненавидел девушку так, что камень в колечке почернел.
– Ну, если выяснится, что это твои фокусы, – прошипел он, – я сам тебя задушу! – И исчез за бортом.
Снизу донесся крик Сюркуфа, его помощник подтолкнул Регину к борту, там ее подхватил французский матрос. Голова миссис Уиттли скрылась за бортом, и на палубе вдруг стало пусто, хотя матросы и солдаты стояли там и покинули корабль вряд ли более дюжины офицеров да двое торговцев.
Затем пираты стали вытаскивать из кладовой бочки с ромом, видно, у них туго было с напитками или хотелось попробовать настоящий английский ром. Потом они тащили сыры и мешки с картошкой.
Тем временем санитары и доктор Стренгл спустились в лазарет, чтобы перенести в шлюпку штурмана Фредро, а Дороти поспешила следом, чтобы попрощаться с ним.
Доктор объявил штурману о разлуке. Французы торопили.
Санитары подняли носилки и понесли к трапу. Доктор на ходу проверял повязки, Дороти принесла кружку, и штурман напился. Доктор хотел сменить повязку, но француз сказал ему, что некогда прохлаждаться.
Дороти хотела подняться за штурманом на палубу, но француз остановил ее.
– Нечего бегать по кораблю, мадемуазель, мне не хотелось бы, чтобы с вами случилось что-то дурное. Ребята молодые, и они разгорячены боем.
Французский пират был не молод, в его черной бороде было много белых волос.
– Я с острова Джерси, – сказал он. – Не поднимайтесь, пока не останется только призовая команда.
Доктор Стренгл услышал и сказал:
– Он прав, Дороти. Ты еще увидишься со своим штурманом.
– Он совсем не мой, – сказала Дороти.
Доктор почему-то засмеялся, а потом сказал:
– А ну-ка подойди ко мне, мне трудно без помощника. Теперь мы с тобой отвечаем перед Богом за жизнь этих несчастных людей.
Матрос с Джерси уселся на трап под самым люком и закурил трубку.
Дороти стала помогать доктору, сначала ей было трудно, но вскоре она втянулась в работу и отупела от крови, стонов, мокрых бинтов и грязных салфеток.
* * *К вечеру Дороти свалилась на пустую койку в лазарете и заснула без задних ног. Она так устала, что не видела снов.
Утро было сырым, туманным, в лазарете было темно, сыро, плохо пахло, воздух наполнен хрипом, стонами, ругательствами и тяжелым дыханием. Одна из ламп погасла, вторая светила еле-еле. Стренгл спал на соседней койке. Дороти поняла, что если она не вымоется и не сменит белье, то умрет от отвращения к самой себе.
Стараясь никого не разбудить, Дороти пошла к трапу. Привалившись к нему сбоку, спал французский стражник. Дороти оставила на полу грязные домашние туфли, в которых провела вчерашний день, и неслышно, босиком, поднялась по трапу на орудийную палубу.
На орудийной палубе было пусто, трупы, видно, выкинули за борт, больше ничего не было убрано. Люк в передний трюм был закрыт, возле него сидел, опершись на ружье, французский матрос. Значит, там, догадалась Дороти, заточены матросы и солдаты «Глории». К счастью, часовой глядел в другую сторону, и Дороти, прячась за сдвинутыми с мест пушками, стараясь не наступать в засохшие лужи крови, добежала до трапа на верхнюю палубу.
Там царил белый, почти непроницаемый туман, и Дороти показалось, что она попала в громадный светлый, заполненный молоком шатер и, стоит лишь оттолкнуться от него ногами, ты воспаришь в этом молоке, поднимешься в ту высь, откуда доносятся скрип рей, гул, хлопанье не полностью наполненных ветром парусов и крики чаек.
Спереди донесся удар колокола, еще удар… В ответ откликнулся колокол «Глории». Значит, кто-то стоял на мостике юта и обменивался сигналами с «Клариссой».
Дороти пробежала по палубе к своей каюте. У бизань-мачты она чуть было не наступила на спящего француза. Знакомо пробили склянки. Дороти сосчитала – шесть склянок, то есть семь часов утра. Наверное, склянки бьют одинаково во всем мире, даже в какой-нибудь дикой России.
Она с трудом могла различить силуэты людей у штурвала и надеялась, что и ее никто не видит.
Дороти бесшумно пробежала к своей каюте. Дверь в нее была лишь прикрыта. Внутри царил рассветный сумрак и было зябко – в разбитые окна тянуло влагой.
– О боже! – вырвалось у Дороти.
Каюта была разгромлена, и, судя по всему, грабители повеселились всласть уже после того, как Сюркуф с пленниками возвратился к себе на «Клариссу». Видно, французы искали драгоценности, деньги, а может, и какие-то иные вещи, по крайней мере женские платья их не заинтересовали, и все добро как Регины, так и Дороти было вывалено на пол, кровати сдвинуты с мест, искали под ними, даже стулья зачем-то опрокинуты, а подушки вспороты, и пух, осевший в каюте, поднимался от осторожных шагов Дороти.